Дональд Гамильтон - Предатели

Джилл сообщила мне массу полезных сведений, к тому времени, как мы допили наши коктейли в отеле, а потом добавили еще немного за обедом в ночном клубе Каханамоку, а также посмотрели тамошнее шоу, я сделался, по сути дела, коренным гавайцем. Мы вернулись в “Халекулани” в двенадцатом часу. В холле отеля мы остановились и посмотрели друг на друга. Возникла небольшая, но неловкая пауза.

Я прокашлялся и спросил:

– Ну, как насчет последней, на сон грядущий? Конечно же, я не держу, зато припас нечто американское, и оно вам может понравиться. Мы делаем этот напиток из пшеницы и называем его бурбоном.

– Вы надо мной смеетесь, Мэтт? – улыбнулась Джилл. – Или я говорила как гид?

Я промолчал. Она потупила взор и немного покраснела, что означало обещание. Девочка, умеющая краснеть по заказу, далеко пойдет, если, конечно, не поврет раньше времени.

– Ну что ж, – наконец сказала она. – Разве что чуточку. И быстро.

Мы стали молча подниматься по лестнице, потом она взяла меня под руку – формально, чтобы я ее поддерживал при подъеме. Может быть, ей и правда требовалась поддержка. За вечер мы оба приняли изрядную дозу рома.

Мы остановились у двери моего номера, и Джилл с сонным видом повисла на мне, пока я возился с замком. Обычно я принимаю кое-какие меры предосторожности когда возвращаюсь куда-то, где меня некоторое время не было, но в данном случае предосторожности были ни к чему, поскольку моя спутница буквально заползала мне в карман. Поэтому я решил на сей раз рискнуть. И правильно сделал. Никаких взрывных устройств никаких убийц. В номере было тихо.

Я остался у двери, чтоб снова запереть ее. Джилл прошла через ланаи в спальню. Когда я обернулся к ней, она застыла в ожидании, а потом еще раз ( исключительно ради меня – проделала трюк с волосами медленно откинув их со лба двумя руками.

– Я, честно говоря, больше не хочу пить, Мэтт, ( призналась она, и се руки упали вдоль тела при моем приближении.

– Я так и думал, – сказал я, подойдя к ней

вплотную. – Но мне же что-то надо было сказать, верно?

– Наверное. А теперь помоги мне выбраться из этого дурацкого наряда… Только сначала поцелуй меня.

– Ладно.

Я поцеловал ее. Она упала мне в объятья. В смысле техники спектакль получился неплохой. Но в то же время мне стало противно от того, что мы оба изображали страсть, которой не было в помине.

Она слишком увлеклась исполнением своей роли, чтобы, как я, посмотреть на все это со стороны. Она вздохнула, отвернулась и проворно высвободилась из моих объятий, стащила с шеи гирлянду орхидей и бросила ее на ближайший стул. Потом упало на пол это самое муу-муу. Затем она освободилась от сандалий, лифчика и трусиков одним грациозным движением и обернулась ко мне.

Я сделал шаг назад и сказал:

– Отлично, Джилл. Просто здорово. Так и передай Монаху. – Она побледнела, а я резко сказал: – Лучше поскорее оденься, а то простудишься. Учти, я уже большой мальчик и во сне не разговариваю. Совращать можно подростков, а я старик. Просто странно, что Монах решил провести на мякине такого стреляного воробья. Он, видать, не в форме.

Воцарилось молчание. Надо отдать ей должное: она не стала изображать негодование, обиду и так далее. Она и не подумала постараться убедить меня, что понятия не имеет о том, кто такой Монах, и что я совершаю ужасную, роковую ошибку. Она вообще ничего не сказала.

Она только облизнула губы, потом наклонилась, подобрала брошенные вещички и стала снова одеваться. Она не спешила и медленно и как следует застегивала все крючки и пуговицы. Затем она прошла к двери, остановилась и, обернувшись, наконец заговорила:

– Это довольно жестоко, Мэтт. Ты мог бы вполне обойтись без всего этого.

Некоторое время я удивленно смотрел на нее, словно не веря своим ушам. Затем я подошел к ней, взял за руку и толкнул к стене.

– Жестоко, говоришь? – прошипел я, приблизившись к ней вплотную. – А что ты знаешь о жестокости? Ты знаешь, где я был месяц назад? В Европе. Я работал в паре с одной загорелой и симпатичной девицей. Она была очень похожа на тебя. Такая же блондиночка. С такими же голубыми глазками. В таком же белом бикини. И если ты думаешь, что эти совпадения случайны, ты просто не в своем глупеньком уме. Тебя выбрали для этой дикой работы, Джилл, именно потому, что кое-кто считает: агент Эрик имеет слабость к загорелым блондинкам, а поскольку та девушка умерла, то Эрик жаждет поскорее забыться с кем-то на нее похожим. Не надо говорить со мной о жестокости, прелесть. Просто убирайся отсюда, да поскорее.

