Жан-Кристоф Гранже - Кайкен

Наоко встала и оделась. Брюки, хлопчатобумажная юката с глубоким запахом, кроссовки. В такой одежде темного цвета ходили женщины в годы Второй мировой войны — в отличие от кимоно она не стесняет движений. Вокруг талии повязала матерчатый пояс, за который засунула меч, потом опустила в карман брюк кайкен. Она приготовила и план Б.

Еще никогда ей не приходилось чувствовать себя настолько глупо — как если бы Пассан, отправляясь на опасную операцию, вырядился мушкетером. В то же самое время ее пронизывало ощущение внутреннего покоя, полного слияния с традицией, диктовавшей, что делать и как себя вести. Впрочем, подумала она, вряд ли Пассан счел бы нелепой верность традициям д’Артаньяна. Именно ее он всегда исповедовал, в чем бы это ни проявлялось.

Вместо того чтобы спуститься по главной дороге к пляжу, Наоко двинулась на восток. Если ей не изменяла память, там имелась еще одна тропа к берегу, расположенная как бы с тыльной стороны Ютадзимы. Своего рода потайной вход на остров…

Дождь не унимался, превращая в зеркало каждую каменную плитку, какими была вымощена тропа. Наоко думала об Аюми. Она не боялась: ни ее преступления, ни ее безумие не могли стереть воспоминаний о том, что их связывало. Даже не желая признаваться себе самой, Наоко все еще надеялась договориться с бывшей подругой.

Наоко нашла полого спускавшуюся террасу, но мгновенно убедилась, что этот наблюдательный пост ничем ей не поможет. Либо Аюми еще не прибыла, и тогда сидеть и сторожить ее бессмысленно — с тем же успехом она могла причалить к берегу с другой стороны. Либо она уже на Ютадзиме, и тогда оставаться здесь, спиной к неизвестности, просто опасно.

Она вернулась назад и направилась к западной оконечности острова, намеренно избегая углубляться в лес. В незнакомые джунгли лучше не соваться. В конце концов она решила, что выйдет на главный пляж и станет просто ждать.

Теперь она больше не думала ни о чем. В последние часы, если не минуты, перед схваткой выбросила из головы все мысли, полностью слилась с окружающей природой, превратилась в гусеницу, примостившуюся в уголке и ставшую частью великого единения между небом и землей. Она ощущала себя дождем, принимала его в себя и подпитывалась им. В точности как лес, который в это утро брал от мира больше, чем отдавал ему…

С берега почти не просматривалась остальная часть острова. Тучи огромными сгустками пемзы нависали над ним, волны по цвету напоминали гудрон. От бурунов на поверхности моря поднимался пар, подчеркивая сходство с обжигающе горячим асфальтом. Горизонт застилала свинцовая завеса.

Вдруг у нее закружилась голова. Земля покачнулась под ногами. Море встало перед ней стеной. Она зашаталась и напрягла все силы, чтобы не упасть. Еще секунда — и все прошло. Она пыталась понять, что это было, когда дурнота накатила снова. На сей раз Наоко не смогла удержаться на ногах и рухнула на песок. Нет, это ей не снилось.

Это началось землетрясение.

После недавней катастрофы подземные толчки большей или меньшей силы повторялись каждую неделю. Никто не знал, что они означали: то ли служили предвестниками нового разгула стихий, то ли, напротив, свидетельствовали об окончании предыдущего, — так хвост кометы виден, когда ее ядро уже пронеслось мимо. Легенда гласит, что Япония стоит на спине гигантского сома, который постоянно находится в движении. И никому не известно, засыпает он в каждый данный момент или, наоборот, просыпается.

Стоя на коленях на черном песке, Наоко улыбнулась. Этот толчок был ей предупреждением.

Он возвещал конец — если не света, то ее мира точно.

Пассан проснулся от удара и понял, что упал с кровати. Пейзаж в раме окна дрожал, словно картинка в ненастроенном телевизоре. Еще один толчок. Со стуком обрушились на пол оконные занавески. Висевший под потолком вентилятор заскрипел и опасно накренился. Пассан стоял на четвереньках и отчетливо ощущал, как пол под ладонями ходит ходуном.

Вдруг все успокоилось. Но Пассана продолжала сотрясать дрожь. Когда мир летит в тартарары, что остается человеку? Осознание земной тверди у себя под ногами. Но даже этот последний якорь сорвало у него на глазах. От третьего толчка стены пошли трещинами. На кровать и на пол посыпались ошметки штукатурки, как будто безумный кулинар посыпал сахарной пудрой только что испеченный торт. Отель стучал зубами. Полицейский вспомнил правило безопасности: в случае землетрясения следует спрятаться под столом.

