Рандеву - Верхуф Эстер

Он резко поднял голову.

— Послушай, я на самом деле не желаю об этом говорить. Ладно?

— Но мне хочется знать.

Мне действительно этого хотелось. Впервые он рассказывал что-то конкретное. Что-то о себе. Сам. А не какие-то другие люди — о нем.

Мишель провел руками по лицу, все еще не глядя на меня.

— Так моя мама потеряла здоровье, и все из-за меня. А когда смогла ходить, на руках у нее оказался ребенок, и спортивная карьера покатилась ко всем чертям. Плавать она больше не могла, а плавание было для нее всем, целым миром. Денег на жизнь едва хватало. Она растолстела. Завела себе нового дружка, какого-то наркомана, который и ее подсадил на героин. По-моему, мать просто хотела умереть.

Я осторожно повернулась на бок, лицом к нему. Как чудесно было слышать его голос! Быть с ним рядом. Смотреть на него.

Я не стала придвигаться ближе, потому что боялась, что Мишель перестанет рассказывать.

— Я был предоставлен сам себе, — продолжал он. — Когда мне исполнилось двенадцать, мать лишили родительских прав, а меня отправили в детский дом. На моем счету есть плохие поступки…

Над нами бесшумно пролетела сова.

— Какие?

Он пожал плечами.

— Такие. В Бордо есть чем заняться.

Мне вспомнился разговор с Бетти.

— Ты говоришь о разбойных нападениях?

Он отвел глаза.

— Нет. Я дрался, воровал, курил марихуану, пил, кололся… Чего только не было… Я злился на свою мать, на ее дружка, на весь этот мир…

— А сюда ты как попал? Как ты познакомился с Петером?

— Через Брюно. Я знал его по колонии для несовершеннолетних. Потом он снял жилье в Либурне. Когда я освободился, стал искать его. Больше мне не к кому было идти. Нашел. Брюно уже работал у Петера. Один раз он взял меня с собой. Должен же я был чем-то заниматься. Нужно было зарабатывать деньги.

— Где сейчас твоя мать?

— Не знаю и знать не хочу. Может быть, умерла. Она же этого хотела.

— А другие родственники у тебя есть?

Его голос стал жестким:

— Послушай, ни один из них никогда ничего для нас не сделал, ясно? Когда мы с матерью сидели по уши в дерьме, никто не протянул руку, чтобы помочь нам вылезти. У меня нет семьи. Есть только Петер и Брюно.

Я не могла произнести ни слова. История Мишеля была, наверное, самой печальной из всех, что мне приходилось слышать.

Я думала о своей матери. Несмотря на все сложности, которые были в наших отношениях, она всегда хотела для меня только лучшего. Воскресные прогулки в парке, кормление уточек, телевизор в субботу вечером. Теплое уютное гнездышко. По сравнению с тем, что пришлось пережить Мишелю, мой жизненный путь был просто усыпан розами. Мне стало стыдно, что я втянула его в этот разговор. Мишель сел, опираясь на руки. Он мрачно смотрел на меня.

— Ну вот и все. Теперь тебе известно мое замечательное происхождение. Кто я есть, ты теперь знаешь. Моя мать наркоманка, отец блудливый козел… Что это говорит обо мне? Школу я не окончил, выполняю такую работу, на которую многие смотрят свысока, а другую мне не предлагают. Не очень-то просто куда-либо устроиться, если у тебя есть судимость. Ни на что я не гожусь. Сейчас это так… Так и останется… Putain! Ты ЭТО хотела узнать? Ведь правда?

Его слова терзали меня. Я посмотрела на Мишеля, увидела боль в его глазах, и тут до меня дошло, насколько он молод.

Это ведь не один из тех мужиков лет тридцати или сорока, которые умели играть чувствами женщин. Когда мы оказывались в постели, разница в возрасте не ощущалась… Мне нужно было хорошенько все обдумать, прежде чем заговорить, и следовало найти правильные слова. Сейчас было очень важно, чтобы то, что я скажу, выразило именно то, что я имела в виду.

— Ты это ты, — я повторила его слова, а потом продолжила: — Ты красивый, здоровый, умный, сильный. Тебя ничто не связывает с родителями, кроме того, что они произвели тебя на свет. Их поступки — это их выбор. Ты можешь выбрать другое.

Он искоса взглянул на меня и тяжело вздохнул.

