Уоррен Мерфи - Верховная жрица

– Это предусмотрено моим последним соглашением с императором Смитом, – объяснил ему учитель.

Римо знал, что Чиун говорит о Харолде В. Смите, директоре КЮРЕ, которого называет императором для престижа. Предки Чиуна, мастера Синанджу, погибали на службе у королей и императоров, и он, рассчитывая войти в историю рода Синанджу, как Чиун Великий, не мог признать своим повелителем никого ниже халифа.

Кула наконец закончил свой международный разговор и дал отбой.

– Договор утвержден окончательно, – гулко пробасил он.

– Да, договор утвержден, – согласился мастер Синанджу. – Пришло время узнать мнение оракула.

– Какого такого оракула? – удивился Римо.

– А вот этого.

Все взгляды обратились в ту сторону, куда был нацелен указательный палец мастера Синанджу.

Палец показывал на большой экран телевизора, что стоял в углу квадратной комнаты.

– Какой страшный оракул! – певучим голосом протянул Лобсанг Дром. – Это же долбаный телевизор!

– Да, долбаный телевизор, – подхватил Кула. – Теперь, когда мы свергли иго коммунизма, такие вот долбаные телевизоры стоят у нас в Монголии в каждом городе и становье. У меня одного тридцать таких аппаратов, чтобы, не переключая каналы, смотреть все программы одновременно.

– Это не обычный телевизор, – перебил его Чиун. – Волшебный.

– Прямо там – волшебный, – фыркнул Римо. – Самый обыкновенный – японский.

Присмотревшись как следует, все остальные тоже увидели марку: «Нишицу».

– Да, это японский телевизор, долбаный японский телевизор, – пробормотал Кула.

– Это дзен-буддистский оракул? – забеспокоился Лобсанг Дром. – Я не смогу принять предсказания дзен-буддистского оракула.

Мастер Синанджу глубокомысленно покачал головой.

– Это не дзен-буддистский оракул. Он просто укажет нам, где живет новый бунджи-лама.

– Бунджи-лама живет всегда, – заявил Лобсанг Дром.

– Вряд ли он проживет долго, если вы не выпустите его из сундука, – заметил Римо.

Мастер Синанджу резко хлопнул в ладоши.

– Чтобы выслушать мнение оракула, – объявил он, – нам надо свериться с подсказчиком. Римо, принеси волшебный подсказчик.

– Какой еще, к черту, подсказчик?

– Телевизионный подсказчик, дуралей ты безмозглый! – прошипел Чиун. – У тебя что, уши воском забиты?

– Нет, но меня уже воротит от запаха этого долбаного сундука.

– Вот уж не знал, что это долбаный сундук, – просипел Кула.

– Подсказчик всегда хранится на почетном месте возле оракула, чтобы бестолковые слуги всегда могли его найти, – с особой выразительностью произнес Чиун. – Неси же скорее!

– А, этот подсказчик, – протянул Римо и, подойдя к телевизору, взял программу за последнюю неделю. Чиун повернул ее первой полосой к гостям.

– Я не умею читать по-английски, – скосив глаза, признался Лобсанг Дром.

– А я могу, – провозгласил Кула. – Красными буквами написано «ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ПРОГРАММА». Мастер верно говорит: это и есть легендарный подсказчик. В Америке его очень трудно достать.

– Там всего два слова? – удивленно спросил Лобсанг Дром.

– Вам надо бы знать чужой язык, – не удержался от назидания Римо.

Лобсанг Дром вытянул шею, вглядываясь косыми глазами в обложку.

– Эта женщина – дугпа?

Римо понятия не имел, что означает дугпа, но решил, что это вполне подходящее имя для ведущей.

– Эта дугпа внушает самый большой страх на американском телевидении, – заверил он тибетца.

– Я не знаю такого слова – тел-а-виш-он, – медленно протянул Лобсанг Дром.

– Да где ты жил все это время – в пещере?

– Да.

Римо недоумевающе моргнул. Чиун же стал перелистывать подсказчик-программу.

– Я думаю, лучше всего выбрать «Сумеречную зону», – шепнул ему Римо. – Род Серлинг[9] – большой мастер заглядывать в будущее.

– Ш-ш-ш! – зашипел на него учитель. – В этом подсказчике я надеюсь найти предвещания о судьбе бунджи-ламы.

– А если найдешь?.. – спросил Лобсанг Дром.

– Узнаю наиболее благоприятное время, чтобы спросить оракула о судьбе бунджи-ламы, которая откроется нам на темном стекле.

Лобсанг кивнул. Конечно, это странное волшебство, хотя и не более странное, чем предсказания тибетского оракула. И оно внушает надежду.

Римо заметил, что Чиун просматривает вечерние передачи.

– Если вы обнаружите там следы бунджи-ламы, – шепнул он, – я готов съесть то, что лежит в сундуке.

