Виктор Каннинг - Семейная тайна

В дверь позвонили. Он взглянул на часы у кровати: четверть двенадцатого. Он встал, накинул халат. Из окна спальни увидеть подъезд к дому было нельзя. Он вышел на лестницу и через окошко над крыльцом разглядел только переднюю часть машины – старенький «Форд-Капри», весь заляпанный грязью. У него не мелькнуло и тени подозрения. Он был спокоен: знал, что дело сработано чисто. Он спустился вниз и отпер дверь.

Навстречу шагнули двое – он сразу все понял и инстинктивно рванулся, но они мгновенно преградили ему путь. Скрутили его профессионально, и тот, что поплотнее и повыше, рукой зажал ему рот, а другой быстро его обшарил. Убедившись, что он безоружен, толстяк молниеносно перехватил руку и стиснул ему горло мертвой хваткой. Второй выдернул из кармана платок и моментально заткнул ему рот. Все это заняло считанные секунды – техникой нападения они владели в совершенстве.

Они отступили на шаг назад и наставили на него пистолеты. Бородатый толстяк (на груди у него болтался монокль на шнурке) сказал:

– Мы, разумеется, встречались, но официально нас друг другу не представили. Моя фамилия Грандисон, а это мой коллега Буш. А теперь повернитесь и спокойно идите туда, где находится ваша жена. Как только вы нас к ней приведете, кляп мы вынем.

Секунду-другую Шубридж стоял неподвижно. Внутри у него все застыло: он не чувствовал ни страха, ни растерянности, ни даже горечи. Сквозь открытую наружную дверь было видно заднее стекло машины, и он машинально окинул взглядом аляповатые наклейки – гербы и флаги Уэймута, Брайтона, Саутэнда, Блэкпула… Наконец он повернулся и повел их через холл и вверх по лестнице. Где-то что-то сорвалось. Где, как и почему – гадать уже не имело смысла. Он понимал: время его истекает, а от того, что он будет знать, легче ему не станет. За ним идут его палачи. Он был наслышан об особом отделе и его полномочиях. Формальности, судебное разбирательство – это не по их части. Им закон не писан – они сами себе закон. И бояться им нечего. Перед закрытой дверью спальни он остановился. Буш отодвинул его в сторону и вошел. Женщина сидела в кровати – в черной шелковой ночной рубашке без рукавов – и расчесывала волосы, такие же черные. Она была недурна собой, с крепким, упругим телом. На миг ее обнаженная рука с гребенкой застыла в воздухе, и она посмотрела долгим взглядом мимо Буша – туда, где стоял ее муж и, за спиной у него, Грандисон. Затем медленно опустила руку.

Грандисон развязал Шубриджу рот и произнес:

– Ложитесь в кровать. Шубридж подошел к кровати и лег под одеяло рядом с женой.

– Руки не прятать, – скомандовал Буш. Он быстро обвел взглядом комнату, ничего не упуская, фиксируя каждую мелочь. На туалетном столике он заметил замшевый мешочек, подхватил его и передал Грандисону.

Шубридж, сжав правой рукой руку жены, сказал:

– Мне все равно, что вы сделаете со мной, но нельзя ли…

– Оставь, – резко оборвала его жена.

– Нельзя, – сказал Грандисон. – Когда вы все это затевали, вы должны были предвидеть и такой исход. Боги против вас. Они всегда против вас, с момента вашего рождения. Не думайте, что вы допустили ошибку. Ее допустил за вас кто-то другой, когда вас еще не было на свете. Истоки всех наших ошибок скрыты во мраке прошлого. – Он чуть приподнял в руке замшевый мешочек. – На что вы собирались это употребить?

Шубридж пожал плечами.

– Хотели купить себе место, где можно жить по человечески, и время, чтобы успеть пожить.

Грандисон кивнул.

– Ну-ну. Все мечтают о том же, только каждый вкладывает свой смысл. Большинство дальше мечты не идет. Так. У вас есть десять секунд.

Шубридж отпустил руку жены, обнял ее за плечи и прикоснулся щекой к ее щеке. Друг на друга они не глядели. Шубридж перевел глаза с Грандисона на Буша и опять взглянул на Грандисона.

– Не тяните, – произнес он и еще теснее прижал к себе жену.

Грандисон кивнул и вскинул правую руку. Они с Бушем выстрелили одновременно. Стрелять вторично не пришлось. Буш шагнул к кровати и кое-как прикрыл обоих одеялом.

– Я разберусь тут наверху, а вы ступайте в кухню, – распорядился Грандисон.

