Мария Эрнестам - Гребень Клеопатры

Ирис повела сестру в конюшню показать лошадей. Она с энтузиазмом рассказывала о своих любимцах, и суровые черты ее лица смягчились, когда Анна похвалила конюшню. Анна всячески старалась скрыть жалость к этим бедным животным, утратившим свободу много тысячелетий назад. Ей казалось, что их большие грустные глаза полны тоски по вольным зеленым лугам. Она осторожно погладила гнедую кобылу по крупу. Лошадь удивленно посмотрела на нее и положила голову ей на плечо. Ирис пробормотала что-то о «природном даре» Анны: дети и животные так и тянутся к ней. Потом начала рассказывать о психологии животных.

Анна считала, что лошади давно смирились со своей судьбой, но Ирис утверждала: они всегда готовы сбежать от хозяина. «Лошади — дети степей, а степь — открытое, незащищенное пространство, — пояснила Ирис. — Вот почему нужно быть осторожным, когда седлаешь лошадь. У них в генах заложено, что опасность приходит сверху». Анна тут же представила, как хищный леопард вонзает когти в мягкую спину лошади. Она прекрасно понимала этих сильных, но робких животных. Она и сама собиралась сбежать.

Потом Ирис пригласила ее в дом. Анна не помнила, когда последний раз видела такое грязное жилище, но постаралась скрыть удивление. А ведь Ирис всегда была аккуратисткой. Она одевалась принцессой и любила танцевать. Всегда сидела тихо и помогала маме убирать со стола. Тогда как Анна в детстве чувствовала себя чужой в семье, словно ее подкинули в колыбельку тролли, утащив настоящую Анну.

Теперь ей пришлось сгрести со стула газеты, чтобы присесть за стол, заваленный бумагами, остатками еды и какими-то деталями упряжи. Ирис протянула ей кружку кофе. Анна осторожно пригубила, стараясь не обращать внимания на то, что кружка плохо вымыта. Слава богу, кофе оказался нормальным. Домашний хлеб с ветчиной тоже можно было есть. Ирис, конечно, опустилась, но скупой ее не назовешь. В детстве за ней такой щедрости не водилось.

Анна вспомнила, какое гипнотическое влияние оказывала на семью Ирис. Сначала родители бурно радовались ее рождению, потом столь же сильно горевали, узнав о ее врожденном недуге. Сколько они с ней носились! К счастью, через десять лет бригаде талантливых кардиохирургов удалось ее излечить. А в двадцать лет Ирис сбежала из дома с фермером из Айовы и сообщила в письме, что, наверное, задержится в Америке на пару лет, потому что они поженились. Только тогда мама поняла, что ее маленький умирающий лебедь, возможно, доживет до следующего Рождества.

Мама восприняла это как измену. Ей непременно хотелось найти виноватых и выместить на них обиду. Естественно, ее гнев пал на головы Анны и мужа. Мама призывала в свидетели Бога, который почему-то всегда оказывался на ее стороне.

С побегом Ирис семья окончательно развалилась. Анна раньше не задумывалась, почему Ирис сбежала из дому. А теперь ей показалось, что поняла.

— Почему ты тогда сбежала в США?

Ирис сидела за столом, широко расставив ноги, и откусывала от бутерброда большие куски. Доев, она оперлась локтями о стол и уставилась в окно. Анна не видела ее лица, только жирные волосы, которые всегда были тоньше, чем у нее самой.

— Что ты имеешь в виду под словом «сбежала»?

— Ты не попрощалась, просто собрала сумку и уехала. Родители чуть с ума не сошли, когда узнали о твоей свадьбе, о которой их даже не известили. Мама звонила мне и вопила в трубку. Разумеется, она решила, что виновата в твоем побеге я, хотя я уже давно жила отдельно.

Ирис расхохоталась, показав желтые зубы. «Она и сама похожа на лошадь», — подумала Анна.

— Меня достали все эти ограничения. Черт возьми, да я и пальцем не могла пошевелить без мамочкиного разрешения. Она мне шагу не давала ступить. А я хотела жить нормальной жизнью, быть такой же, как все.

— Да ладно, Ирис. Ты всегда была ее любимицей, и тебе это нравилось. Вот почему я сбежала. Я никогда и ни в чем не могла сравниться с тобой. Ты всегда была лучше.

— Сбежала. Ты сама это сказала, Анна. Видишь, ты была первой. Не я. И я тобой восхищалась. Ты осмелилась на поступок, и это вызывало у меня уважение. Родители не сильно переживали по поводу тебя. Они знали, ты справишься. А меня не отпускали даже в магазин за молоком. Боялись, что я умру по дороге. Никто не верил, что я способна жить самостоятельно. Наверное, потому я и сбежала. Чтобы доказать, что я ничем не хуже тебя. А еще потому, что мне понравились лошади того парня. Больше от него никакой пользы не было, так что вы ничего не потеряли, не приехав на нашу свадьбу.

