Анри Шарьер - Ва-банк

Шестого июня, измученный, но счастливый, я вернулся в Каракас, оставив в Париже Кастельно и Франсуазу Лебер на последнем издыхании. В аэропорту меня встречало телевидение.

Какой путь от первых шагов свободного человека по этой земле из тюрьмы в Эль-Дорадо!

В Венесуэле у меня состоялась частная беседа с президентом республики Рафаэлем Кальдерой, а также с епископом Каракаса. Все журналисты, за небольшим исключением, превозносили меня в своих статьях. Такие интеллектуалы, как Услар Пьетри, расхваливали мою книгу, особенно Отеро Сильва, знаменитый писатель и владелец одной из крупнейших газет Южной Америки. Отеро Сильва и его жена стали настоящими крестными моей книги, они послали ее Пабло Неруде, и тот удостоил меня поздравлением. Не говоря уже о радио и телевидении, где популярный шоумен Ренни Оттолино представил меня в самых лестных выражениях.

В Каракасе я надеялся прийти в себя и отдохнуть, но куда там! Не прошло и десяти дней, как нагрянули репортеры из Парижа и увлекли меня в организованную «Пари матч» поездку в Гвиану, на острова Солю и в места моих побегов. На Тринидаде я отыскал мистера Боуэна, адвоката, принимавшего у себя беглецов первого побега, в Джорджтауне объявились Пьерро Придурок и седовласый Часовщик, а в тюрьме Эль-Дорадо я снова встретился со своими прежними сотоварищами, освободившимися и снова попавшими туда. Кроме того, там сделали фотографию записи в регистрационном журнале, где указаны мое имя, даты прибытия и убытия.

В начале августа я снова отправился во Францию, и все продолжилось.

Целых восемь месяцев без остановки.

Восемь месяцев, в течение которых я переходил из разряда героя дня в разряд выдающегося писателя, а затем – в опасный разряд звезды.

И за восемь месяцев было продано более восьмисот тысяч экземпляров книги.

А потом начались поездки в страны, где вышел перевод моей книги: Италия, Испания, Германия, Англия, Бельгия, Соединенные Штаты, Греция. И повсюду радио, телевидение, газеты, журналы. И я говорил, говорил. Везде встречал очень радушный прием. Эти дни достойны быть отмеченными золотыми буквами.

А как можно забыть Женеву, где франкоязычное телевидение Швейцарии преподнесло мне сюрприз, пригласив на передачу в прямом эфире человека, установившего на каторге статую Христа, майора Пеана, который честно сказал, что я описал каторгу не то что правдиво, а, к сожалению, недостаточно правдиво?! Или многочасовой визит в Вене к Чарли Чаплину и вечер, проведенный в обществе его дочери?! А фильм о моей встрече с Жоржем Сименоном, снятый бельгийским телевидением?! Как мне забыть постоянное и неизменное дружеское отношение ко мне такого поэта, как Жак Превер, который не только дарил мне все свои книжки, но и на каждой из них рисовал что-нибудь необыкновенное, чудесное?!

Только в Греции до меня дошло известие об «анти-Папийонах», двух книгах, выпущенных в свет с целью уничтожить меня. Чертовски будоражащая штука – иметь врагов-доброхотов, которым ты ничего плохого не сделал и которых даже не знаешь.

Я допускал опасную откровенность, отвечая в нескольких интервью на вопросы о современном французском правосудии. Так случилось в одной из передач РТЛ[42] – «Вестник неожиданного», которая выходит по субботам в полдень, а ведет ее приглашенная знаменитость, герой дня, прославившийся в той или иной области. В ту субботу главным гостем выпуска был Папийон. Справа от меня – солидный Жан-Пьер Фаркас, слева – Жан Карлье. Что касается злободневной темы, то она тоже была недурно подобрана. С одной стороны, дело молодого преподавателя Габриеля Рюссье, доведенного до самоубийства, с другой – дело коммивояжера Дево, обвиняемого в страшном убийстве.

– Папийон, что вы думаете об этих делах?

Я сразу же почуял опасность. Если я не стану отвечать, буду обходить вопросы, то обо мне скажут: «Папийону успех вскружил голову, он слишком много себе позволяет, он забыл, откуда явился. Теперь он даже не желает сотрудничать с журналистами, которые так помогли ему стать известным. Это неблагодарный эгоист». Если же я соглашусь и буду отвечать на каждый вопрос то, что думаю, тогда скажут: «Теперь Папийон – господин Всезнайка, у него на все готов ответ, он дает советы по любому вопросу вплоть до кулинарии, более того, этот бывший каторжник считает себя вправе учить нас тому, что мы должны делать и что нет. Так больше продолжаться не может».

Значит, с какой стороны ко мне ни подступятся, придется отвечать напрямик то, что думаю, тем более вряд ли я смогу поступить иначе, когда речь зайдет о том, что меня волнует.

