Урс Маннхарт - Рысь

Лен искал подходящий ответ, но тщетно.

— Так я принесу вам вегетарианский кофе, — съехидничал Цуллигер.

— Будет болтать-то, — вступилась Бернадетта, тем временем убравшая все вещи и севшая за стол.

— Да они знают, что я не со зла, мамочка, — заявил Цуллигер и повернулся к детям, чтобы спросить, не хотят ли и те чего.

Дочь лет пятнадцати жестом отклонила предложение и исчезла в своей комнате, а чуть более старший сын пробурчал нечто неразборчивое о стакане молока. Цуллигер вставил обратно вынутую на время разговора зубочистку и пошел на кухню, задев по пути огромное ботало.

Лен испытующе глянул ему в спину, вспомнив о висевших на стене трех черепах и лосе из охотничьего журнала.

— Вы рассказывали о посылке, — обратилась Бернадетта к Штальдеру.

— Да.

Тут начались новости.

— В Берн пришла посылка с отрубленными рысьими лапами. Отправили ее из Аргау.

На экране появилась с трудом скрывающая улыбку дикторша и начала рассказывать о зарубежных новостях.

— Отрубленными лапами? — переспросила Бернадетта.

— Вот именно.

— Одной из ваших рысей?

Дикторша читала текст о демонстрации профсоюзов во Франции.

— Не знаем, — ответил Геллерт. — Во всяком случае, это не Тито — его мы пеленговали три часа назад.

— Не только пеленговали, но и видели, — уточнил Лен, встрепенувшийся от имени рыси. — Тито спокойно лежал на выступе скалы за ветвями, смотрел на меня и даже не шевелился. Я был метрах в семидесяти и прекрасно его видел.

Дикторша взяла в руки новый листок и продолжила рассказывать о событиях за рубежом. Лен умолк, не ожидав от себя столь эмоционального описания.

— Но это могла быть рысь с ошейником?

— Завтра выясним, — ответил Геллерт.

— Надеюсь, на ней не было ошейника, — вздохнула Бернадетта. — А известно, из какой деревни пришла посылка?

— Откуда-то из Аргау. Даже Пауль, наш бернский начальник, ничего толком не знает. Но на открытке было написано: «Из бернских джунглей».

— Гм, — хмыкнула госпожа Цуллигер. — Уже есть какие-нибудь предположения?

— Конечно, есть варианты адресов. С фон Кенелем из Ленка, у которого в прошлом году делали обыск, я бы предпочел не встречаться. И еще парочка дворов в Гурнигеле, которые фигурировали в деле по последнему незаконному отстрелу. Но это было в декабре девяносто шестого. С тех пор, если не брать в расчет обыск у фон Кенеля, с рысями все было спокойно. Хотя я, конечно, знаю нескольких типов, попадавшихся мне во время пеленгования — от них можно ожидать чего-то такого. В Аблендшене, Виммисе, Фрутигене, Лауэнене. Везде найдутся люди, люто ненавидящие рысей и нас, зоологов. Но это лишь несколько имен. Поэтому мы вряд ли сможем помочь следствию.

— Пауль, кстати, не звонил егерям? — поинтересовался Геллерт. — Они наверняка что-нибудь знают.

— Я сам позвоню Беннингеру, — ответил Штальдер. — Еще бы хорошо Шпиттелера спросить, он отвечает за Зимментальскую долину. Но этот будет молчать, даже если что-то знает.

Госпожа Цуллигер не сводила с зоологов глаз.

— Как же мне вас жаль! Только вы поймали одну рысь, как тут же подстрелили другую.

— Ну, если подстрелили нашу, то на ошейнике должны остаться отпечатки пальцев. Другой вопрос — насколько это поможет следствию, — сказал Штальдер.

Ханс Цуллигер внес и поставил на стол поднос, заполненный чашками, ложками, водой, растворимым кофе, сахаром, «Ассугрином»,[5] молоком, колбасой и сыром.

— Вот, я достаточно постарался, угощайтесь. И объясните, о чем речь. Из-за телика я не совсем понял, о чем вы тут разговариваете.

— Мы говорим об отрубленных рысьих лапах, присланных в Берн, — просветила мужа Бернадетта и принялась раздавать чашки, ложки и маленькие тарелки.

— Гм-м, — промычал Цуллигер, поворачиваясь к Штальдеру и Геллерту. — И вы ищете рысь, к которой бы подошли эти лапы?

— Что-то вроде того, — ответил Штальдер, не выдав голосом ни малейшего раздражения. — Завтра мы…

— Сейчас покажут! — воскликнул Цуллигер-младший со стаканом молока в руке.

Все повернулись к телевизору. За дикторшей появилась фотография рыси, и Бернадетта Цуллигер перестала размешивать сахар в чашке. Некоторое время в комнате, за исключением голоса дикторши, не было слышно ни звука. Наконец, показали посылку с отрубленными лапами.

