Лука Ди Фульвио - Чучельник

После обеда Клара – что случалось с нею крайне редко – не стала поднимать жалюзи лавочки и выставлять напоказ свое обширное, гостеприимное ложе. Не стала надевать чулки с подвязками и цветастый атласный халат, зазывно распахивающийся на груди и ниже пояса. Она оделась не столь вызывающе: непрозрачные чулки дымчато-серого цвета, туфли на низком каблуке, черный приталенный жакет с фальшивыми перламутровыми пуговицами, юбка с небольшим разрезом сзади, а сверху пальто, едва прикрывающее колени, тоже черное с бархатным воротничком. В руки взяла черную сумочку с жесткой ручкой и позолоченной застежкой в виде бантика. Направляясь к границе старого города по заваленным отбросами улочкам, она чувствовала себя так же неловко, как если бы добропорядочную домохозяйку вдруг посадили на ее кровать. Встречные приветствовали Клару с легкой оторопью: во-первых, не сразу узнавали, во-вторых, терялись от ее непривычного вида. Никто не спрашивал, куда она идет. Если женщина в трауре, все и так ясно, кому надо выслушивать скорбные подробности?

Выйдя из старого города, Клара замешалась в толпу, во всем похожая на женщин, отправившихся за покупками или по другим делам. Многие мужчины оборачивались ей вслед, невзирая на возраст и на то, что красавицей ее уж никак не назовешь. К этому она привыкла с детства. Похотливые взгляды мужчин стали частью ее бытия, как воскресные колокола или гудки пароходов, покидающих гавань.

Родилась Клара в деревне и выросла в доме, где жили четыре крестьянские семьи. Она сбежала оттуда в день, когда ей стукнуло шестнадцать, и осела в грязном приморском городе, который тут же заграбастал ее и пристроил к ремеслу, не предоставив возможности выбора. Этому ремеслу она обучилась быстро и обрела в нем ту душевную гармонию, которой ей так не хватало на свежем воздухе, среди простых, но высоконравственных людей. Она почти сразу поняла, что клиенты выбирают проститутку не по внешним данным, а по тем обещаниям, какие дает доступная женщина одним только своим видом. Клара эти обещания всегда сдерживала. Она была в своем роде актрисой, а ее клиенты – драматургами, приходящими убедиться, насколько верно переданы дух и буква их пьесы. От Клары исходили тепло и нежность, и мужчины умели это ценить. Она стала музой слабосильных, неудовлетворенных, стеснительных, слезливых мужчин, которым нужны внимание и участие. Садисты ей никогда не попадались. Счастливой Клара себя не считала, но жизнью была вполне довольна. Она ничего не ждала от будущего именно потому, что в прошлом обошлась без великих потрясений.

Но однажды вечером к ней заглянул Айяччио.

У него был, если можно так выразиться, дефект внутреннего зрения. Он не видел того, что для нескольких поколений мужчин было фактом и данностью. Он не понял, что мужчины-насильники ходят к кому угодно, только не к Кларе, что в ней нет ни той порочности, которую возбуждает грубое насилие, ни той чистоты, которую можно осквернить. В тот вечер четыре года назад Айяччио забрел к Кларе случайно и случайно же, повинуясь какому-то непонятному порыву, изнасиловал ее. Быть может, именно благодаря своему дефекту Айяччио сумел, как никто другой, соприкоснуться с истинной ее натурой. Сам-то он этого не почувствовал, а Клара почувствовала как нельзя лучше и с тех пор каждый день боялась и надеялась, что он опять придет насиловать ее.

Потому-то она пешком через весь город добралась до больницы, где, как ей сообщили в той странной записке, умирает от рака Айяччио. Она сочла, что траурный наряд более всего подходит для визита к умирающему, для того чтобы отпраздновать смерть насилия. В глубине души Клара подозревала, что записку написал ей сам Айяччио.

– Родственница? – спросила ее дежурная сестра в онкологии.

– Да, – без колебаний ответила Клара.

– Уже поздно.

– Ну пожалуйста!

– Четыреста двадцать третья палата, – сообщила сестра, все еще колеблясь. – Только еще пустит ли вас тот поли… тот санитар, что сидит у его двери.

– Послушайте, – сказала Клара, коснувшись ее руки, – а нельзя так сделать, чтоб нас не беспокоили, ну, скажем, часок?

Сестра сразу сообразила, какое «родство» связывает посетительницу с больным, и снисходительно улыбнулась.

– Подождите здесь, – сказала она.

Потом пошепталась о чем-то с могучим человеком, караулившим у двери палаты. Тот вначале замотал головой, но потом смилостивился и знаком велел ей подойти.

– Виноват, – слегка смутившись, пробасил он, – но я должен… вас обыскать.

