Стивен Кинг - Пост сдал

Ходжес протягивает руку, и Холли кладет в нее револьвер тридцать восьмого калибра, как медсестра, передающая хирургу скальпель. Ходжес откидывает барабан, вынимает один из двух оставшихся патронов. Потом возвращает барабан на место. И хотя это больно, чертовски больно, Ходжес опускается на колени и вкладывает отцовский револьвер в руку Брейди.

– Сделай это сам, – говорит он. – Ты всегда этого хотел.

Джером стоит рядом наготове, на случай если Брейди захочет всадить последнюю пулю в Ходжеса. Но Брейди не хочет, он пытается приставить револьвер к своей голове. Не получается. Рука дергается, но не поднимается. Он снова стонет. Кровь льется по нижней губе, вытекая изо рта Феликса Бэбино. Его впору и пожалеть, думает Ходжес, если не знать, что он натворил у Городского центра, что пытался натворить в аудитории Минго, какой маховик самоубийств раскрутил сегодня. Этот маховик замедлит скорость и остановится, потому что приводной ремень обрезан, но число жертв увеличится, Ходжес в этом не сомневается. Самоубийства не всегда безболезненны, но точно заразительны.

Его бы и пожалеть, но он монстр, думает Ходжес.

Холли опускается на колени, сгибает руку Брейди, поднося дуло к виску.

– Давайте, мистер Хартсфилд, – говорит она. – Остальное вы должны сделать сами. И пусть Господь пожалеет вашу душу.

– Надеюсь, что не пожалеет, – чеканит Джером. В свете фар «сноукэта» кажется, что его лицо высечено из камня.

Долгое время слышно только урчание мощного двигателя снегомобиля да завывание снежной бури.

Холли говорит:

– Господи, его палец даже не на спусковом крючке. Кто-то должен мне помочь. Не думаю, что я…

Гремит выстрел.

– Последний фокус Брейди, – резюмирует Джером. – Господи Иисусе!

Дойти до автомобиля Ходжес, конечно, не может, но Джерому удается поднять его в кабину «сноукэта». Холли устраивается рядом с ним у пассажирской дверцы. Джером поднимается в кабину с другой стороны и садится за руль. Включает передачу. И хотя поначалу едет задним ходом, по широкой дуге объезжая останки Брейди, просит Холли не открывать глаза, пока они не преодолеют первый подъем.

– Мы оставляем кровавые следы.

– Бр-р-р.

– Правильно, – кивает Джером. – Бр-р-р.

– Терстон сказал мне, что у него снегоходы, – говорит Ходжес. – И не упомянул этот танк.

– Это «такер-сноукэт», и ты не предложил в залог свою кредитную карточку. Не говоря уж о прекрасном джипе «рэнглере», на котором я без проблем доехал до «Гаража Терстона».

– Он действительно мертв? – спрашивает Холли. Ее бледное лицо повернуто к Ходжесу, гигантская шишка на лбу словно пульсирует. – Окончательно и навсегда?

– Ты видела, как он пустил себе пулю в висок.

– Да, но он умер? Окончательно и навсегда?

Ходжес утаивает ответ: нет, еще не окончательно. Должна уйти слизь, которую Брейди оставил в разуме одному богу известно скольких людей, ее должно смыть удивительной способностью мозга к самовосстановлению. Но через неделю, максимум через месяц, от Брейди в этом мире не останется и следа.

– Да, – говорит Ходжес. – Кстати, Холли. Спасибо тебе за рингтон для эсэмэски. Насчет круговой пробежки.

Холли улыбается.

– Кто прислал? Я про эсэмэску.

Ходжес, морщась от боли, достает мобильник из кармана пальто, открывает полученную эсэмэску.

– Будь я проклят! – Начинает смеяться. – Я совершенно забыл!

– Что? Покажи мне, покажи мне, покажи!

Он поворачивает мобильник так, чтобы она смогла прочитать сообщение, отправленное его дочерью Элисон из Калифорнии, где, без сомнения, светит солнце:

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ПАПУЛЯ!

70 ЛЕТ, А ТЫ СИЛЬНЫЙ И БОДРЫЙ!

СПЕШУ В МАГАЗИН, ПОЗВОНЮ ПОЗЖЕ. XXХ ЭЛЛИ

Впервые после возвращения Джерома из Аризоны дает о себе знать Тайрон Филгуд Делайт:

– Семьдесят годов, масса Ходжес? Шутка, да? Тебе никак не дашь больше шестидесяти пяти!

– Прекрати, Джером, – возмущается Холли. – Я знаю, тебя это забавляет, но звучит неграмотно и глупо.

Ходжес смеется. От смеха внутри все болит, но он ничего не может с собой поделать. До самого «Гаража Терстона» ему удается оставаться в сознании. Он даже несколько раз затягивается косячком, который раскуривает Холли. Потом в глазах начинает темнеть.

Может, это и есть смерть, думает он.

С днем рождения, думает он.

Дальше – темнота.