— Все мои ровесницы — глупые клуши. Наверное, поэтому я и влюбился в женщину, у которой счастливая семья и двое детей, — его лицо перекосила гримаса. — Отличный выбор.

Я в смятении посмотрела на Мишеля и почувствовала, что сейчас сойду с ума. По лицу текли слезы. Сдержаться я не могла, не было сил.

— Симона…

Он склонился надо мной, поцеловал в шею. Я дрожала. Я хотела его, хотела унять его боль. Хотела гладить его, ласкать, сделать так, чтобы он забыл все плохое, что было в его жизни.

— Я не хочу, чтобы мы расстались с тобой плохо, — сказал он тихо.

Мои руки гладили его лицо. Я осторожно поцеловала его в губы, провела по ним языком, и все это время слезы лились из глаз.

Он сдвинул в сторону мои стринги. Я почувствовала его руку и обмякла. Откинула голову и увидела верхушки деревьев, которые тихо покачивались от ветра. Над нами было высокое темно-синее небо. Луна, звезды. Я почувствовала, как он целует мои бедра. Руки Мишеля медленно сводили меня с ума. Это было блаженство… Я прижалась к нему, впитывая его запах, оживая под его прикосновениями. Посмотрела ему в глаза и утонула в них.

— Я хочу тебя. Иди ко мне.

Я расстегнула его джинсы. Стянула их вниз и отбросила. Следом полетела и моя одежда. После этого я могла только стонать. Холодный ветер хлестнул по разгоряченному телу и враз высушил слезы. Мишель целовал меня сильно и медленно. Я раздвинула ноги, вскинула бедра вверх, впилась ногтями в его спину, в ягодицы.

Он что-то шептал мне на ухо. Обрывки слов, неразборчиво…

— Скажи это, — стонал он, — скажи.

Нас захлестнула волна сладострастия.

— Baise-moi[54], — прошептала я.

Да я и закричала бы, попроси он об этом.

Когда он вошел в меня, мое тело пронзили молнии — одна, вторая, третья… Кровь сгустилась до состояния лавы, которая извергалась с дыханием. Я закрыла глаза, потом снова открыла, чтобы впитать в себя блеск его глаз.

— Я так по тебе скучал… — простонал Мишель и спрятал лицо в моих волосах.

Он набирал темп, а я, подчиняясь движению, крепко обхватила его руками, царапая спину.

Я никогда не верила, что оргазм может быть одновременным. Это был миф. Такое случалось только в кино или книгах, но сейчас с нами произошло именно это. Я была готова, Мишель тоже, нас накрыло одной волной, которая отозвалась в каждой клеточке тела, нервы сплелись в один клубок, а потом медленно расплелись. Наши разгоряченные потные тела крепко прижались друг к другу, а затем расслабились. Ни одной мысли…

Я спрятала лицо в ложбинке у плеча, чувствуя, как у моих губ пульсирует сонная артерия. Его сердце билось мне в грудь медленно и сильно. Постепенно мои руки ожили, чувствуя его тело, мышцы. Кожа Мишеля стала прохладнее, как и моя.

Я хотела, чтобы так продолжалось вечно. Если бы сейчас наступил конец света, я осталась бы довольна таким исходом. Мишель и я, берег озера, луна, звезды….

Через несколько минут меня пробрала дрожь. Сильно похолодало, после захода солнца трава стала влажной, дул холодный ветер. Над водой появилась пелена тумана, она тянулась к берегу, заглатывая нас.

— Тебе холодно? — прошептал Мишель.

— Да.

— Согреть тебя?

Он снова начал двигаться, медленно, размеренно. Я почувствовала, как он разбухает, заполняя меня изнутри. Казалось, я сойду с ума. Боже, он просто продолжал, с перерывом всего в пять минут. Поднялся, опершись на руки, наклонился надо мной, целуя лицо, одновременно с этим усиливая темп. Господи, как это было чудесно! Единственное, что я могла делать, — стонать, чувствуя его тело, упираясь ладонями в его грудь.

Улыбка в полутьме:

— Согрелась?

— Да, — прошептала я. — Еще, ну пожалуйста, еще!

Эти слова прозвучали отчаянно, а я так себя и чувствовала. Я хотела продлить это мгновение как можно дольше. Не желала, чтобы он уходил… Сегодня был последний раз, и одна лишь мысль об этом нагоняла страх. Как будто жизнь после Мишеля стала бы ежедневной пыткой и одновременно пустотой, которую никто не мог бы заполнить.