Ты умрешь следующей - Лама Диана

Куда делась Пьера, организатор и ответственная за все это?

Она подумала, что надо веселиться, хотя все было организовано не лучшим образом.

Тутти все то время, пока ела торт «Тирамису» и запивала его кофе, спрашивала себя, почему же она согласилась приехать сюда.

Конечно, «Тирамису» не заслуживал такого обращения с собой. Он отлично приготовлен поваром с виллы Камерелле, был очень вкусным — «пальчики оближешь» — и специально оставлен в холодильнике для них.

Несмотря на то что она сидела на диете и не любила выпечку с жирным кремом, Тутти отнесла свое плохое настроение вовсе не на счет «Тирамису». Угнетающий эффект на нее произвел вид подруг.

Она на самом деле думала, что сможет повеселиться, предвкушала с радостью наступление этой пятницы, с энтузиазмом помогала Пьере, делая вид, что согласна со всеми ее идеями, ничего не возразила по поводу неизбежной перспективы оставить дома два своих обожаемых сотовых телефона, безропотно промолчала на то предложение, что ей достанется не самая красивая комната, во всяком случае по сравнению с той, что она занимала двадцать лет назад, ну что поделать, как говорится — судьба. В общем, она была готова окунуться в прошлое, и что же теперь…

Что она здесь делала, Тутти Сантагата, успешный адвокат, ведущая постоянной рубрики, связанной с консультациями по юридическим вопросам, в одном из женских журналов, имеющем огромный тираж. Член престижного неаполитанского клуба, дама, занимающаяся благотворительностью в одной из столовых для бедных, постоянно приглашаемая повсюду. У нее пара сидящих на ее крючке весьма приличных мужчин (осталось только решить, кого же выбрать). И теперь она спрашивала себя, что она, Тутти Сантагата, делает на этом сборище неудачниц?

Да, неудачниц, повторяла она сама себе яростно, в то время как продолжала делать вид, что слушает хриплый голос Джованны, которая в третий раз уверяла ее в том, что теория марксизма-ленинизма якобы получает новую жизненную подпитку именно по той причине, что рушатся великие экономические системы Запада.

Да, неудачницы, и не только Джованна, которая почти не изменилась, осталась такой, как и была, выглядела жалко, вынашивая свои идеи, но и все остальные. Да ты только посмотри на них, подумала Тутти, вылизанные и украшенные драгоценностями, например, Дэда, которая уже начала подумывать о лифтинге, а может, и уже сделала, на который она — Тутти — не согласилась бы даже под пыткой. Или Мария-Луиза, которая виляет хвостом перед Дэдой, словно маленькая домашняя собачонка. Или Лючия, которая абсолютно точно еще до завтрашнего вечера расскажет мне, сколько раз она трахается и как она счастлива. И что здесь делает Аманда, которая уже устала от всего этого до смерти, но слишком хорошо воспитана, чтобы показывать это.

Неудачницы. А я? Мне тридцать восемь лет, у меня двенадцать килограммов лишнего веса, лицо так себе, без детей и без всяких перспектив иметь их когда-либо, я что, лучше них?

На этот вопрос ответа у нее не было. И она продолжила слушать подруг, сидящих в гостиной виллы.

К счастью, Джованна нашла других жертв, отошла от Тутти, и она развалилась в мягком кресле с рюмочкой белого портвейна, которую ей подала Лючия.

Как Тутти и думала, подруга довольно громко начала посвящать ее в детали своей сексуальной жизни последних лет.

Аманда присоединилась к ним, была остроумной и веселой, как обычно, странно, но Тутти почувствовала легкий укол вины. Она знала из бутиковских сплетен, а сплетницы в бутиках были очень внимательны к подобным историям, что муж Аманды потерял голову от одной миланской брокерши, к которой бегал, едва представлялась возможность.

Бедняжка Аманда, сможет ли она с таким наигранным весельем выдержать перипетии своей жизни?

Тутти повидала столько женщин, у которых брак пошел прахом, что, может, еще и поэтому не оплакивала свою судьбу и свое незамужнее одиночество. Дети… хорошо, но их можно сделать, ответила она колкостью на колкость Лючии, чем рассмешила обеих.