Четыре дня спустя

Питер Хантли куда хуже знаком с топографией Мемориальной больницы Кайнера, чем его давний напарник, который часто приходил сюда, чтобы навестить одного постоянного пациента, уже покинувшего этот мир. Чтобы добраться до нужного места, Питу приходится сделать две остановки: у главной регистрационной стойки и в онкологическом отделении. Но в палате Ходжеса нет. Связка воздушных шаров с надписью «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ПАПУЛЯ» привязана к одному из оградительных поручней кровати и плавает под потолком.

В палату заглядывает медсестра, видит Пита, уставившегося на пустую кровать, и улыбается:

– Вам в солярий в конце коридора. Они там празднуют. Думаю, вы как раз вовремя.

Питер идет в указанном направлении. В солярии световой люк и много растений. То ли чтобы подбодрить пациентов, то ли чтобы добавить им кислорода, а может, и для того, и для другого. У одной стены четыре человека играют в карты. Двое лысые, один – с капельницей. Ходжес сидит под световым люком и нарезает куски торта своим гостям: Холли, Джерому и Барбаре. Кермит, похоже, решил отрастить бороду, и она снежно-белая. Пит вдруг вспоминает, как ходил в торговый центр с детьми, чтобы показать им Санта-Клауса.

– Пит! – Ходжес широко улыбается. Начинает вставать, но Пит в знак протеста машет ему рукой. – Присядь, съешь кусок торта. Элли принесла его из «Пекарни Батула». Ее любимая кондитерская. Всегда ходила туда, пока не выросла.

– Где она? – спрашивает Пит, пододвигая стул и садясь рядом с Холли. У нее повязка на голове, а у Барбары гипс на ноге. Только Джером цел и невредим, но Пит знает, что его едва не изрешетило пулями около того охотничьего домика.

– Этим утром улетела обратно в Калифорнию. Сумела вырваться только на два дня. В марте у нее трехнедельный отпуск, и она говорит, что вернется. Если потребуется.

– А как ты?

– Неплохо. – Его взгляд смещается вверх и влево, но только на секунду. – Мной занимаются три врача-онколога, и первые результаты анализов обнадеживают.

– Это прекрасно. – Пит берет отрезанный Ходжесом кусок. – Слишком большой.

– Будь мужчиной! Кто сказал, что будет легко? – отвечает Ходжес. – Послушай, насчет тебя и Иззи…

– Мы поладили, – отвечает Пит, пробует торт. – Вкусно. Что может быть лучше морковного торта с глазурью из сливочного сыра для сахара в крови?

– А твоя прощальная вечеринка…

– Состоится. Официально ее никто не отменял. Я по-прежнему рассчитываю, что ты произнесешь первый тост. И не забудь…

– Да-да, там будет твоя бывшая жена и нынешняя подружка, поэтому ничего скабрезного. Помню, помню.

– Я рад, что в этом вопросе у нас полное взаимопонимание.

Слишком большой кусок торта стремительно уменьшается. Барбара как зачарованная наблюдает за процессом.

– У нас неприятности? – спрашивает Холли. – Да, Пит?

– Нет, – отвечает Пит. – Никаких обвинений против вас не выдвинут. Собственно, я и пришел, чтобы сказать вам об этом.

Холли с облегчением откидывается на спинку стула, отбрасывает со лба прядь седеющих волос.

– Готов спорить, все повесили на Бэбино, – говорит Джером.

Пит нацеливает на него пластмассовую вилку.

– Истину глаголешь ты, юный воин-джедай.

– Вам, возможно, интересно узнать, что Йоду озвучивал знаменитый кукольник Фрэнк Оз. – Холли оглядывает собравшихся. – Я нахожу это интересным.

– А я нахожу интересным торт, – говорит Пит. – Можно еще маленький кусочек? Тоненький ломтик?

Барбара выполняет его просьбу, и это вовсе не тоненький ломтик, но Пит не возражает. Откусывает и спрашивает, как ее дела.

– Хорошо, – отвечает за сестру Джером. – У нее теперь бойфренд. Его зовут Дирис Невилл. Звезда школьного баскетбола.

– Замолчи, Джером. Он не мой бойфренд.

– А приходит часто, как бойфренд. – Джером улыбается. – Каждый день с тех пор, как ты сломала ногу.

– Нам надо о многом поговорить, – с оскорбленным видом заявляет Барбара.

– Возвращаясь к Бэбино, – говорит Пит, – хочу отметить, что видеокамеры службы безопасности больницы зафиксировали его приход в больницу в ночь убийства жены. Он переоделся уборщиком. В служебной раздевалке. Ушел, вернулся минут через пятнадцать – двадцать, переоделся в обычную одежду и покинул больницу.

– Больше никаких записей? – спрашивает Ходжес. – Скажем, в Ведре?

– Да, запись есть, но лица не видно, потому что он натянул бейсболку «Сурков», и нельзя утверждать, что именно он входит в палату Хартсфилда. Адвокат защиты мог бы этим воспользоваться, но раз Бэбино не предстанет перед судом…