Михаил Огарев - Страсти в неоримской Ойкумене – 2. Истерическая фантазия

– На первый вопрос я бы ответил положительно, – процедил Лео. – На второй… Вряд ли.

– Ничего страшного, – вдруг сзади подал голос Локисидис и со стуком опустил лом. – Обычная вытрезвительная сцена! Каждую неделю такую вижу. А иногда и самолично участвую. Тут главное – завернуть в ледяную простыню и навзничь не класть. А то, не ровен час, рвотой захлебнется…

Появившийся вскоре Гаммий без труда углядел струсившую операторшу, сколь тщательно она ни прикрывалась растянутым белым халатом Корнелия, и, пыхнув папируссой, язвительно хмыкнул:

– Ну-с, мисс дурочка? Чай, теперь ваша душенька довольна? Не желаете ли навестить беднягу? О самочувствии выспросить?

Мое сердечко провалилось куда-то вглубь живота и там мелко-мелко затрепыхалось. Кажется, Леонтиск это ощутил, ибо пришел ко мне на помощь:

– Не строй из себя Домициана, бригадир. Что произошло?

– Охотно поясню, – кивнул Филиппий и подошел ближе. – К моменту появления Короля с инспектором наш Центаврус, потрясенный выходкой этой самонадеянной толковательницы мифов, упился до положения риз и желал лишь одного: спрятаться. Во избежание увольнения по статье. Перемещаться на дальние расстояния он не мог и был рад-радешенек, когда набрел на душевую. Где и заперся, посчитав себя в безопасности. Ну и заснул, естественно. На резиновом коврике…

Гаммий сделал эффектный стоп-кадр – мне стало совсем нехорошо, и я пару раз икнула. Насладившись этими чарующими звуками, Филиппий продолжил:

– А когда он пробудился (по-прежнему в дугу пьяный), то обнаружил себя в кромешной темноте. Возможно, и скрежет зубовный услышал – снаружи оконная рама на ветру скрипит впечатляюще! Ощупал пространство руками, а кругом сплошные стены из шероховатого камня. Вода откуда-то сверху падает, капля по капле… Сами понимаете, тут что угодно могло почудиться! Вот Сергий и начал выть да метаться. Хорошо, мы подоспели, а не то и башку мог расшибить.

Меня всю затрясло; возникла уверенность, что я вот-вот рассыплюсь на суставы и органы, если не окажусь в крепких объятиях. В них я и очутилась – только мои вздрагивающие плечики надежно обхватил не Лео, а Локисидис!

– А чего ты девочку запугиваешь, бугор? – не без угрозы сказал он. – Ни я, ни она над шутовской трагедией Шлеппия плакать не намерены! Меньше надо было по катакомбам да по криптам шляться! Когда он малость очухается, напомни ему старую скифскую поговорку: «За чем пойдешь, то и найдешь!»

Гаммий молчал где-то с полминуты. Потом, немного наклонив голову, проникновенно поведал:

– Локис, я с радостью приведу тебе иной вариант народной мудрости: «Quod licet bovi, non licet Jovi». 1 Как, уразумел или перевести? Так вот, эксплуатируй дозволенное, сколько хочешь, но не замахивайся выше бородищи! Не смеши Аргуса – он прозорливее, чем ты думаешь.

– Не забывай: если я пожелаю, то сумею всем понравиться, – бросил обмуровщик и, не оборачиваясь, спросил: – Ты, надеюсь, не наврала?

– Почти нет, – приободрившись, подтвердила я. – Портик Одиссея и в самом деле разрушен, а вот «Цирцея» была куплена в антикварной лавочке. Но ведь я и не утверждала, что это именно дочь Гелиоса – Сергий сам так решил!

– Говоря нормальным языком, ты его спровоцировала, – (Филиппию явно хотелось покрепче пригвоздить меня к позорному столбу). – Проучила…

– Леонтиск, проведай Центавруса, – спокойно распорядился Локисидис непривычно звучным баритоном. – А Грация покажет мне титаниду.

Не верилось, что Лео безропотно подчинится, но так и получилось! Я же и пикнуть не посмела.

Долго, очень долго пристально всматривался лохматый, неопрятный человек в прекрасное мраморное лицо неведомой женщины. Подносил ближе к светильникам, отдалял; щурился, словно глядел сквозь предмет в одну ему видимую точку… Наконец, он провел своей немытой ладонью по камню от волос до подбородка и глухо произнес:

– Это она, чародейка. Избавься от нее поскорее. Продай или подари, но непременно мужчине.

– Почему? – спросила я, придя в замешательство.

– Кирка тоскует по утраченному телу. Может забрать твое.

Вернув скульптуру, Локис быстро отошел от моего шкафчика и скрылся за дверью, оставив меня в тревожном недоумении.

Трезвон! Трезвон!! Трезвон!!!

