Лоренсо Сильва - Нетерпеливый алхимик

Затем я поискал в записной книжке еще один номер. Через несколько секунд на другом конце линии сквозь треск и помехи прорезался неизменно энергичный голос Василия Олекминского. В первую очередь я подвел итоги нашему расследованию, но не стал вдаваться в подробности, боясь сболтнуть лишнее. Потом попросил его не исчезать, так как он должен был выступить на процессе. И в связи с последним обстоятельством предупредил его об опасности, предложив защиту. Василий отделался шуткой:

— Вот чего нет, так нет, сержант! Забавная ситуация: Василий идет по улице, а за ним по пятам следует целый выводок полицейских. Тогда уж точно — конец моему бизнесу.

— Как хочешь. Но будь осторожен.

— Само собой. Позвольте спросить, сержант?

— Спрашивай.

— Зачем они убили Ирину?

У меня имелось много ответов. Например, по показаниям Эхеа получалось, будто изначально они планировали использовать Ирину в качестве наживки, и лишь неожиданная смерть Тринидада побудила их перестроиться на ходу и устранить девушку, чтобы избавиться от свидетелей. А по моей гипотезе выходило совсем по-другому: расправа над Ириной была предрешена, так как, увезя ее за шестьдесят километров от дома и бросив труп в уединенном месте, они надеялись сбить полицию со следа. Оба предположения сводились к одному: для убийц Ирина означала не больше, чем инструмент для совершения преступления. Но я не отважился сказать такое Василию, поэтому тотчас сочинил новую версию.

— Человек, которого ты узнал на фотографии, до умопомрачения влюбился в твою девушку. А поняв тщетность своих надежд, взбесился и окончательно сошел с ума. Убив Ирину, он отомстил ей за пренебрежение.

Вполне правдоподобная история. Безусловно, Эхеа мог бы выбрать какую-нибудь менее привлекательную девушку. Но кто теперь знает, какими соображениями он руководствовался, выбирая себе жертву для заклания.

— Жизнь — сплошное дерьмо, сержант, — хриплым от слез голосом сказал Василий после непродолжительного молчания. — Ты мне говоришь, когда суд, и я обязательно приеду. Не беспокойся, — мне самому не терпится посмотреть на этого козла и плюнуть ему в лицо.

— Тебе не позволят подойти близко, Василий.

— Не важно. Я умею плевать метко и на большое расстояние, — похвастался он.

Что до остальных дел, то я не имел морального права решать их по телефону. И не хотел тащить за собой Чаморро. Она достаточно потрудилась, помогая мне в расследовании, чтобы взваливать на нее ответственность за то, что касалось только меня. Итак, я оставил ее в офисе, а сам спустился в гараж и, найдя свободную машину, отправился по знакомой дороге в Алькаррию.

День выдался пасмурный. Низкое хмурое небо отравляло душу невыносимой хандрой. Я медленно двигался по автостраде в сплошном потоке дождя, который «дворники» не успевали смахивать с лобового стекла, и чуть не прозевал нужный поворот. На проселочной дороге дождь стал стихать, а когда машина подъехала ко входу в штаб-квартиру местного отделения Гражданской гвардии, то почти прекратился, роняя на асфальт лишь мелкие рассеянные капли.

— Вила! — восторженно завопил Марчена, не сумев обуздать своего темперамента. — А мы уж подумали, что ты о нас совсем забыл. Куда нам с суконным рылом да в калашный ряд. Следователям по особо важным делам не больно-то нужны какие-то провинциалы!

— Ты неправ, — запротестовал я. — Мой приезд — тому подтверждение.

Я ввел его в курс последних событий, так как чувствовал перед ним и его ребятами моральные обязательства, и потом, дело имело к нему самое непосредственное отношение. По меньшей мере два из преступлений — смерть Тринидада и незаконный вынос радиоактивных материалов с территории станции — произошли в его округе.

— Ну, признайся, я ведь сразу вышел на верный след, — потребовал он самодовольно. — Хотя Тринидада укокошили здесь, а вот дымком тянуло из другой кухни, где и готовилось блюдо. Я знал, что убийство не дело рук местных, и твердил об этом с самого начала.

— Похоже на правду, — заметил я. — Однако единственный признавшийся фигурант до сих пор клянется, будто смерть Тринидада оказалась несчастным случаем, — они-де планировали сделать лишь пару-тройку компрометирующих снимков.

— Держи карман шире! Слушай сюда, Вила. У меня не хватило мозгов изучить латинский, зато у меня есть нюх. Повторяю, беднягу хотели исключить из кругооборота. Фотографии, говоришь? А куда же тогда подевался фотограф?

