Йозеф Гелинек - 10-я симфония

— Даже если я вам объясню, куда идти, — сказал слуга, — вы все равно потеряетесь, потому что это очень, очень сложный дом. Если вы любезно согласитесь пойти со мной, то я проведу вас в комнату, которую мы подготовили для сеньора Томаса.

Слуга нисколько не преувеличил, они словно оказались в лабиринте: в доме было множество лестниц, которые вели то вверх, то вниз, казалось бы, без всякой цели, образуя множество небольших возвышений и уступов, назначения которых Даниэль никак не мог уразуметь.

— Дону Хесусу нравится, когда в доме присутствует то, что он называет визуальным ритмом, — неожиданно произнес его поводырь, который, кажется, умел читать чужие мысли.

Преодолев множество сложных переходов, они наконец-то оказались у нужной двери, и слуга, решив, что его миссия окончена, собрался уходить.

— Постойте! — крикнул вдогонку Даниэль. — Не уходите. Как я потом отсюда выйду?

— Не беспокойтесь. Я вас увижу.

И показал куда-то вверх. На потолке длинного коридора Даниэль мог смутно различить недремлющее око инфракрасной камеры.

Двумя короткими ударами Даниэль стукнул в дверь, и та распахнулась так быстро, что он отпрянул. Как будто тот, кто стоял за дверью — а это оказался не кто иной, как Рональд Томас, — был наготове и держался за ручку изнутри.

Музыкант по-прежнему был в сюртуке XIX века, в котором блистал во время концерта.

— Привет, — произнес Даниэль, протягивая руку, которую Томас не стал пожимать. — Меня зовут Даниэль Паниагуа, я музыковед. Хочу поблагодарить вас за великолепный концерт, который вы нам подарили.

— Большое спасибо, — ответил Томас ровным голосом, не выражавшим никаких эмоций. Его поведение резко отличалось от непринужденной жизнерадостности, которую он демонстрировал перед концертом. Поскольку музыкант не проявил ни малейшего намерения его впустить, Даниэль покорно заговорил с ним через порог.

Несмотря на то что дверь была всего лишь приоткрыта и Томас загораживал вход своим телом, Даниэль мог убедиться, что в комнате, кроме музыканта, никого нет. Это показалось ему очень странным. Обычно после удачных концертов — особенно после такого необыкновенного концерта, как этот, — в помещения подобного рода набивается толпа восхищенных зрителей и пробиться к артисту бывает труднее, чем проложить себе путь в лесах Амазонки без мачете.

— Простите, что не приглашаю вас войти, — сказал Томас, явно думая о другом. — Сейчас неподходящий момент.

Все это время музыкант прижимал руку к шее, словно ему трудно было дышать.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Даниэль, вспомнив промедление на сцене.

— Превосходно. Если не считать небольшой сухости в горле. Но это у меня всегда бывает в день концерта. Надо было попросить хозяев поставить сюда какие-нибудь растения. Это всегда помогает.

— Вы правы, — подхватил Даниэль, порадовавшись возможности продемонстрировать свои знания перед знаменитостью, — вот почему артистическое фойе по-английски называется green-room.[6] Еще во времена Шекспира среди актеров распространился обычай ставить в театральные помещения растения. Те увлажняли воздух, а это полезно для голоса.

— В других обстоятельствах я охотно поговорил бы с вами о елизаветинском театре, — ответил Томас, сдержанность которого теперь сменилась откровенным раздражением. — Прошу меня простить.

Тогда Даниэль сделал то, чего от себя не ожидал: вставил ногу в дверной проем, чтобы Томас не мог захлопнуть дверь у него перед носом, и, не давая тому опомниться, проговорил:

— Прошу вас уделить мне пять минут, я хочу спросить вас о симфонии.

Томас метнул в него возмущенный взгляд, и Даниэль подумал, что сейчас он вытолкнет его за дверь, однако, к его огромному удивлению, музыкант ответил:

— Хорошо. Только не больше пяти минут.

Как только Томас, пропуская Даниэля, отступил на шаг, зазвонил мобильный телефон. Музыкант вынул его из кармана сюртука и приложил к уху. Даниэлю не удалось разобрать ни слова, так как Томас отошел в дальний угол и что-то принялся шептать таинственному собеседнику.

Беседа была короткой, хотя и весьма несвоевременной для Даниэля, ибо Томас мгновенно изменил свои намерения относительно предстоявшего разговора.

— Мне очень жаль, но я не могу уделить вам и пяти минут. Я должен срочно явиться в другое место, — извинился он.