Я мгновенно пришла в себя и полетела на всех парах к заброшенному третьему «отопустику», который наверняка захлебывался питательной водой. Или, наоборот, изнывал от жажды…

Как ни странно, ни того, ни другого – ажур, норма, порядочек. Вообще я зря спешила: защиту ведь мы не ставили!

Ничего не оставалось, как в темпе вернуться к щитовой и недовольно вырубить то, что истерически надрывалось в правом металлическом ящике. Но едва я оторвала палец от красной кнопочки, как истерика и надрыв незамедлительно возобновились.

Снова вдавив мизинец в надпись «Stop», я впилась взглядом в табло.

Прошло минут пять. Мизинчик начал ощутимо уставать, но отнять его не было никакой возможности – разве что заменить на другой. Завороженный взор трансформировался сначала в напряженный, а потом и в равнодушный.

Самая дурацкая ситуация: система безопасности срабатывала слишком быстро, чтобы человеческий взгляд успевал подметить причину. В железячно-листовом пространстве размером девять на шесть футов располагались десятки световых окошек – как определить, которое из них перемигивало в течение считанных долей секунды? Случайно, если повезет.

Мне упорно не везло. И, по обыкновению, под конец смены!

Прижав кнопку коленкой и облизнув уставший, покрасневший пальчик, я активировала раскритикованное давеча Гаммием женское логическое мышление и пришла к выводу, что с наибольшей вероятностью безобразничает «воздух» или «разрежение». Параметр «давление пара высоко» исключался: давно бы уже предохранительный клапан засвистел.

Но мог и упасть-подняться напор воды в сети. Только этого не хватало!

Я отдернула колено (на нежной коже четко отпечаталось: «potS…») и, периодически нажимая ладошками на уши, потащилась в сторону приямка, где едва слышно жужжало ПоПСУ. Беглый осмотр показал, что сальничек давно пора менять, а корытце чистить, но в остальном придраться было не к чему.

И куда это там Лео запропастился? Отчего не помогает, не хлопочет, не сочувствует?

Обозлившись на весь белый свет, я строевым шагом вернулась к щиту и с отчаянной страстью пропела строфу из трагедии «Медея» Сенеки-младшего:

После чего пятью короткими щелчками сняла с автомата главные датчики. И собственноручно установила все стрелочки на указателях ровно посередине.

Вызывающе стукнула кулачком по кнопке – и… и все стихло! Кроме моего торжествующего крика:

Позади чмокающе зашлепали одна о другую чьи-то мощные ручищи. Хотя чего тут догадываться? Явление Шурейры перед уходом.

– Не кажется ли тебе, душенька, что бестолкового шума за последний часок было явно через край? – подковырнула меня мавританка. – Говорят, твоих беспутных ручонок дело!

Я снисходительно оглядела мою любимую толстуху и сотворила названными конечностями очередное беспутство в виде непристойнейшего жеста – к тому же типично мужского. Затем голосисто осопранила загадочное: «И никто не узнает, где ее саркофа-а-а-ааг!» и убежала переодеваться.

Как оказалось, Шушечку здорово обеспокоил потусторонний намек, и она приперлась в операторскую в целях выяснения подробностей. Чтобы развязать язык, мне было предложено слегка промочить горлышко полной фиалкой фирменного напиточка «My God!» Отказа не последовало, а вот кашель после употребления и усвоения высокоградусного продукта пробил меня аж до слезок.

– Часок назад Локисидис мне предсказал: я могу стать беспал… беспилот… бесплотной! – с третьей попытки выговорила я и, переведя дух, агрессивно потребовала: – Дай же хоть чем-нибудь загрызть! А не то здесь будет зафиксирован первый случай людоедства!

Порывшись в сумке, Шурейра достала изрядно обкрошившийся коржик размером с тарелочку, куснула сперва сама за бочок и лишь потом поделилась со Старшей в Смене. Я мигом сжевала пережаренное тесто, запила холодным, горьким чаем и ощутила в себе новые слабые силы.

Выслушав сбивчивое толкование сегодняшних событий, аппаратчица призадумалась и вдруг не без смущения призналась, что…

– И ты туда же, бочка глазастая из эбенового дерева?! – страшно возмутилась я и попыталась высыпать крошки с бумажки Шушечке за шиворот. Меня скрутили тремя пальцами и усадили на место. Отвесили подзатыльник, попали по «хвосту» и оцарапались о бронзовую заколку. Злорадно каркнув: «Ага!», я отползла в дальний диванный угол и оттуда продолжила шпынять и укорять. Все попреки сносились воистину с крестианским смирением, что вполне сочеталось с очередным приступом свободы Шушкиной совести. Попытка стукнуть по затылку, вообще-то, сюда не вписывалась, но то было остаточное влияние самой знаменитой заповеди Моисея, не иначе. Ну, «око за зуб» или что-то похожее…