— У меня возник точно такой же вопрос, — согласился я.

Марчена буквально силой заставил меня выпить кофе. Я сел за руль машины только в начале первого и направился к последней цели моего путешествия, однако не застал Бланку Диес дома — она ушла на кладбище, воспользовавшись кратковременным просветом в тучах. Так мне сказала открывшая дверь девушка. Я спросил дорогу и отправился вслед за вдовой.

Кладбище было небольшим. В старой части виднелось несколько замшелых, почти стертых надгробий. Проходя мимо, я обратил внимание на одну из могил, над которой вместо памятника возвышалась отполированная до блеска металлическая табличка, гласившая: Частное владение, и подумал, что куча заботливых отпрысков стоят дороже всякого мрамора. Загородка, отделявшая старое кладбище от нового, повалилась на землю, а боковые стены были продолжены в длину, образуя новое пространство метрах в пятидесяти от того места, где стоял я. На этом только что освоенном и обновленном десятком захоронений участке я и увидел прямой силуэт Бланки. Она положила на могильную плиту несколько белых гвоздик. Эпитафия на плите не отличалась оригинальностью: «Ты навечно останешься в сердцах детей и жены».

— Добрый день, сеньора Диес, — сказал я негромко.

Бланка ответила не сразу. Она продолжала смотреть на надгробие отрешенным взглядом. Я стал в нескольких шагах за ней и молча ждал.

— Здравствуйте, сержант, — заговорила она наконец. — Сегодня утром я вновь прочла имя своего мужа в газетах. Вы, должно быть, знаете почему.

— Кое-что знаю.

— А со мной поделитесь?

— Отчасти я за этим и пришел.

Бланка повернулась. Она недавно плакала, и ее черные глаза блестели, словно озаренные внутренним светом.

— А еще зачем?

— Затем, чтобы принести вам мои глубокие извинения, — объяснял я. — Сейчас, когда все кончено, я отдаю себе отчет, насколько неделикатным выглядело мое поведение в некоторых случаях. Надеюсь, вы поймете: я действовал так во имя достижения благой цели.

— Вы вправе не только надеяться, но и рассчитывать на понимание, сержант, — поправила меня она. — И этим все сказано. Только Господь может судить о справедливости тех или иных поступков. И что же вы узнали в конце вашего многострадального пути?

Не очень удобно изливать душу, стоя на кладбище по колено в грязи. Но я принял удар на себя и рассказал ей о последних событиях, понимая, что Бланка, как никто другой, имела право о них знать. Она выслушала меня, не изменившись в лице, даже тогда, когда я не стал утаивать от нее участие Тринидада в организации убийства. Я умолчал лишь о некоторых деталях, характеризовавших степень его падения: например, о том, с каким хладнокровием он рассчитал толщину стенок свинцового контейнера, благодаря чему радиация медленно и мучительно отравляла организм Очайты изнутри, почти не обнаруживая себя во внешних проявлениях. Но Бланка, по-видимому, сделала выводы сама, потому что спросила:

— Зачем он это сделал?

Такая уж у меня профессия — иметь на все случаи жизни готовые объяснения. Может, с досады, может, из-за ненависти или от желания отомстить за публичное унижение, кто теперь знает? Сильный, здоровый человек иной раз не состоянии осмыслить, какому риску он себя подвергает, унижая более слабого соперника. Вполне вероятно, тут сыграли свою роль несколько причин: и страх перед угрозами Очайты, и деньги, и беспрецедентное давление, оказанное на него Салдиваром. Если бы мне пришлось выбирать, я остановился бы на первом варианте. Однако для Бланки я подобрал другие слова:

— В такого рода делах никогда нельзя быть уверенным до конца. Несомненно одно: ваш муж совершил преступление.

Вдова Тринидада Солера на секунду повернулась ко мне спиной. Она устремила взгляд на долину, мрачно расстилавшуюся под свинцовым небом. Дул ветер и трепал пряди волос на ее голове. Она подобрала их руками.

— Трансмутация, — сказала она вдруг, не глядя на меня.

— Простите?

— Превращение, сержант, — повторила она. — Основная задача алхимиков. Пару лет назад я переводила одну английскую книжку как раз на эту тему. Она меня поразила. Знаете, чего на самом деле добивались алхимики?

— Насколько я помню, они хотели превратить свинец в золото, — проговорил я, пытаясь нащупать связь между алхимиками и чудовищным поступком Тринидада, изготовившим для Очайты смертоносный контейнер.