Клара улыбнулась, протянула ему сумочку и раскинула руки. Переодетый полицейский не слишком грубо ощупал ее, потом кивнул и отошел от двери на несколько шагов.

– Я закрою вас, – заговорщически шепнула сестра. – А после нажмете кнопку вызова.

Клара закрыла глаза в знак согласия. Войдя в палату, услышала за дверью звон связки ключей и, не обернувшись, затворила дверь. Когда ключ повернулся в замке, сердце ее забилось быстрее. Она в ловушке, наедине со своим мучителем, под холодным, неумолимым неоновым светом, льющимся с потолка.

– Тебя и не узнать, – раздался с кровати едва слышный голос Айяччио.

Он попробовал сесть, но руки не слушались. Пальцы невольно сжались в кулаки под простыней.

Клара ничего не сказала. Она подошла к больному и наклонилась над ним. Потом сняла пальто, бросила его на стул. Туда же швырнула сумочку, и она свалилась на пол.

– Чего ты вдруг пришла? Кто тебе сообщил? Фрезе?

– Нет.

– Жалеешь меня?

– Нет.

– А что же тогда?

– Захотелось посмотреть, как ты помираешь, – беззлобно сказала Клара.

– А-а, – протянул Айяччио тоненьким голоском и чуть сморщил в улыбке пергаментное лицо.

– Не ожидал? – спросила одетая в траур проститутка.

– Нет. – Айяччио закашлялся.

– Правда?

– Да.

– Хоть каешься… теперь?

– Нет. – Потемневшее в преддверии смерти лицо Айяччио как будто немножко просветлело, но это могли бы заметить только любящие его. – За себя – нет, не каюсь. Разве что за тебя. Я наконец-то понял, какая ты. А мне теперь что толку каяться. – Взгляд его унесся далеко. – Я уж не тот… больше не смогу…

– Что верно, то верно. Не сможешь, – сказала она, безуспешно пытаясь найти мстительную интонацию.

Глаза Айяччио совсем затуманились.

Клара откинула одеяло, потом села на краешек кровати и начала расстегивать ему пижамную куртку. Расстегнув, грубо перевернула его сначала на один бок, потом на другой и сдернула рукава. Какое-то время рассматривала большой, во всю спину, темно-красный ожог, даже обвела его контуры ногтями, не царапая, но и не лаская. Снова перевернула на спину, расстегнула две пуговицы пижамных штанов, заметив на них желтое пятно, и ловко стащила, обнажив исхудавшие ноги. Штаны, пролетев по воздуху, опустились на черное пальто с бархатным воротничком. Глаза Клары опять заскользили по голому, старому и больному телу мужчины. Совсем беспомощный. Теперь уж ему при всем желании не изнасиловать ее. Ноги вон какие тощие; колени на их фоне кажутся раздутыми, огромными. Сморщенная кожа еле-еле удерживает кости скелета. Клара нагнулась и положила голову ему на живот, послушала идущее оттуда бурчанье. Скосила глаза на рыжий клок своих волос, разметавшийся по вонючему и сморщенному члену, наклонилась и поцеловала его естество. Айяччио не смотрел на нее; выражение его глаз трудно было расшифровать, они как будто вобрали в себя все прошлое, настоящее и будущее.

– А может, сумеешь? – спросила она, поднявшись, и быстро стащила чулки вместе с трусами, задрала юбку над пухлыми подушками ягодиц.

Айяччио не отозвался и не перевел на нее глаз.

– Знаешь, – продолжала она, забираясь на него верхом и начиная елозить по тощему телу, – зашел ко мне как-то один профессор из университета. «Хочу, – говорит, – интервью у тебя взять про твою личную жизнь». На вид вполне приличный господин, денег предложил, ну, я и согласилась. Сам из себя красавец, культурный, с бородкой. Но странный какой-то, таким доверяться нельзя. Чем-то на меня похож… Да нет, глупости… Так вот, этот профессор… – Клара поглядела себе между ног. – Так-таки и не сможешь?.. Ну ничего, ты слушай… Профессор этот мне сказал, что я, дескать, в проститутки пошла, потому что захотела сама управлять сексом… Я-то думала, что просто на жизнь зарабатываю, так ему и сказала, а он свое: нет, мол, тебе власть нужна, а не деньги. И чтобы мне доказать, привел один пример. Это, говорит, просто для примера, выдумка такая. Вроде как меня какой-то человек держит в заложницах. Так и сказал – «в заложницах». И так горько это сказал, с такой злобой, словно его самого кто в заложниках держит… Тут я и подумала, что мы с ним похожи. Я все спорила, и тогда он принялся рассказывать про того человека, как выглядит, как ходит – все в подробностях описал. И представляешь – в точности твой портрет нарисовал, ну в точности. Я было подумала, что он тебя знает… хотя откуда?.. Но он потом сказал, что человек тот – священник, в церкви служит.