Антон Сибиряков - В поисках любви

Пускаю дым из носа.

Синий костюм вздыхает.

— Как это случилось, Антон?

Пожимаю плечами. Случилось что? Вопрос, похожий на сетку кровеносных сосудов.

— Пойми — здесь, сейчас, в этой комнате, я еще могу тебе помочь. Но когда я уйду, тебя просто сожрут.

Я знаю эти слова, они звучат здесь каждый день. Но не имеют такого действия, такой силы, как удары резиновой дубинки по ребрам.

Что я готов рассказать ему? И что могу?

— Я видел его, там…

— Кого?

Перед мысленным взором вспыхивает страшное, нечеловеческое лицо. Зубы-иглы. Муть глазных яблок. И капли крови в уголках бледных губ.

— Убийцу.

— Ты уверен? Антон, ты уверен в том, что видел?

— Да…

— Сколько ты уже не спал? Ты снова сидишь на колесах?

— Бред…

— Послушай! — он обрывает меня. Нависает надо столом. — Ты так уже говорил! Три года назад, помнишь?! Бред — умирать в четырнадцать?! Бред — переходить дорогу в положенных местах?! Бред, бред, бред…везде, мать твою, только один сраный бред! И ты, — палец целит мне в горло, — только ты не бред! Антон…зачем ты убил Леру?

Вот оно. Тот вопрос, ради которого все и затевалось. Сразу же, без торжеств и приготовлений. Выстрел в самое сердце.

— Я не убивал.

Смотрит на меня в бешенстве. Не отвожу глаз.

— Ну, тогда скажи мне, кто ее убил?

— Я не знаю, кто он. Какая-то тварь с острыми зубами…

Фыркает:

— Нет-нет, только без этого…

— Тебя там не было! Черт…

— Вот именно!

Его глаза слезятся от бессонной ночи. Их заливает злость. Замечаю кольцо на безымянном пальце. И думаю о том, какая же холодная сейчас, его половина кровати.

— Почему меня там не было, Антон? Почему не было ребят из группы захвата? Почему там была только одна хрупкая девочка, готовая на все ради твоего долбанного внимания?! Ответишь мне?

Вопросы — пальцы с острыми ногтями, ковыряющие кровавую рану. Только боль. И пустые ответы.

— Мне очень жаль, — вдавливаю окурок в железо пепельницы.

— Тогда признайся. И она освободится.

Качаю головой:

— Ты ничего не понял. Мне жаль ее, но не тебя!

Обветренные губы усмехаются.

— А мне тебя искренне жаль. Ведь никого там не было, Антон. Эксперты обнаружили только твои следы.

Это ни к чему не приведет. Мы сотрем в спорах языки, но так и не добьемся понимания общей правды. Я был там, с ней. Все, что у нас есть. Только эта, твердая, непоколебимая стена. И мы — по разные ее стороны.

Диск с откровениями Оксаны, мог бы кое-что прояснить. Но о нем, почему-то, все забыли. Он так и остался лежать там, в мокрой грязи. Никому ненужный балласт, тяжелящий расследование. Отодвигающий финишную черту за недосягаемую линию горизонта.

Синий костюм, как всегда, торжествует. Думает о победе. И мысленно ускользает из допросной в теплые объятия любимый женщины.

Кольцо блестит на пальце. Золотая бесконечность любви, замкнувшаяся в круг. Но так ли неразрывны эти узы? И неужели в них и есть настоящая правда?

— Он будет убивать.

— Что?..

Не слушает. Думает о жене.

— Вы нашли диск?

— Если он там есть, то обязательно найдется, не так ли?

Они не найдут его. Вижу бледную руку, вытаскивающую из грязи прозрачную коробку. Пока они занимались мной, убийца снова был рядом. Подходил вплотную, рассматривая крепкие спины, закованные в бронежилеты.

Но как же следы?..

Закрываю глаза. Сон тут же утаскивает меня в яркие глубины.

Красное море накатывает на белый берег, закипая розовой пеной.

— Антон!?

Вздрагиваю.

— Да?

— Ты заснул.

— Я очень устал.

— Тебе нужно отдохнуть. Выспаться…

— Нет, — протираю липкие от дремоты глаза. Синий костюм снова стоит у двери. — Я в порядке.

— Ты готов говорить? — голос наивно удивлен.

— Откуда вы узнали, что я там, в этом поселке?

