Деон Мейер - Смерть раньше смерти

Яуберт не смотрел вперед, потому что инстинктивно понимал: сейчас проволока закачается, путь станет невидимым, непроходимым, и ему захочется повернуть назад. Он зашагал быстрее, убивая страх словами.

— В ту ночь Лара не пришла домой ночевать. Я позвонил в ЮАНБ. Мне сказали, что она на задании. Что за задание? «Мы не имеем права говорить». — «Она моя жена». — «Яуберт, она тайный агент. Вы же знаете, как работают тайные агенты». Я бродил по дому и чувствовал ее запах, видел журналы в гостиной и у ее кровати. И думал о своих планах, о жучках, о диктофоне. Я волновался — вдруг ничего не запишется? Спал я плохо; ночь была длинная и утро длинное. Потом я снова поехал в Клифтон, спустился в подвал. Там было темно.

Ему хотелось кричать, потому что проволока под ним закачалась, прогнулась. Сейчас он сорвется вниз. Под ним бездонная пропасть! Руки раскинулись в стороны, закачались в поисках равновесия. Яуберта била крупная дрожь. Он забыл, что рядом стоит Маргарет Уоллес. Он говорил словно сам с собой. В жизни осталась лишь одна цель: дойти до конца.

В тот день он в полной темноте отпер щитовую, надел наушники и перемотал пленку назад. И нажал на диктофоне кнопку «Воспроизведение». Прислонился затылком к холодной дверце щитовой и услышал шорох. Он пытался понять, что происходит, — он ведь был белой рукой правосудия. Силва был черный. Он услышал, как открывается дверь, потом закрывается.

«Ну, что скажешь?» — голос Силвы.

«У тебя тут мило. Какая у тебя есть музыка?»

Он дернулся вперед, голова ударилась об угол электрошкафа. Голос Лары! А может, все-таки…

«Что хочешь послушать?»

«Что-нибудь ритмичное».

Шарканье, рок-музыка, ужасно громкая, заглушает голоса. Минуты тянулись страшно медленно. Шея и плечи у него затекли. Что там происходит? Ничего не понятно. Смех Лары между двумя песнями — веселый, беззаботный. Силва:

«Ну ты даешь, детка!»

Снова смех Лары и музыка.

Он перемотал пленку вперед, отматывая каждый раз по небольшому фрагменту, слушая музыку и тишину между песнями. Минут через двадцать послышалась медленная, томная мелодия. Яуберт промотал кассету назад. Видимо, рок надоел. Мертвая тишина, шорох. Звяканье кубиков льда о стекло. Неразборчивое мычание Силвы. Музыка стала громче, потом тише. Тишина. И вдруг — скрип. Яуберт понял: они переместились на постель. Постель у Силвы была очень широкая и тоже белая.

«Классная фигурка, детка, танцуешь ты клево, а какая ты в постели?»

Лед звякает о стекло.

«Не пей слишком много, детка, покажи мне свою грудь. Покажи, что у тебя есть!»

«Смотри!» — Его Лара. Он как будто видел ее воочию: он знал свою Лару, знал, когда у нее делается такой хрипловатый голос, когда язык слегка заплетается. Он хотел ее остановить. Не с ним, моя Лара, только не с ним!

«Боже, какая у тебя фигура! Обалдеть можно… Да, да, иди ко мне!»

Лара смеется:

«Времени еще много».

Силва:

«Сейчас, детка, нет, сейчас, давай же, прыгай сюда».

Смех Лары. Тишина. Постель. Скрип-скрип-скрип.

«Да, вот так, возьми его, да, так, хорошо, о, какая ты горячая, сейчас, сейчас, да…»

Его Лара… Ему хотелось сорвать с себя наушники, взбежать вверх по лестнице, ворваться в шикарную квартиру. Но ведь она приходила к Силве вчера, не сейчас. Голоса на пленке:

«О-о-о…»

Его сковало ледяным холодом.

«Да, сядь сверху, да, о боже, как сладко, я сейчас… м-м-м…» — Все быстрее и быстрее. Его Лара… Он знал ее, знал свою Лару.

Музыка прекратилась. Осталось только дыхание — медленнее, медленнее, тише, ровнее. Скрип пружин. Тишина. Треск.

«…ты что, уже уходишь?»

«Спи».

«Вернись».

«Сейчас».

«Что ты делаешь?» — голос настороженный.

«Кое-что проверяю».

Тишина.

«Ну-ка, посмотрим, что тут у тебя?»

«Что ты делаешь? Не трогай! Это мое!» — Испуганно. Его Лара.

«Так-так-так!»

Громкий скрип пружин.

«Все было слишком просто, детка. Так я и знал, все прошло слишком гладко».

Глухой удар — Силва ударил ее кулаком.

«О-о! — Лара. Тихий вскрик: — О-о!»

«Ах ты, сука! Прикончить меня захотела? Думала, я совсем тупой? Говори, на кого ты работаешь? Думаешь, я идиот? Все было слишком гладко, никогда не верь, если сучка сразу прыгает к тебе в постель… прощайся с жизнью, дрянь!»

