Катерина Кириченко - Вилла Пратьяхара

Его волнение передается и мне, лоб становится влажным и мне приходится на секунду закрыть глаза и сделать глубокий вдох. Спокойно, Власова! Через пять минут все кончится и они уйдут. Собравшись с духом, я засовываю руку в образовавшееся отверстие. Шарю в темноте. Сначала справа, потом левее… потом уже судорожными круговыми движениями, ни капли не заботясь не испачкаться в пыли. Меня словно ударяет током, молния пробегает вдоль позвоночника, под ложечкой начинает ныть и сосать, но невероятный факт все-таки усваивается моим сопротивляющимся мозгом. Похоже, что в яме ничего нет!

— Э-э-э… А у вас нет фонарика? — спрашиваю я в надежде на то, что я сошла с ума, что-то случилось с моей памятью, подпол был больше того, что я помню, и чемоданчик все еще преспокойно лежит там, просто притаился где-то сбоку, где я не могу его нащупать.

— Фонарика?

— Да-да, фонарика. У меня лежит на столике на террасе, пусть ваш товарищ сходит.

Тащерский тычет прихвостня в спину.

— Слышь ты? Давай, сгоняй.

Пока Петёк петляет по дому в поисках выхода, я сажусь на пол и, не в силах смотреть на Тащерского, отвожу взгляд к окну. Тонкие занавески развеваются от ветра, а сквозь них просвечивает сияющий диск. Так и есть, сегодня, наконец, наступило долгожданное полнолуние.

— Не знаете случайно, сегодня полнолуние? — на всякий случай уточняю я.

— Чё? — удивляется Тащерский. — А оно тебе зачем?

— Да так. Просто. Я верю в знаки и приметы.

В висках, как и обычно, когда я сильно нервничаю, начинает предательски ломить и я принимаюсь массировать их пальцами.

— Приметы… — тянет Тащерский и опять шмыгает носом. — Простыл, вишь? В Москве дубняк конкретный! Это не Тай вам. Дай чтоль бумажки, не на пол же сморкаться?

Я отрываю кусок от рулона туалетной бумаги. Рука с синим ногтем берет его, утыкает в бумагу огромный красный нос и с оглушительным бульканьем выдувает полную пригоршню соплей.

— Еще дай.

Я снова отматываю бумаги, на этот раз почти полрулона. Я силюсь вспомнить, кого напоминает мне Тащерский. Кажется, человека-гору из какого-то мультфильма. А, вспомнила! Шрек! Только тот был зеленый и добрый, а этот простуженный, красный и злой…

Через минуту в гостиной раздаются шаги. Петёк радостно спешит к нам, размахивая фонариком. В последний момент, уже у входа в ванную, он задевает ногой о половой коврик и чуть не растягивается во весь рост.

— Вот, ё! Наклали тут!

— Не наклали, а наложили, — назидательно поправляет его Тащерский. — Как там на улице? Толяныч в порядке?

— В порядке, что ему станется? Спрашивает, деньги-то на месте?

— А вот это мы ща и посмотрим, — говорит Тащерский, протягивая мне фонарик.

Луч шарит, выхватывая из темноты клубы пыли, но чемоданчика по-прежнему нигде не видно. Отказываясь верить в это, я ложусь на пол и припадаю лицом к дыре. Пот капает с моего лба на шершавые доски. Но все тщетно. В яме пусто.

— Ну? — поторапливает меня Тащерский.

Поползав еще с минуту, я прихожу к выводу, что дальнейшие всматривания в темноту ничего не дадут, чертов чемоданчик от этого не материализуется. Случилось невероятное. Его там просто больше нет. В полном бессилии я сажусь на пол и обнимаю руками дрожащие колени. Виски уже не просто ломит, их намертво схватывает стальным обручем.

— Не понял. Чё расселась-то? — спрашивает Тащерский ледяным голосом.

Я понимаю, что дела мои очень плохи. Ни к черту не годятся. Просто отвратительны! Оглянувшись на окно, я лихорадочно соображаю. Прыгать в темноту и нестись куда глаза глядят по скалам? Если удастся выпрыгнуть, то, наверное, не догонят. Привычки бегать по камням у них нет. Оружия, скорее всего, тоже. Кто бы их сюда с ним пропустил через границу? Но только что я буду делать, убежав? Затаюсь до утра в горах, а дальше?

— Ты чё на окошко так посматриваешь? — говорит Тащерский, нависая надо мной.

Рука с прищемленным пальцем ложится на мое плечо. Увесисто. Очень убедительно. Насторожившийся Петёк заходит в ванную и на всякий случай приседает на подоконник, отрезая мне путь к бегству.

Я сдаюсь.

— Нету, — говорю я тихо.

— Чего нету? — не понимает Тащерский. — Бабла в нычке нету?!

Я киваю.

— Маладэц! Умничка! А вообще оно там было или это развод такой хитроумный? И в чем смысл?

— Не развод. Я сама туда его клала три дня назад. Чемоданчик, черный. С чеками.

Тащерский сплевывает на пол, его пальцы крепче сжимают мое плечо.