Какое-то время она стояла и не шевелилась. Потом сказала:

– Извини, Мэтт, я не знала…

– Конечно, откуда тебе знать? Но прежде чем упрекать меня в жестокости, подумай о другом. Я вполне мог сначала использовать тебя, а потом уж вволю посмеяться. В общем, счастливого пути.

Я отпер ключом дверь и распахнул ее перед Джилл, а когда она вышла, снова запер. Когда стих звук ее шагов по коридору, я задал себе вопрос: совершил ли я стратегическую ошибку или сделал гениальный ход.

С одной стороны, Монах может заподозрить неладное в том, что я слишком быстро раскусил его девицу. Но с другой стороны, она и сама неоднократно ошибалась, да и сценарий был такой банальный, что скорее я бы навлек на себя подозрения, если бы принял все за чистую монету. Впрочем, может, так мне и следовало бы поступить и потихоньку набрать компромат на Монаха. Но я пошел по другому пути. Я дал понять, что плевать хочу на Монаха и его агентов, лишь бы они оставили меня в покое.

Я немножко устыдился того, что пустил против Джилл столь мелодраматическое оружие. Я не соврал насчет Клэр – и оттого чувствовал себя особенно неуютно. Опасно играть на струнах собственного сердца. Но с другой стороны, не надо превращать окружающих в твоих врагов без крайней необходимости. Я не знал, являлась ли Джилл нашим “внутренним агентом”, но в секретной деятельности она знала толк – у нее хватало сообразительности, и отваги, и мне вовсе не хотелось, чтобы она возненавидела меня. Когда настанет пора выкладывать карты на стол, это может сыграть существенную роль.

Мне пришлось так резко осадить ее, чтобы это выглядело правдоподобно и убедительно звучало – если в моем номере были микрофоны. Женщина готова простить оскорбление лишь в одном случае: если у обидчика разбито вдребезги сердце. Я решил, что отыграл сцену удачно и имею право собой гордиться. Хелм – человек-компьютер, не подверженный ни голосу чувств, ни сексуальному влечению. И умен как дьявол. А то, что у меня стало скверно во рту, конечно же, объяснялось слишком большим количеством выпитого.

Пока я вел сам с собой такую беседу, зазвонил телефон. Я подошел и взял трубку. Голос женский, но это не Джилл. Только позже я понял, кто это.

– Это мистер Хелм?

– Это мистер Хелм, – подтвердил я.

– Говорит Изобел… Изобел Маклейн. – Голос звучал неуверенно. – Номер шестнадцать тире два. На первом этаже шестнадцатого коттеджа, возле теннисного корта. Не могли бы вы… не могли бы вы прийти прямо сейчас. Дверь будет не заперта… Приходите поскорее. Пожалуйста.

Я начал было что-то говорить, но связь прервалась.

Я проверил патроны в короткоствольном пятизарядном револьвере 38-го калибра, который мне выдали в Вашингтоне, а также проверил запасные патроны в хитрой маленькой обоймочке. Она предназначена для полицейских, и в ней шесть патронов. Полицейские стреляют шесть раз. Но мне никогда не требовалось такое огромное количество боеприпасов. Впрочем, я не полицейский.

Я вынул из кармана нож и удостоверился, что в случае необходимости он откроется легко и без помех. Он выглядел почти как самый обычный нож, может, чуть побольше, но у него есть свои особенности. Например, занимая рабочее положение, лезвие фиксируется, а потому нет опасности, что когда он заденет кость, то сложится и порежет тебе пальцы. Я проверил, надел ли я свой новый ремень – у него тоже имелись кое-какие приспособления, а затем я сунул в карман особую “аптечку”.

Может показаться, что я слишком уж тщательно готовился к визиту, но я с подозрением отношусь к отчаянным телефонным звонкам среди ночи от перепуганных женщин.

Уже уходя, я обернулся и обратил внимание на гирлянду из орхидей, которую носила Джилл. Она по-прежнему лежала на стуле. Я подобрал орхидеи, размышляя, как бы их ей вернуть, но решил, что такое проявление заботы о ее собственности покажется ей подозрительным. Слишком уж мрачным и раздражительным субъектом я ей запомнился. К тому же на острове орхидей было хоть отбавляй. Если захочет, то найдет себе новую гирлянду. Я скорчил рожу орхидеям и отправил их в мусорную корзину, потом выключил свет и вышел из номера.

Дальше по коридору я увидел наружную лестницу. Я стал по ней спускаться, сунув руку в карман пиджака и сжимая рукоятку револьвера. Оказавшись в потемках сада, я вытащил револьвер.