Чуть позже подошла Дэда, оставив Марию-Луизу наедине с Джованной, так сказать, принеся ее в жертву Джованне без зазрения совести.

Тутти наблюдала за ними, сидящими у камина; говорили они, казалось, о чем-то очень серьезно, и это что-то их обеих увлекало. Но потом до ее уха долетели слова «глобализация» и «Виттгенштейн», Мария-Луиза пару раз посмотрела в ее сторону, бросив умоляющий взгляд и одновременно продолжая вертеть в руках бокал.

А вот Дэда внешне была веселой, вечер принял пикантный оборот, едва она начала рассказывать забавные истории об их общих знакомых.

Никто лучше Дэды так непринужденно не мог оживить беседу. Тутти было весело, и ей не хотелось портить атмосферу веселья, но тем не менее, воспользовавшись паузой в беседе, она ринулась в бой.

— А у кого-нибудь из вас есть идея насчет того, когда приедет Пьера? Мы ее будем ждать всю ночь?

— Я думаю, что она уже не приедет. Должно быть, она опоздала на поезд.

— Опоздала на все поезда в послеполуденное время и на все вечерние? Оставь, Аманда, это невозможно, — сказала рассудительная Лючия.

— Это странно, — задумчиво заметила Дэда, — она так ждала этого уик-энда. Я удивляюсь, почему ее до сих пор еще нет.

— Это точно. Зная ее, я скорее ожидала, что она приедет первой, чтобы встретить нас, с кухонным полотенцем в одной руке и тортом — в другой, а еще с подробной программой на два дня.

— Лючия, сколько рук у этой несчастной женщины? — рассмеялась Тутти.

— Смейтесь, но тем не менее это загадка, — заметила Аманда, и ее симпатичная мордашка осветилась любопытством.

Они еще пообсуждали эту тему, к ним присоединились Джованна и Мария-Луиза, но подруги так и не пришли ни к какому выводу. Неожиданно Лючия предложила сыграть в карты, в бурраку, но никто не подумал прихватить с собой игральные карты. Поэтому они продолжили откровенно сплетничать, болтая о Пьере, а заодно и о других общих знакомых.

Когда спустя два часа подруги расходились до своим комнатам, каждая и все вместе единогласно пришли к выводу, что абсолютно не в интересах Пьеры было бросать их на произвол судьбы и что у них все равно не испортилось настроение.

А Пьера — когда приедет, тогда и приедет.

Тутти не помнила за последнее долгое время ни одного столь симпатичного вечера, как этот. Несмотря ни на что, было приятно встретиться со школьными подругами, но о прежних временах они даже не вспомнили. Завтра будет лучше, чем сегодня, в этом она абсолютно уверена.

Она с детства боялась темноты. Едва выключали свет, в темноте помещений ей чудились ужасные монстры с окровавленной пастью. Она начинала кричать и кричала, пока кто-нибудь не появлялся.

Только ее мать никогда не заходила, потому что обычно по вечерам была в театре или на каком-нибудь ужине.

Теперь, став взрослой, самостоятельной, умеющей принимать на себя ответственность, Джованна откровенно могла сказать, что она благодарна своей матери, что той не было рядом с ней, когда она, еще маленькая, нуждалась в ее заботе.

В конце концов она перестала кричать по ночам в ожидании утешений горничной, которая умела говорить только на своем, незнакомом Джованне языке, и начала изобретать свои способы противостояния страху.

Она развлекала себя песенками, повторяла детские считалочки, вспоминала всевозможные обманные трюки, и страх ушел, затаившись в подсознании.

Единственное, что не устраивало ее, так это то, что страх остался, но для Джованны это уже мало что значило. Чувство страха должно присутствовать хоть чуть-чуть, оно необходимо, чтобы мы осознавали хрупкость жизни.

Теперь, находясь в темноте незнакомой комнаты, Джованна не боялась и за это могла благодарить свою маму, но все же чувствовала она себя как-то неуютно.

Она вытянулась на кровати. Наконец-то это была кровать, на которой ее ноги не касались спинки. У Джованны рост был метр восемьдесят два, размер одежды все тот же — сорок второй, как и в лицее. Остальные подруги возненавидели ее за это, едва увидев, в этом Джованна уверена.