И конечно же, нашлись журналисты, сказавшие себе: «Так больше продолжаться не может. Мы его породили, сделали из него героя, мы же его и уничтожим. Это будет и забавно, и прибыльно. Мы продавали его раньше, сейчас продаем и будем продавать впредь».

Этой передаче РТЛ, посвященной делам Рюссье и Дево, о которой Эдгар Шнейдер писал: «Папийон вогнал в дрожь антенны „Радио-Люксембург“, они до сих пор еще дрожат от негодования», суждено было стать одной из двух капель, переполнивших чашу.

Второй, и последней, стало приглашение меня в качестве «жертвы правосудия» людьми, творящими законы и пекущимися о правосудии и о его жертвах. Дело происходило под сводами всеми уважаемого факультета правоведения в Париже. Но чтобы какой-то там каторжник сидел рядом с мэтром Жаном Лемером, председателем коллегии адвокатов Парижа, и высказывал свое мнение, да еще по приглашению таких авторитетов, как профессор Барюк, председатель коллегии адвокатов Брюнуа, профессор Левассер, советник Сакотт и генеральный секретарь международного общества по предупреждению преступности мэтр Стансье, – нет, подобное было недопустимо и невыносимо. Папийону надо было заткнуть рот или, по крайней мере, дискредитировать его.

И тогда фараоны нашли некоего журналиста, «настоящего литературного жандарма», как напишет впоследствии газета «Сюисс», который при покровительстве окружного полицейского комиссара выпустил книгу, направленную против меня.

Бывают в жизни ситуации, совершенно противоположные, находящиеся на разных полюсах, даже слишком противопоставленные друг другу.

Вы знаете, что такое небо?

Вы бывали на небесах, где все с вами любезны, приветливы и превозносят ваши человеческие качества?

Вы бывали на небесах, где музыка, сочиненная исключительно для вас, рассеивается в воздухе и мягко обволакивает вас своей изящной кружевной мелодией?

Вы бывали на небесах, где прелестные ангелы подлетают к вам с листочками бумаги и просят ваш драгоценный автограф?

Вы бывали на небесах, где все, что бы вы ни сказали и ни сделали, удостаивается похвалы?

Вы бывали на небесах, где у вас спрашивают рецепты на все случаи жизни и все их одобряют?

Вы бывали на небесах, где дети людей, обидевших вас, просят у вас за них прощения и осуждают такие поступки?

Вы бывали на небесах, где профессора вас слушают, вместо того чтобы говорить самим?

Вы бывали на небесах, где великие литературные гении принимают вас в своем кругу и рукоплещут вам?

Но, спустившись с этих небес, откуда объедки от пышных застолий падают в сточную канаву, попадали ли вы в эту канаву, где крысы дерутся за выброшенные вами крошки?

Попадали ли вы в эту канаву, подталкиваемые целой сворой завистников, ревнивцев, хищников, червей, живущих в свое удовольствие в зловонной жиже, тучнеющих в ней и размножающихся?

Попадали ли вы в эту канаву, где всякого рода неудачники, оболочки гусениц, из которых выпорхнул мотылек, влачат жалкое существование, подыхая от злобы и ненависти и долгие годы меся грязь в темноте и забвении?

Вы когда-нибудь падали в эту канаву, увлекаемые, подталкиваемые туда, к этим страдающим бешенством существам, которым только и надо, что впиться зубами в ваше тело, чтобы заразить своей страшной болезнью, потому что они не в силах простить вам ваш успех?

Вам знакомы эти небеса и эти сточные канавы, да или нет?

Вам знакомы эта два Парижа, да или нет?

Быть может, вы не знаете ни того ни другого?

А мне они хорошо знакомы.

Что у меня осталось от всего этого, так это тысячи писем из всех стран, где мои читатели мне кричали:

– Девятка выиграла, Папийон! Хоть раз за всю свою распроклятую жизнь ты сорвал банк! Загребай денежки, старина! Мы рады за тебя.

Я вернулся в Каракас, у которого тоже есть и свои небеса, и свои сточные канавы.

И вот в нашей квартире, той самой, что устояла во время землетрясения, в нашем не слишком популярном квартале Чикаито, на металлическом столе, за которым я написал свою книгу «Мотылек», я любуюсь сокровищами, которые собрал за время этого чудесного приключения.

Только здесь я вскрыл письма – сотни, тысячи писем, побудивших меня написать эту книгу, писем со всего света, писем, в которых раскрываются души и рассказывается самое сокровенное, писем, в которых говорят: «Благодаря вам, благодаря вашей книге я не покончила с собой, я пережила тот час, когда собиралась это сделать, я вновь обрела веру в жизнь, сменила образ жизни, справилась с тем состоянием, которое, как мне казалось, преодолеть невозможно». Это письма, в которых молодые девушки и парни со всего света дают мне понять, что моя книга придала им сил, которых недоставало, чтобы любить жизнь и радоваться ей.