Деон Мейер - Телохранитель

Он издал возглас удивления.

— Эй! — воскликнул он.

Эмма подняла глаза. Она была смущена; вся напряглась от страха. Но бородача она узнала.

— Стоффель? — спросила она.

Стоффель посмотрел на нее, потом на меня. Дернулся назад, пытаясь высвободить руку. Он был силен, но координация подкачала. Любитель. Я чуть-чуть ослабил хватку.

— Ваш знакомый? — спросил я у Эммы.

— Да, да! Это Стоффель.

Я выпустил его, и он выдернул руку.

— Вы кто? — спросил он.

Я стоял почти вплотную к нему, меряя его устрашающим взглядом. Ему это не понравилось. Эмма встала и, как бы извиняясь, всплеснула руками.

— Стоффель, произошло недоразумение. Какая неожиданная встреча! Рада тебя видеть. Пожалуйста, садись.

Но Стоффель явно обиделся:

— Кто этот тип?

Эмма взяла его за руку:

— Давай хоть поздороваемся! Ведь ничего не случилось.

Она тянула его прочь от меня. Он позволил ей увести себя. Она подставила ему щеку. Он быстро чмокнул ее — покосившись на меня, как будто опасался новых неожиданных действий с моей стороны.

— Хотите кофе? — дружелюбно предложил я.

Он ответил не сразу. Сначала медленно и торжественно сел, восстанавливая таким образом свое попранное достоинство.

— Да, пожалуйста, — сказал он. — С молоком и сахаром.

На лице Эммы появилась слабая улыбка; она перестала тревожиться и быстро взглянула на меня, как будто мы с ней разделяли общую тайну.

Мы летели в Нелспрёйт рейсом «ЮАР-экспресс» на пятидесятиместном самолете «Канадэйр». Я сидел рядом с Эммой, у прохода; она сидела у окна. Свободных мест на борту почти не было. Я насчитал по меньшей мере десятерых пассажиров, которые, судя по возрасту, полу и уровню интереса, могли бы оказаться воображаемыми врагами Эммы. У меня возникли определенные сомнения. Искать слежку на борту самолета — это перегиб, ведь место отправления и место назначения известны заранее.

Перед взлетом она сообщила:

— Стоффель — адвокат.

Пока они пили кофе, я отошел в сторонку. За столиком было только два места; я предпочел стоять, потому что так обзор был шире. Кроме того, я пользовался последней возможностью вытянуть ноги. Я ожидал, что Стоффель поинтересуется моей персоной, но она ловко обходила данный вопрос.

— Он хороший парень, — сказала она про Стоффеля. А потом добавила: — Несколько лет назад мы с ним встречались… — В ее голосе слышалась ностальгия, воспоминания об общей истории. Потом она вытащила из кармана на кресле журнал авиакомпании и с шелестом раскрыла его.

Стоффель — ее бывшенький.

На мой взгляд, он не был похож на бойфренда. Я бы отнес его в категорию коллег или подругиных мужей. По-моему, он не был похож на мужчину, которым она способна была бы увлечься. И потом, они общались так… по-дружески. Но я вполне представлял себе картинку: они встречаются на каком-нибудь культурном мероприятии или корпоративной вечеринке — словом, на водопое, где после заката собираются богачи. Язык у него хорошо подвешен; он умен, в нем чувствуется юмор и самоирония. И еще он умеет рассмешить друзей рассказами о каких-нибудь юридических казусах. Наверное, сначала он намеренно не обращал на Эмму внимания; скорее всего, он разработал целую систему охмурения женщин, наверное, у него есть рецепт, усовершенствованный за двадцать лет холостяцкой жизни. Ей такой подход должен был льстить. Когда он через несколько дней добыл у общих знакомых номер ее телефона и позвонил, она его сразу вспомнила. И приняла приглашение поужинать в дорогом и модном ресторане. Или пойти на художественную выставку или на симфонический концерт. Она с самого начала знала, что он не совсем в ее вкусе, но тем не менее решила попробовать. Ей уже за тридцать; она успела достаточно узнать о людях вообще и о мужчинах в частности. Она уже знает: с теми, кто в ее вкусе, бывает непросто. Такой женщине, как Эмма, наверняка нравятся мускулистые красавцы с обложки журнала «Мужское здоровье» — накачанные греческие боги на полметра выше ее. Они отлично смотрятся вместе.