Буш оставил Грандисона в спальне и спустился вниз. В кухне он отыскал электрический тостер и включил его в сеть. Потом взял со стола воскресную газету и положил на тостер. Когда она начала темнеть и съеживаться, он чиркнул спичкой и бросил ее сверху на газету. Вспыхнул огонь. Он сунул в пламя еще одну газету и поднес ее к кухонной занавеске над раковиной. Огонь вначале робко лизнул край ткани, а потом, осмелев, охватил занавеску и пополз по ней вверх. Буш отступил назад. Возле раковины стоял деревянный поднос для завтрака с низким плетеным бортиком. Буш придвинул его к костру из горящей бумаги, и тонкая сухая соломка мгновенно занялась. Он работал быстро, уверенно, мысленно выстраивая канву для сообщения о воскресной трагедии: растяпа-муж готовил завтрак, оставил рядом с включенным тостером газету, а сам поднялся наверх к жене что-то спросить; дверь в кухню он не прикрыл, сквозняком подуло на газетные страницы, одна из них попала на тостер…

Пятясь, он вышел из кухни. Через незакрытую дверь в коридор стал медленно выползать дым. Изнутри, сквозь дымовую завесу, доносился треск горящего дерева и уханье – огонь набирал силу.

Буш стоял в другом конце холла и смотрел, как длинные языки пламени, добравшись до порога кухни, принялись лизать дверной косяк; извиваясь, они взбирались все выше, пока не перекинулись на потолок – и разлились по нему сплошным волнообразным потоком.

Вниз по лестнице спустился Грандисон. Наверху, над лестничной площадкой взвилась и заметалась струйка дыма, похожая на пляшущее привидение.

Вдвоем они некоторое время стояли спиной к выходу – смотрели и слушали, как яростно бушует пламя. Когда оставаться в доме стало небезопасно, они вышли и плотно закрыли за собой дверь.

– Тут у него где-то собака и еще эти птицы, – сказал Буш.

– Оставьте все как есть, – сказал Грандисон. – Так будет правдоподобнее.

Он влез в машину, Буш уселся за руль, и они тронулись в обратный путь. Итак, задача выполнена. Тела будут неопознаваемы. На официальные вопросы, если таковые возникнут, будут даны официальные ответы…, все как положено.

Свернув на боковое шоссе, они остановились и посмотрели назад. Дом, скрытый высокими вязами, был отсюда уже не виден. Над деревьями повисло едва заметное облачко дыма. Они знали: теперь внутри полыхает гигантская топка – в доме властвует всепожирающий огонь.

До поворота на узкую проселочную дорогу мисс Рейнберд добралась к часу дня. Въезд преграждал запрещающий знак, а у обочины стояла полицейская машина. Две пожарные машины работали возле дома, но из-за каких-то неполадок с подачей воды они мало что могли сделать. Над вязами лениво поднимался густой черный столб дыма.

Патрульный полицейский разговаривал с ней вежливо. Он объяснил, в чем дело, и сказал, что дальше ехать нельзя. Мисс Рейнберд, с трудом подавив волнение – она была сильно потрясена случившимся, – как бы со стороны услышала собственный голос:

– Меня вы обязаны пропустить. Эдвард Шубридж – мой племянник.

Полицейский заколебался.

– Минуточку, мэм, я спрошу у главного. Он вернулся к своей машине и стал докладывать по рации. Через несколько минут мисс Рейнберд подъезжала к дому. Она уже окончательно взяла себя в руки. К Эдварду Шубриджу и его жене она не испытывала особой жалости. Но зато ей было совершенно ясно, что она должна предпринять – хотя бы во имя Гарриет.

Вот уже три года мисс Рейнберд была так счастлива, как никогда прежде. После ужасной гибели Шубриджей она без колебаний определила, в чем отныне состоит ее долг, и взяла Мартина Шубриджа в свой дом, официально признав его. Ведь он был ее внучатый племянник, единственный продолжатель мужской линии рода Рейнбердов.

Поначалу он немного робел и дичился, и временами с ним бывало нелегко найти общий язык. Но постепенно она сумела завоевать его доверие, да и сама до такой степени к нему привязалась, что скоро уже души не чаяла в нем. И, к ее величайшей радости, он мало-помалу начал оттаивать, откликаться на ее любовь, и между ними установились ровные, прекрасные отношения, которые на закате жизни согревали ее и давали ощущения счастья. Она уже и думать забыла, что взяла его к себе исключительно из чувства долга. Он стал неотъемлемой частью ее жизни, забота о его будущем стала ее главной заботой. Общение с ним, его присутствие подарило ей то, чего ей всю жизнь не хватало, и к чему она – может быть, неосознанно – стремилась. Она признавала, что у него есть свои недостатки – а у какого мальчика их нет? (Впрочем, он уже не мальчик, а вполне сложившийся восемнадцатилетний молодой человек.) Но и с этим она была готова смириться. Ей пришлось рассчитать одну-двух горничных, поскольку они, по ее твердому убеждению, несли главную ответственность: сами сбивали его с пути истинного. Ну, да не беда, это только естественно, когда молодой человек интересуется женщинами. В округе он пользовался большой популярностью, от приглашений к соседям не было отбоя. В один прекрасный день – она молила Бога, чтоб он позволил ей дожить до этого – он полюбит девушку из хорошей семьи и введет ее в Рид-Корт как свою жену. И если Господь продлит ей годы, то она, быть может, успеет увидеть и его детей. В конце концов, ей нет еще восьмидесяти, и на здоровье она пока не жалуется. Правда, бывают периоды, когда она плохо спит: ее тревожат какие-то тяжелые сны, которые ускользают из памяти, стоит только открыть глаза. И еще мигрень – временами просто спасенья нет.