Анна растерялась. Все детство, когда ее постоянно сравнивали с сестрой, вдруг превратилось в какой-то нелепый фарс. Маскарад. Оказывается, Ирис всегда завидовала ей, красивой и здоровой, которая, не спросив разрешения, сбежала из дому, чтобы жить так, как ей хочется. Ирис призналась, что пыталась стать такой, как Анна. А еще завидовала близости Анны с отцом.

— Это ведь я отняла у него маму, — сказала она. — Я требовала к себе повышенного внимания, и у нее не оставалось времени на папу.

Ирис чувствовала себя виноватой в том, что отношения между родителями ухудшились и они развелись. Ей казалось, что отец не хочет с ней общаться, и она перестала ему звонить.

Анна рассказала сестре, каково ей было чувствовать себя сорняком рядом с нежным и благоухающим ирисом. Та заявила, что всегда ненавидела свое имя и этот невзрачный цветок. Она любила только лошадей. Они большие, красивые, сильные… Они умеют отвечать любовью на любовь.

Потом они заговорили об отце. Анна упрекала Ирис в том, что та совсем забыла о нем, и этому нет оправдания. Ирис защищалась, утверждая, что не представляла, насколько серьезно он болен, ведь единственным источником информации для нее была мама. К тому же она считала, что отец не хочет ее видеть. Анна потеряла терпение и перечислила, сколько раз дежурила у его постели, когда он попадал в больницу. Ирис спросила, чем она может помочь. Анна подумала, что хотя та спохватилась поздновато, лучше так, чем никогда.

Она рассказала о доме престарелых, и Ирис обещала навестить отца, когда у нее «будет время». Видимо, в ее мире на первом месте всегда будут лошади, а папа — на одном из последних, но, по крайней мере, она не забыла, что у нее вообще есть отец.

Они обсудили события последних лет. Ирис рассказала о конюшне, о новом муже и о детях, которых они учат верховой езде. Потом сестры снова вернулись в конюшню. По просьбе Анны Ирис оседлала одну из лошадей и проскакала галопом по двору. Анна поняла, что здесь ее сестра в своей стихии. Как Грег в воде. Как она сама с ним рядом.

Когда они прощались, Ирис повторила, что обязательно позвонит папе. Они вспомнили и о маме, и на долю секунды Анна даже ощутила с Ирис какую-то невидимую связь, доказывающую, что они — сестры. Похоже, та тоже это почувствовала, потому что улыбнулась, и Анна ответила ей улыбкой. Она понимала, что не сможет забыть детство, но готова была попытаться понять сестру, посмотреть на все ее глазами. Это как в калейдоскопе, который стоит тряхнуть — и увидишь новую комбинацию цветов и узоров. На прощание сестры даже тепло обнялись. Анна почувствовала в объятии Ирис если не нежность, то хотя бы уважение.

Уважение. Пока она вспоминала, откинувшись на спинку стула, Грег не сводил с нее глаз. Она протянула ему руку, и он взял ее в свою.

— Ирис собирается навестить папу.

— Черт возьми! Не верю своим ушам. Я думал, они давно не общаются.

— Я тоже. Но мы с ней встречались, помнишь, я рассказывала тебе, и, видимо, она пересмотрела свои взгляды на некоторые вещи. Наверное, я тоже. Мне кажется, теперь я понимаю ее намного лучше.

— Все мы люди, Анна. И в каждом есть что-то хорошее, надо только потрудиться это увидеть. Все дело в любви. И в счастье. Стать счастливым нетрудно. Нужны всего лишь талант и желание.

— У тебя есть и то и другое.

— Не всегда.

У Грега такая теплая рука. Скоро они будут отмечать Рождество, — наверное, прямо тут, на барже, и очень скромно. Она подумала о рождественской лихорадке, которая охватит Стокгольм и Амстердам, и о том, как будет праздновать рождение Иисуса Мари в Ирландии. Она могла бы написать ей и пригласить в гости, но знала: та все равно откажется. Потом Анна подумала о воде, на которой покачивалась их баржа, и о море, которое Мари видит сейчас из окна своего ресторана. Море, которое чуть не поглотило саму Мари у Рэнвиль-Пойнт.

— Грег… когда ты нырял… ты слышал что-нибудь о рыбах, которые называются Ceratias holboelli?

— Ceratias holboelli? Что-то не припомню. Но ты же знаешь, я не дружу с латынью. Могу посмотреть в книгах. Это важно?

— Не очень. Мари рассказывала о них. Они живут на самой глубине. Когда самец встречает самку, он прижимается к ней так тесно, что их тела сливаются и через какое-то время даже кровообращение становится общим, как будто они один организм.