С напряженным выражением лица мастер Синанджу водил длинным ногтем по строкам программы.

– Подсказчик оракула, – торжественно провозгласил он, – возвещает, что бунджи-лама предстанет перед нами ровно в полночь.

Римо закрыл глаза: до наступления полуночи оставался всего какой-нибудь час. Какое-то шестое чувство подсказывало ему точное время.

– Чуть ли не всю свою жизнь я провел в ожидании этого момента, – дрожащим голосом объявил Лобсанг Дром.

– Это великий момент! – подхватил Кула.

– Великая лажа, – пробормотал Римо.

– Лажа? – переспросил Лобсанг Дром.

– Лажа – разговорное американское слово, – поспешил объяснить Чиун. – Оно означает «грандиозное событие».

– Итак, мы на пороге великой лажи, – заявил Кула.

Все четверо стали медленно попивать чай в ожидании, когда наступит полночь.

– Может, откроем пока сундук? – предложил Римо.

Чиун покачал своей старой головой.

– Еще не время.

– Чем же нам заняться – травить истории, которые обычно рассказывают вокруг костра?

– Сейчас я разведу огонь, – воскликнул Кула, порываясь встать.

– Для тех, кто сидит в присутствии Безымянных Почитателей, Прозревающих Свет Во Тьме, в этом нет никакой необходимости, – великодушно возвестил Чиун.

Поняв, что старый кореец говорит о Лобсанге Дроме, Римо спросил:

– Вы его имеете в виду? Но ведь пока еще не темно, он назвал свое имя и к тому же, едва завидев меня, высунул язык.

– Это делает тебе честь, – отозвался Чиун.

– Почему?

– В Тибете язык высовывают в знак приветствия.

– А ты чилинг, – добавил Кула. Заметив немой вопрос в глазах Римо, он пояснил: – Чужестранец.

– Чужестранец? Но это же моя страна – не его.

– Пока, – со значением сказал Кула.

– Что значит – «пока»?

– Хан Ханов собирается последовать по стопам великого Чингисхана, да славится он вечно! В настоящий момент Хан Ханов намеревается захватить власть над оседлыми горожанами, живущими в Улан-Баторе. Затем он покорит Китай, Россию и другие страны. Корею, разумеется, пощадят.

– Мне все равно, что произойдет в Южной Корее, лишь бы до моей деревни не доносились никакие неприятные звуки, – равнодушно произнес Чиун.

– Очень разумная позиция, – кивнул Римо.

– Северную Корею пощадят, – продолжил монгол Кула. – Со временем будет завоевана Европа, а затем, возможно, и эта страна, если здесь найдется достаточно богатая добыча, а женщины будут попокладистее.

– Американки так же покладисты, как мулицы, – буркнул Римо.

Кула широко ухмыльнулся.

– Я был бы рад приручить этих американских мулиц.

– Среди них много больных. Смотри не подцепи проказу, а то и чего-нибудь почище.

– Я не боюсь заразиться, ибо американские женщины пользуются резиновыми колпачками. Эти колпачки защитят монголов от всех болезней.

– Попробуй-ка добиться, чтобы американка надела колпачок, – пробурчал Римо.

Кула наклонился к нему и доверительным шепотом произнес:

– Говорят, в постели ваши женщины пищат, как мыши.

– Никогда не слышал, чтобы женщины пищали в постели.

– Я имел в виду звук, который производят презервативы.

– Переменим тему. – Римо сверкнул глазами. – Ты – монгол, почему тебя так волнует судьба Тибета?

– Китайцы считают Тибет своим, китайским. А тибетцы есть тибетцы. В данный момент они сражаются, и это хорошо! Тибетцы не умеют сражаться, как подобает мужчинам, и их часто завоевывают. По крайней мере каждое второе столетие.

– Но сейчас-то мы сражаемся! – встрепенулся Лобсанг Дром.

Кула кивнул.

– Сейчас вы сражаетесь. И это хорошо.

– Я слышал, их там колошматят почем зря, – сказал Римо.

– Если они потерпят поражение и Китай навсегда поработит Тибет, – продолжил Кула, – китайцы, полагающие, будто правят внутренней Монголией, обратят свои взоры на внешнюю Монголию. Хорошо бы до этого времени Болдбатор Хан успел объединить всю Монголию, в противном случае нам не устоять. Значит, Монголия никогда не завоюет весь мир. Кроме, конечно, Северной Кореи, – добавил он, чтобы ублажить Чиуна.

– Мне наплевать на Северную Корею, – откликнулся тот. – Меня беспокоит только судьба моей деревни Синанджу.

Кула просветлел.

– Ты не будешь против, если мы подвергнем Пхеньян разграблению?!

– Что ж, грабьте. При том, однако, условии, что плач побежденных по ночам не будет мешать сну невинных младенцев в Синанджу.