— Мне больно, — предупреждаю я.

— Больно?! — вдруг орет он. — Да ты, тварь, еще не знаешь, что такое больно! Если деньги через минуту не нарисуются, то ты… тебе… да я…

Петёк присвистывает и зачем-то выглядывает из окна наружу.

— Где твой мужик? — спрашивает Тащерский.

— Его нет.

— Сам вижу, что нет! Где он, я спрашиваю!

— Его совсем нет. Он погиб.

— В смысле, погиб?! Пал смертью храбрых?! Чё ты мне головой машешь?! Язык отнялся?! Сейчас у тебя знаешь что отнимется?!

О том, что именно у меня сейчас с помощью этих амбалов отнимется, мне думать не хочется. Я пытаюсь собраться с духом и мыслить конструктивно. Куда, к черту, действительно, мог деться чемодан? Никто не мог его тут найти! Никто, кроме нас со Стасом, не знал про тайник. И в доме никого не было. Разве что… когда я выходила в пещеру? Но кто? Следили? Когда я прятала чемодан? Но я же смотрела из окна, снаружи никого не было. А издали никто не мог меня увидеть, я выключала свет, ставни были закрыты…

— Толян! — Тащерский зовет подмогу. — Хер с ней, с яхтой, за пять минут не украдут. Сюда греби!

Раздается топот, звук чего-то разбившегося, скорее всего стоящей на комоде вазы, и в ванную пытается просунуть жирную морду Толян. Места для него тут уже нет. Крошечное, не более двух квадратных метров, помещение забито нашими телами: моим, сгорбившимся на полу у ванны, Петька, сидящего на подоконнике, и, наконец, взбешенного Тащерского, продолжающего то и дело отматывать бумагу, оглушающе сморкаться и бросать мокрые комки в раковину.

— Девушка утверждает, что бабло исчезло и она тут ни при чем, — поясняет пришедшему Тащерский, явно не зная, верить ли моим словам. — Чё делать бум?

— С кем? — не врубается сходу Толян и тут же получает подзатрещину.

— С кем?! Да с ней! Кого ты тут еще видишь? Мужик ее смотался. Наверняка с бабками! А эта дура талдычит, что он умер. Где труп тогда, раз он умер-то?!

Последнее обращено уже ко мне. Я вжимаю голову поглубже в плечи.

— Трупа нет. Он утонул.

— Чего?!

— Утонул, — тупо повторяю я. — Нырял с лодки. Не вынырнул. Я искала. Ждала. Час… Не знаю, около того. Он точно не выныривал. А теперь его, наверное, уже съели крабы.

— Крабы? Пиздеж! Не верю! Упереть стока бабла и утонуть? Так люди не делают!

Отпихнув меня с такой силой, что я повалилась на бок, Тащерский вырывает у меня фонарик и сам заглядывает в яму. С минуту он пыхтит, ползая на коленях и пытаясь что-то рассмотреть в темноте, потом разгибается и плюет на пол.

— Или ты совсем завралась, или он не утонул, или был кто-то третий, — заключает он. — Был?! Чё глазки пучим, я спрашиваю? Был третий?!

— Не было, — шепчу я.

— Полный пиздец! — заключает Тащерский и поднимается на ноги.

С последним утверждением я полностью согласна. Меня поколачивает дрожь, в висках разрываются снаряды, а руки стискивают унизительно дрожащие колени.

— Не было третьего, — повторяю я. — Стас… мы решили вернуть деньги. Поехали на лодке, и Стас утонул. При мне. Точно, я своими глазами видела. Я съездила за деньгами и позвонила вам. А чемоданчик положила сюда. Никто об этом не знал, и из дома я почти не отлучалась. И найти его тут, не зная вообще о его существовании, никто не мог.

— Но его ж тут нет? Значит, мог! Или ты все-таки нам что-то тут гонишь! Но я в толк не возьму, на что весь расчет-то? Ты, мож, думаешь, я ща зарыдаю, повырываю последние клочья на голове и уеду себе восвояси? А вы с твоим придурком спокойно с бабками завтречка сбежите? Да?! Такой у вас план?! Хватит сопли размазывать, я сказал! Отвечай!

Я отрицательно качаю головой.

— Зачем бы я вообще вам звонить стала, если мы просто убежать хотели? Где логика-то?

Ладонь проскальзывает у меня по затылку. Почти не больно. Просто подзатыльник. Но очень страшно.

— А вот тебе и логика, — спокойно заключает Тащерский. — Или ты врешь, или ты полная дура и тебя просто подставили. Но в любом варианте тебе полный пиздец! Я никуда отсюда не уеду без денег. Ты сейчас у меня будешь так орать, что если деньги у тебя, то сама отдашь, а если не у тебя они, то твой козлина не выдержит и пулей принесется сюда! И все нам отдаст. И мне пофиг, Стас это будет или кто другой! Просто пофиг, понимаешь?!

Я киваю. Я понимаю. Более того, его несложные рассуждения наталкивают меня на мысль и я, кажется, начинаю понимать кое-что еще.