В ее вкусе — метросексуал с темной челкой, светлыми глазами и ослепительной улыбкой. Спортивный, подтянутый любитель развлечений на свежем воздухе, который бегает трусцой по пляжу со своим стаффордширским терьером и оставляет старый, подержанный «лендровер-дефендер» у входа в самые дорогие клубы района Кэмпс-Бэй, где на фоне консервных банок-микролитражек он смотрится настоящим танком. После четырех-пяти неудачных опытов с клонами «мистера Мужское здоровье» она наверняка поняла, что многозначительное молчание и беззаботная болтовня ни о чем чаще всего маскируют эгоизм и средненький интеллект. Поэтому она и дает шанс всем Стоффелям и через месяц-другой увлекательных, хотя и не волнующих свиданий вежливо говорит, что им лучше остаться друзьями («Ты очень хороший»), а сама втайне удивляется, почему такого рода мужчины не трогают ее сердце.

Мы взлетели в потоке зюйд-оста. Эмма отложила журнал и стала смотреть в окно на Фолс-Бэй, где ветер гнал к берегу белые барашки на гребнях волн. Потом она повернулась ко мне.

— Леммер, откуда вы родом? — спросила она с явным интересом.

Телохранитель не сидит рядом с клиентом в самолетах, даже если работает в одиночку. Обычно он летит другим рейсом, а если летит в одном салоне с клиентом, то обязательно сидит несколько поодаль, чтобы исполнять свои обязанности анонимно и безлично. Никакого личного контакта, никаких разговоров, никаких вопросов о прошлом. Это необходимая дистанция, профессиональный буфер, предписанный первым законом Леммера.

— Из Кейптауна.

Мой ответ ее не удовлетворил.

— Откуда именно?

— Я вырос в Си-Пойнте.

— Ах, какая прелесть!

Интересное замечание.

— У вас нет тамошнего акцента.

— Пропал после двадцати лет службы.

— У вас есть братья и сестры?

— Нет.

Какая-то часть меня наслаждалась вниманием и интересом. Мне на время показалось, будто мы с ней ровня.

— Чем занимаются ваши родители?

Я просто покачал головой, надеясь, что такого ответа будет достаточно. Настало время сменить тему:

— А вы? Где вы росли?

— В Йоханнесбурге. Точнее, в Линдене. Потом я поступила в Стелленбошский университет. Там было так романтично по сравнению с Преторией и Йоханнесбургом! — Она ненадолго замолчала, видимо о чем-то вспоминая. — Потом я осталась в Кейптауне. Те места очень отличаются от высокогорья, Хайвельда. Там намного… приятнее. Не знаю почему, но там я сразу почувствовала себя дома. Как будто там мое место. Папа обычно дразнил меня. Говорил, что я живу в Ханаане, а они сосланы в Египет.

Я не знал, о чем еще ее спросить. Она перехватила инициативу:

— Жанетт Лау сказала, что вы живете в сельской местности?

Да, моей работодательнице пришлось объяснять, почему я приеду к клиентке только через шесть часов.

— В Локстоне.

Она отреагировала именно так, как я и ожидал:

— В Локстоне… А где это? — Как будто она обязана была знать, где находится Локстон.

— В Северном Кейпе, между Бофорт-Уэстом и Карнарвоном.

Она умела смотреть — ее взгляд выражал неподдельное, неприкрытое любопытство. Я заранее знал, какой вопрос вертится на кончике ее языка: «Почему вы решили там поселиться?» Но она ничего не спросила. Она была политкорректна, прекрасно разбиралась в требованиях приличия.

— Я бы тоже когда-нибудь хотела поселиться в сельской местности, — сказала она так, словно завидовала мне. Она ждала, что я отвечу, объясню, почему не живу в городе, изложу все доводы за и против сельской жизни. Таким образом она вежливо, завуалированно интересовалась, почему я там поселился.

Меня спасла стюардесса, которая раздавала завтрак: сандвич, пакетик чипсов, сок. От хлеба я отказался. Эмма выпила только сок. Протыкая соломинкой отверстие, затянутое фольгой, она заметила:

— У вас очень интересная работа.

— Только когда удается прижать к стенке Стоффелей и им подобных.

Она рассмеялась. Ей было не только весело — я уловил и намек на удивление, как будто она увидела во мне нечто другое по сравнению с мысленным образом, который сложился у нее в голове. У этого неразговорчивого тупицы, оказывается, есть чувство юмора!

— Вы охраняли каких-нибудь знаменитостей?

Вот что интересует абсолютно всех клиентов. Некоторым моим коллегам общение со знаменитостями придает весу. Они отвечают «да» и называют несколько имен кинозвезд и музыкантов, словно выкладывают на стол козырные карты. Спрашивающий цепляется за какое-нибудь громкое имя: «Ну и как он (она) — ничего?» Не «Хороший ли она человек?» или «Он умный?» — а «ничего», широкое, бессмысленное словцо, слово-паразит, которое так любят южноафриканцы. На самом деле им интересно, не превратили ли слава и богатство объект их любопытства в эгоцентричного монстра. Такая новость довольно высоко ценится в наш век информации; осведомленность в подобного рода историях значительно повышает общественный статус.