Лену вспомнилось, как Штальдер и Геллерт прежде рассказывали о Пауле Хильтбруннере, который в качестве начальника проекта время от времени вынужден был высказываться в новостях. Штальдер строил догадки, почему Пауль не любит показываться перед камерой, на что Геллерт с широкой ухмылкой предположил, будто его наверняка строит Марианна, и все хором расхохотались. Теперь же, когда они увидели посылку с широкими, мощными лапами, с пятнистой шкурой, которая сразу за голеностопным суставом обрывалась кровавым шрамом, было уже не до шуток. Бернадетта Цуллигер, ее сын и ее муж тоже заворожено смотрели на экран. Зубочистка, обычно ходившая ходуном во рту Ханса Цуллигера, на мгновение остановилась.

Сотрудник природоохранного ведомства кантона Берн показал прикрепленные к лапам записки, на которых значились имена разных людей.

— Совсем с ума спятили, — пробормотала госпожа Цуллигер.

Сотрудник ведомства рассказал, кто из зоологов, политиков и защитников природы был упомянут в записке.

— Что бы кто ни говорил, мне кажется, это детский сад какой-то! — возмутилась Бернадетта.

Ник Штальдер, Беньямин Геллерт и Улиано Скафиди молчали и не отрываясь смотрели на экран. Лен наблюдал за Штальдером и Геллертом. Геллерт сидел бледный, неподвижный, оглушенный. Штальдер смотрел на происходящее сузившимися, водянистыми глазами и твердил себе под нос четыре слога, сливавшиеся в слово, которое Лену придется еще не раз услышать: «Ду-бо-ло-мы».

В кадре появился бывший главный лесничий Обвальдена Лео Линерт, один из тех, чье имя упоминалось в записке. На заднем фоне виднелся лес, в котором Линерт тридцать лет назад выпустил на свободу первых рысей. Он глубоко оскорблен этой посылкой, сказал Линерт в протянутый микрофон.

Ханс Цуллигер пристально взглянул на Геллерта, на Штальдера. Оба смотрели, как камера надвигается на овечье стадо, и слышали, что за кадром рассказывают о рекордном количестве овец, задранных рысями в прошлом году. Позже на экране снова показалась улыбчивая дикторша. Перешли к другим новостям из Швейцарии. Что-то о падающих после урагана ценах на древесину.

Штальдер отвел взгляд от телевизора и уставился в стол.

— Tant de merde,[6] — тихо и зло выругался Геллерт. Он поднялся со скамьи, не обращая внимания на кофе. — Надо подзарядить аккумуляторы на старых приемниках, если мы хотим завтра работать все вчетвером.

— Хорошая мысль! — похвалил Штальдер. Он был несколько удивлен. — И проверь, достаточно ли у нас карт. Там, в шкафу, завалялись какие-то старые. Я еще немного посижу. Если кто-нибудь позвонит, ты знаешь, где меня найти. С Беннингером я хотел бы поговорить лично.

— Ладно.

Геллерт быстро попрощался.

— Если завтра все будут пеленговать, надо починить антенну с отходящим контактом, — настолько робко вставил Скафиди, что его слова прозвучали, скорее, как вопрос.

— Ты ее еще не починил? — удивился Штальдер.

— Думал, она нам больше не понадобится.

— Завтра понадобится.

— Я посмотрю, что можно сделать, — смиренно произнес Скафиди, допил кофе, поблагодарил Цуллигеров и вышел.

Прежде чем Штальдер завел с Цуллигером беседу о рысях, Лен тоже отправился наверх, где ему было гораздо уютней. Ему не хотелось сидеть за одним столом с двумя скупыми на слова и непонятными ему провокаторами. В отличие от Скафиди, занявшегося починкой ручной антенны, и Геллерта, беспокойно и безустанно проверявшего аккумуляторы, Лен к завтрашнему дню особенно не готовился: взяв плеер и несколько компакт-дисков с джазом пятидесятых, он завалился спать и в полудреме недоумевал, почему вдруг так взбудораженно стал рассказывать о своей встрече с Тито.

Юлиус Лен не слышал молоковоза Оскара Боненблуста, по-прежнему лежал в наушниках и спал глубоким сном, когда на следующее утро Ник Штальдер громко окликнул его в открытую дверь. Штальдера Лен услышал, но не понял. Ощутив тяжесть в руках и ногах, он сообразил, что сегодня ему не дали выспаться. Лен выполз из нижнего отделения двухъярусной кровати, в которую никто не мог уместиться, не касаясь одновременно головой и пятками деревянного каркаса, и обнаружил, что Улиано Скафиди, спавший этажом выше, уже встал.

Когда, покачиваясь после сна и протирая глаза, Лен вышел в коридор, Штальдер уже пулей вылетал из своей комнаты забитой литературой о хищниках, анестезии и ветеринарной медицине. Лен пропустил его, зашел в ванную и, сидя на унитазе, принялся, как и каждое утро, рассматривать плакат с изображением рыси — снимок неизвестного ему фотографа по имени Жак Селяви. Потом переплел дреды и подставил голову под холодную воду.