«Ты спятил, Силва, я всегда ношу его с собой, ты же знаешь, как сейчас опасно, Силва, пожалуйста…»

«Меня еще мать учила никогда не доверять тем, кто сразу прыгает в постель. Ты подстава, детка. Думаешь, я идиот? Ты поторопилась, детка, думаешь, раз я пьян, то совсем ничего не соображаю? Кто тебя послал?»

«Силва, ты псих, не знаю, с чего ты вдруг… ах…»

«Я тебя убью на хрен, сука! Говори, кто тебя послал! Или не надо — мне по фигу. Сейчас сдохнешь. А ну, посмотри на меня! Сегодня ты трахалась в последний раз! Посмотри на меня…»

«Нет, Силва, пожалуйста, не…»

«….посмотри на меня…»

«….пожалуйста, не надо…»

Громкий выстрел. Пуля как будто попала в него, прошла навылет, пробила плоть, кровь и душу, пригвоздила его к месту. Из него вытекала жизнь, он умирал. В нем не осталось ни единой целой косточки, ни единой целой клеточки. Щелкнул диктофон, погасла желтая лампочка. Зажужжала пленка, перематываясь назад, к началу. Он дергался, бился всем телом. Яуберт стоял на газоне и дрожал, потому что ему вдруг стало очень холодно. Маргарет Уоллес подошла к нему и крепко обняла. Пленка перемоталась. Воспроизведение пошло заново. Загорелась желтая лампочка: открывается дверь, шаги, «Ну, что скажешь?» — «У тебя тут мило. Какая у тебя есть музыка?»… Маргарет Уоллес держала его, все крепче прижимая его к себе, чтобы остановить судороги, сотрясающие его. Они вдвоем стояли у него в саду и горько плакали.

— Тело нашли в реке, в том же месте, где и остальных, а потом поехали его брать. Он вытащил пистолет, и его застрелили.

Они пили кофе — черный, крепкий сладкий кофе, как он любил. Яуберт смотрел на сидящую напротив Маргарет Уоллес.

— А вы? — спросила она.

— Не знаю, потом был полный провал. Пустота. Я где-то бродил. И вдруг оказалось, что я сижу на пляже, мимо ходят люди, удивленно глазеют… Я встал, пошел к тому частному детективу, у которого купил аппаратуру, швырнул ему в лицо его барахло, ударил его и вышел. Прошел всю Фортреккер-роуд. Потом я вернулся домой; ко мне пришли с работы. Мне все рассказали, а я не мог сказать им, что уже все знаю. Вот что самое страшное: я не мог рассказать им. Они просидели со мной всю ночь. Боялись оставлять меня одного.

Кофе, сигарета.

— Тогда я не плакал. Сейчас в первый раз. — Вдруг он осознал: — Да, сейчас я в первый раз плакал по ней.

Так они сидели и молчали. Они сидели долго. Наконец кофе был выпит, и она встала.

— Дети…

Яуберт кивнул. Он вышел проводить ее до машины. Она смотрела на него, не в силах подобрать нужные слова. Завела мотор, на прощание прикоснулась к его руке и медленно покатила по дорожке. Он смотрел ей вслед. Красные огни скрылись за поворотом. Яуберт еще долго стоял у своей калитки. Он был совершенно опустошен. Нарыв вскрыт; рана кровоточит, края красные, чистые. Кровь хлынула потоком, бурным потоком. Он поднял голову и посмотрел на звезды. Как, оказывается, они ярко сияют! Он вошел в дом, в темноте пробрался к себе в комнату, снял рубашку, галстук, туфли, носки и брюки, лег на кровать и стал думать о Ларе. Все дверцы в его голове были открыты. Лара, Лара, Лара. Он думал до тех пор, пока за окном не забрезжил рассвет.

Потом он встал, налил полную ванну горячей воды, сел, подождал, пока кожа привыкнет. Намылился — тщательно, изведя массу пены для ванны. Смыл мыло, докрасна растерся полотенцем. Надел чистую, свежепоглаженную одежду — белую рубашку, серые фланелевые брюки, полосатый галстук, темно-синий свитер. Вышел на кухню, взял щетку и крем для обуви, почистил туфли до блеска. Запер парадную дверь, сел в машину, включил «дворники», чтобы стереть с лобового стекла росу. И поехал на работу.

Вошел в приемную. Мэйвис поздоровалась. Он бегло улыбнулся в ответ, поднялся по лестнице, вошел в свой в кабинет, сел. Реальность была нереальной. Как будто все немного размыто.

Пальцы терли виски, терли глаза.

Маньяк с маузером.

Яуберт подался вперед, облокотился о стол. Надавил ладонями на глазные яблоки: глазам было больно. Он пытался сосредоточиться, сфокусироваться. Когда позвонит Баси Лау? Скорее бы…

Больше он ничего не мог сделать. Только ждать. Нет, он должен кое-что сделать. Обязан.

Уоллес, Уилсон, Феррейра, Макдоналд, Нинабер, Кутзе.

И Оберхольцер.

Спросить ее родителей насчет Кутзе, насчет секты.

Медленно, как во сне, он снял трубку. Набрал номер.

— Алло?

— Миссис Оберхольцер, говорит Яуберт из Кейптаунского отдела убийств и ограблений.