Кристофер Ишервуд - Рамакришна И Его Ученики

Ишервуду это удалось. Книга его производит сильнейшее впечатление как раз тем, что за групповым портретом постоянно ощущается и личность художника – человека, одержимого страстным желанием найти себе веру, уверовать и в то же время проверить скептическим разумом подлинность предмета веры.

Кстати, сам Рамакришна призывал относиться к религии, как ростовщик к монете: пробуя ее на зуб, чтобы убедиться, не фальшивая ли…

Книга о Рамакришне отнюдь не эпизод в богатой и многообразной биографии Кристофера Ишервуда – духовная философия Индии сыграла огромную роль в его жизни, а обращение к ней стало логическим развитием его человеческой и эстетической позиций.

Конечно, рассматривая жизнь и творчество Ишервуда в ретроспективе, легко поддаться соблазну и начать все подгонять под ответ в задачнике, отыскивая в его произведениях некую стихийную ведантичность, что-то вроде кармической детерминированности, которая в конечном счете привела писателя к веданте. С другой же стороны, незачем закрывать глаза на личностные характеристики Ишервуда, на обстоятельства, формировавшие его характер и творческую манеру, – на то, что несомненно подготовило его к восприятию именно этого учения, так круто изменившего взгляд Ишервуда на мир.

Самой первой ступенькой к литературной известности – а возможно, и первым шагом к веданте – была начальная фраза его романа «Прощай, Берлин» (1939): «Я – объектив».

Эта фраза на десятилетия прилипла к нему как ярлык, сделалась чуть ли не кодом для всего его творчества.

Благодаря ей Кристофер Ишервуд приобрел устойчивую репутацию писателя чисто натуралистического направления, которого интересует только отображение поверхностей; о нем писали и как о несостоявшемся кинорежиссере, снимающем кино на бумаге.

Во фразе содержится и некий подтекст отрешенности, олимпийской невовлеченности в отображаемое, что ни в малейшей степени не согласуется с литературной практикой Ишервуда.

Но оставим в стороне правомочность писательского кредо, выраженного этой формулой – вокруг нее достаточно долго ломались критические копья; в стороне оставим и вопрос о том, насколько объективен объектив, за которым стоит глаз и рука живого, пристрастного человека. Суть формулы, убедительнейшим образом подтвержденная всей судьбой и всем творчеством Кристофера Ишервуда, – в острой потребности увидеть явления как они есть, неопосредованно – вне идеологических шор, вне стереотипов, как внушенных унаследованной культурой, так и навязываемых идеологией бунта против нее, вне тирании общественного мнения. Его сверхзадача – запечатлеть творческим объективом поверхность явлений, чтобы затем, снимая слой за слоем, двигаться вглубь к потаенным первопричинам. Или – Первопричине, если таковая обнаружится.

Жажда подлинности, жажда непосредственного соприкосновения с жизнью и непредубежденного ее восприятия, стойкое недоверие к «общеизвестным истинам» – безусловная доминанта всего творчества Ишервуда. Он исследует мир вне и внутри себя неутомимо и неумолимо и при этом удивительным образом сочетает эмоциональность с беспристрастностью.

Но с особенным любопытством всматривается Ишервуд в самого себя. О себе он готов рассказывать без конца и без утайки. Свидетельство тому – автобиографические произведения, которые он начал писать смолоду и продолжал писать всю жизнь, уже не говоря о том, насколько откровенно автобиографичны его романы и пьесы.

Американский писатель Гор Видал дал ему психологически точную характеристику, парадоксальную лишь на первый взгляд: «Представитель редчайшей породы, объективный нарцисс, способный видеть себя без прикрас, описывать не колеблясь и морщины на лице, отражаемые зеркалом, и тени, не украшающие образ».

И в том же эссе об Ишервуде он пишет: «В те полвека, когда Ишервуд был более или менее центральной фигурой в англо-американской литературе, за ним следили внимательнейшим образом… Когда же стали выходить в свет мемуары о двадцатых, тридцатых и сороковых годах, Ишервуд оказался в них одним из главных героев, а если характер этого героя подчас противоречив, то оттого лишь, что такой характер непросто отразить… В конце концов, труднее всего поддается отражению само зеркало».

Как тут не вспомнить и старинную притчу о слепых, которые с разных сторон ощупывая верблюда, весьма противоречиво описывали его, – а вот ощущал ли сам верблюд свою противоречивость?

Ишервуд не ощущал – был собой в каждый миг своей жизни.

Кристофер Ишервуд родился в Англии в 1904 году и в сознательную жизнь вошел как раз в ту пору, когда покачнулись устои викторианского общества, когда жизнь дала трещину – первый сигнал начинающихся тектонических смещений в истории человечества нашего столетия.