Но в его номере не было стола. Он полз к кровати, когда сверху на нее упал вентилятор, мячиком подпрыгнул на матрасе, свалился на пол и завертелся сумасшедшим волчком. Пассан стал отступать, спиной прижавшись к стене, потом на некоторое время замер. Весь в гипсовой пыли, он терпеливо ждал, пока лопасти вентилятора остановятся, а Земля, напротив, возобновит свое вращение по орбите. Пока все вернется на круги своя.

Текли секунды, растянутые до бесконечности. Неужели это все? Или будет новый толчок? Из коридора донеслось недовольное ворчание. Очевидно, владелица гостиницы сокрушалась, оценивая нанесенный ущерб. Ни тени испуга в голосе. Опять негодник-кот набедокурил…

Пассан поднялся на ноги и осторожно отряхнулся. Только землетрясения ему и не хватало. Он читал сотни рассказов о японских землетрясениях, но испытать на себе, каково это, раньше ему не доводилось. Он бросил взгляд на часы: 6:30. Пора уходить. Он быстро собрал свои вещи.

Входная дверь скользнула в сторону, на пороге стояла хозяйка гостиницы все в том же черно-бордовом фартуке. Она смеялась, издавала какие-то хриплые стоны, размахивала руками и гримасничала. Единственным, что напоминало о ней вчерашней, оставался цвет ее лица, хотя и тот из землистого перешел в зеленовато-бледный.

— Сумимасэн…[35]

При виде обрушившегося вентилятора она разразилась потоком слов. Пассан застегнул молнию на сумке и, не оборачиваясь, помахал на прощание рукой.

Оживление на улице никак не вязалось ни с ранним часом, ни с погодой. Люди весело переговаривались, жаловались друг другу на дождь, счастливые, что в очередной раз сумели избежать гнева Земли. На электрических проводах сидели щебечущие птицы.

Оливье поднялся по улице, озираясь в поисках такси. Жара усилилась еще на пару градусов. Даже ранним утром он чувствовал себя так, словно его опустили в бак для кипячения белья.

Он свернул направо и вышел на более широкую улицу. Вывески магазинов валялись на земле, со стен свисали полуоторванные антенны и коробки кондиционеров. Он подозвал машину, перелистал тонкий томик разговорника, купленный еще в аэропорту Руасси, нашел выражение, означавшее «рыбачий порт».

— Гиокоо, — сказал он водителю.

Тот заставил его повторить это слово раз десять, затем произнес сам и наконец согласно кивнул, словно постиг смысл, скрывавшийся за несколькими короткими слогами.

Такси покатило по узким улочкам. Пассан смотрел по сторонам, сравнивая увиденное с сохранившимся в памяти. Скопление коричневых крыш, сосновые парки, каменные святилища… Все серое или зеленое — цвета вечности. Блестевшие под дождем черепичные кровли напоминали рыбью чешую. Дома стояли вдоль тротуара не по линейке, а как придется, один чуть ближе, другой в глубине. Как набегающие на берег волны сурового моря, подумалось Пассану. Нагасаки был портовым городом — в этом не оставалось ни малейших сомнений.

За окном мелькнул торговец, жаривший мясо на вертеле. Пассан попросил шофера остановиться и бегом бросился к жаровне. Потребовал сразу пять палочек с ломтиками мяса, которое жадно съел, укрывшись под козырьком ближайшего подъезда и слушая, как журчит в водосточной трубе дождевой поток. Он корил себя за то, что даром теряет драгоценное время. Хотя, если задуматься, разве несколько минут решат дело? И потом, он понятия не имел, на какой день и час назначена роковая встреча. На сегодня? На завтра? Или через три дня?

Он вернулся в такси, и они поехали дальше. Минут через десять, обогнув скалу, выбрались на площадь перед заливом, перегороженным мостом Мегами. В порту тысячи лодок качали мачтами под дождем, подставляя борта медленным и тяжелым волнам.

На суше никакой экзотики не наблюдалось: кубы складских зданий, технические сооружения, подъемные краны… Все вокруг было одинаково серого цвета. Нагасаки славится во всем мире своими жемчужными фермами. Пассану вдруг подумалось, что сам город словно покрыт перламутром. Эта тонкая, но прочная субстанция обволакивала каждую крышу, каждый фасад, каждый корабль. И сама гавань представлялась гигантской раковиной, отмытой морем и мерцающей кристаллами соли.

Отмахнувшись от ненужной сейчас мечтательности, Пассан попросил высадить его возле управления порта. Рядом шумел рыбный рынок. Оливье строевым шагом пересек его, искоса оглядывая скопища крабов, горы устриц, груды тунца и трески. В воздухе витали запахи йода. Курносые лица улыбались ему. Сморщенные старушонки, словно просоленные крупной солью, показывали огромных рыбин. Подумать только, а ведь каких-нибудь полчаса назад земля на этом побережье содрогалась и тряслась!