И тихонько подталкивая Даниэля к двери, решительно положил конец их недолгой встрече.

Когда Даниэль покинул наконец дом Хесуса Мараньона, дождь лил как из ведра, и он решил не ехать на мотоцикле, а постараться поймать такси. Но именно из-за дождя такси попадались крайне редко, и Даниэль, добиравшийся домой на метро и автобусе, оказался у дверей своего жилища за полночь, промокший до нитки.

Вставляя ключ в замок, он заметил у порога чемодан, наклонился, прочел этикетку и в ужасе осознал, что это чемодан Алисии. Он огляделся по сторонам, но никого не увидел. Несколько раз он позвал ее по имени, надеясь, что она прячется где-то у витрины, но после четырех или пяти «Алисия!» жалюзи на окне второго этажа с шумом поднялись и какой-то здоровяк, высунувшись по пояс, заорал:

— Не мешайте спать!

Тогда Даниэль вынул свой мобильник и совсем расстроился, убедившись, что он отключен. Он выключил его во время концерта, а потом от избытка впечатлений забыл включить. Вернув крошечный аппарат к жизни, он увидел, что оставил без ответа восемь звонков своей невесты. Только он собрался набрать ее номер, как прямо перед его подъездом остановился, эффектно затормозив, словно полицейская машина, прибывшая на место преступления, красный «фольксваген-жук», из которого выскочил его друг Умберто.

— А где Алисия? — озабоченно спросил он. — Она мне позвонила полчаса назад и сказала, что стоит на улице одна и не может без ключей войти в дом.

— Разве ты ее не встретил? — воскликнул Даниэль, впадая в панику.

— Я оставил сообщение на твоем автоответчике и предупредил, что ни я, ни Кристина не сможем встретить Алисию.

— Я его не слышал. Она меня убьет!

Неожиданно Даниэль заметил женскую фигуру, направлявшуюся к ним по противоположной стороне улицы. Несмотря на темноту, по длинным вьющимся волосам он сразу же узнал свою невесту.

— Где ты была? — спросил Даниэль, как только Алисия перешла на их сторону.

— Меняла деньги, чтобы позвонить из автомата. Я тебе звонила столько раз, что у меня разрядилась батарейка. Что случилось?

— Случилось недоразумение, — вмешался Умберто. — Даниэль думал, что я тебя встречу в аэропорту.

— Как ты могла оставить чемодан без присмотра? — спросил Даниэль, стараясь отлечь от себя внимание, чтобы не пришлось признаваться в том, что он на несколько часов начисто забыл не только о приезде невесты, но и о самом ее существовании.

— А что мне было делать? Не идти же менять деньги за восемь кварталов отсюда с тяжеленным чемоданом. Почему ты меня не встретил?

Почувствовав, что Алисия с Даниэлем вот-вот начнут выяснять отношения, а также ввиду позднего времени Умберто решил, что самым правильным будет исчезнуть.

— На сегодня хватит, — сказал он, садясь в «фольксваген». — Завтра поговорим.

Оставшись наедине с Даниэлем, Алисия почувствовала, что наконец-то может выразить возмущение, охватившее ее, когда она оказалась одна на улице.

— Имей в виду, никакое другое оправдание, кроме неожиданной смерти родственника, меня не устроит.

— Никто не умер, Алисия. Меня пригласили на очень важный концерт, и я не мог не пойти. Исполняли Десятую симфонию Бетховена.

Не дав ему закончить, Алисия сказала:

— Поговорим об этом после. А теперь тебе пора узнать, что существует нечто гораздо более важное, чем твой проклятый Бетховен и все его симфонии, вместе взятые.

— Не понимаю. Что может быть важнее Бетховена?

— Я беременна.

Джейк Малинак, единственный незрячий гид в Испанской школе верховой езды — и, вероятно, во всей Вене, — объяснял группе посетителей, которых он сопровождал в то утро, главные особенности центра:

— Это старейшая школа верховой езды из всех ныне существующих. Ее история начинается в тысяча пятьсот семьдесят втором году, когда сюда привезли андалузских лошадей, считавшихся лучшими в Европе. В Испанской школе классическая верховая езда практикуется в своей чистейшей форме, почти не изменившейся со времен Возрождения.

— Простите, это правда, что ваши лошади рождаются черными и только потом становятся белыми? — спросил один из туристов.

Малинак улыбнулся: похоже, этот вопрос волновал буквально всех.

— Это правда. Кто из вас видел фильм «Багровый прилив», где на борту ядерной подлодки происходит столкновение Джина Хэкмена и Дензела Вашингтона?