В кастовом английском обществе социальный статус семьи Ишервудов предопределял его будущее до гробовой доски. Молодому Кристоферу предстояло получить образование в престижной школе и престижном университете – в его случае это был Кембриджский, чтобы затем уверенно шествовать по любой избранной стезе, разумеется, элитарной. Заканчивая знаменитый колледж Корпус Кристи и берясь за изучение медицины в Кингз-колледже, он конечно же не мог знать, что первая мировая война, которая унесла жизнь его отца и положила конец многим мифам «просвещенного» XIX века, приведет ко второй, еще более разрушительной, к уничтожению и новых мифов. По словам Гора Видала, «на молодое поколение легла длинная тень… погибших отцов и старших братьев, а также мертвых или отмирающих принципов. В воздухе пахло бунтом».

Начиналась революция в верхах: бунт молодых интеллектуалов.

Выпускники престижных университетов, британские брахмины, бунтовали по-разному; одни, увлеченные идеалами общественной справедливости первой страны победившего социализма, становились советскими шпионами – знаменитая «кембриджская пятерка»; другие видели свою революционность в том, чтобы крушить все и всяческие общественные табу, расширяя границы внутренней свободы.

В этой элитарной революции Ишервуд занял место чрезвычайно заметное, он сделался чем-то вроде культовой фигуры для молодых литераторов – кстати, задолго до появления на свет произведений, которые могли бы послужить золотым обеспечением его репутации лидера.

Стивен Спендер, друг, единомышленник и соперник, вспоминая молодого Ишервуда, писал: «…он был не просто молодым бунтарем, проходящим через фазу протеста против родителей, устоявшейся морали и ортодоксальной религии… Он испытывал интерес к силам, создающим искусство, даже больший, чем к самому искусству… Его ненависть к институтам образования и даже к репутациям, связанным с искусством прошлого, на самом деле была ненавистью ко всему, что стоит между людьми и их непосредственным и непредубежденным подходом друг к другу».

Ниспровергатели-интеллектуалы, щеголявшие своей левизной, с народными массами сливаться не спешили; напротив, образовали достаточно замкнутый и элитарный мирок – он часто именовался кругом Ишервуда – Спендера – Одена, где жили собственными авторитетами и собственными законами – увы! – от ниспровергаемых отличавшимися только знаком, но не степенью тираничности.

Большую роль в воззрениях круга Ишервуда играло если не полное отрицание религии как таковой, то ироническое отношение к религиозным институтам. Обязательным был и революционный подход к отношениям между полами, включая и эпатирующее обывательское сознание признание гомосексуальной любви.

Гомосексуалистами были многие литературные друзья Ишервуда, о чем вполне откровенно писали; но в его собственной жизни, как и в творческой судьбе, гомосексуализм сыграл поистине определяющую роль: от первых романов, суть которых Стивен Спендер уложил в два слова «искусство и секс», до самых последних лет, когда Ишервуд целиком посвятил себя пылкой и громогласной защите прав сексуальных меньшинств – в те времена, когда само понятие этих прав еще нуждалось в утверждении.

В автобиографической книге «Кристофер и ему подобные» (1977) Ишервуд, прибегнув к излюбленному приему – писать о себе в третьем лице, будто отстраненно разглядывая себя, рассказывает и о любовных опытах с женщинами, и о терниях на пути однополой любви: «…последовали и другие опыты, приятные, но ни один не дал полного удовлетворения. Причина была в том, что Кристофер страдал торможением, нередким в те времена среди гомосексуалистов из высших классов – он не мог сексуально раскрепоститься с представителем собственного класса или нации. Требовался иностранец из простолюдинов».

В марте 1929 года двадцатичетырехлетний Кристофер Ишервуд, безденежный и безвестный, отправляется в Берлин, который в те годы кипит авангардистским искусством, бурлит новыми художественными идеями, и где – пока еще подспудно – вызревает фашизм. Там он найдет любовь – белокурого, голубоглазого арийца Хайнца, всей душой ненавидевшего нацистов и войну, в конечном счете сгинувшего в ее кровавой круговерти; там его наконец найдет литературная слава: роман «Прощай, Берлин» стал бестселлером тех предвоенных лет. И через несколько десятилетий пережитое в Германии вернется к Ишервуду новой славой – Боб Фосс снимет по его рассказу фильм «Кабаре», где в своей звездной роли снимется блистательная Лайза Минелли. В образе героя «Кабаре» легко узнается «герр Ишвуд», зарабатывавший на жизнь в Берлине уроками английского.