Странно, но я до сих пор не думал об этом. Не спрашивал.

— Ты действительно думаешь, что я скажу тебе? Нет. Не в этот раз.

Киваю.

— Тогда мне нечего больше сказать.

— Твой выбор. Я предъявляю тебе обвинение в убийстве Валерии Сотниковой, — кулак стучит по двери. — Уведите задержанного!

— Ты, правда, веришь в это? Веришь, что я убил Леру?! — вскакиваю с места, опрокидывая стул.

— Ты упустил свой шанс поговорить, Антон. Теперь слушать тебя уже никто не станет…

— Ты даже не представляешь, что за тварь я видел!

На мой крик в допросную врывается конвойный. Молодой парень с испуганным прыщавым лицом и дрожащими руками. Держит меня на мушке, хотя автомат и пляшет из стороны в сторону.

— К стене!

— Спокойно, — я отступаю от стола.

— Не надо, — синий костюм осторожно кладет ладонь на черное дуло и опускает его вниз. — Задержанный все понял. Правда, ведь, Антон?

Он насмехается надо мной. Ждет, когда, наконец, я преклоню колено перед его раздутым величием. И, я делаю лживый поклон:

— Да…я понял…

Губы расползаются в довольной ухмылке.

— Уведите подозреваемого.

— Лицом к стене…

— Да понял я! — огрызаюсь сквозь зубы и поворачиваюсь к конвоиру спиной, складывая руки замком. — Суки…

— Не горячись так, Антоша. Не горячись.

Холодные браслеты защелкиваются на запястьях, больно передавливая вены.

— Ты теперь настоящий преступник! Не то, что раньше…

— Пошел ты!..

— Увести!

Автоматное дуло вонзается под лопатку. Тонкие пальцы ложатся на плечо и разворачивают меня к выходу.

— Вперед! Экипаж уже заждался.

Они повезут меня в СИЗО. Отгородятся толстыми стенами с колючей проволокой и примутся выковывать ложь. Каждое новое звено, пульсирующее жаром, они будут добавлять к моим кандалам. Снова и снова. Пока я не сломаюсь.

Оглядываюсь к следователю:

— Камера…

Он кивает:

— Можешь рассчитывать на ментовскую…

— Вперед, я сказал! — конвойный входит во вкус. Чувствует себя палачом.

Улыбаюсь, смотря себе под ноги. Этот парнишка — мой последний шанс.

Он ведет меня по коридорам, подталкивая в спину острой пикой автоматного дула. Выводит на улицу, в морозную утреннюю свежесть.

Солнца нет. Только его белый, тусклый свет над крышами многоэтажек. Воздух дрожит от холода. На газонах у крыльца серебрится иней.

Вздрагиваю. И начинаю действовать.

— Ну, что, мразь? — стараюсь развернуться на обледенелом крыльце. — Прокурорская шестерка! Дай сигаре…

Он бьет меня кулаком в живот так, что перехватывает дыхание. Из легких, с сипом, вылетает белесый пар. Сгибаюсь пополам от дикой боли.

В кишках, разбуженный и недовольный, ворочается гастрит. Хватается за кишки и поднимается в полный рост.

— Эй! — конвоир передергивает затвор. — Ты брось это!..Ну-ка…

Голос взмывает ввысь. Испаряется. Исчезает.

Оседаю на ступени, заваливаясь набок. Медленно погружаюсь в обморочные воды, словно тяжелый танкер. Цепляюсь за собственные глухие стоны. Но их вес слишком мал. И, спустя мгновение, я ухожу на дно вместе с острыми обломками…

…Небо. Совершенно бесцветное, поседевшее. Оно смотрит на меня сквозь пыльные стекла и молчит.

Я лежу на кушетке, в салоне скорой помощи. На окнах — красные наклейки крестов. За ними — застывшие глаза предстоящей зимы. Вокруг меня — люди. Врачи в синих куртках. И, тот самый, молодой конвоир. С автоматом.

За скорой следует УАЗ. Замечаю мигалки на крыше.

Закрываю глаза.

Утренний час. Дороги пусты. На пробки рассчитывать не приходится.

Правое запястье до сих пор сжимает наручник. Видимо паренек приковал меня к себе, опасаясь побега.

Насмотрелся голливудских боевиков!..

Сжимаю левую ладонь в кулак. Гляжу из-под опущенных век.

Мальчишка смотрит в окно, опустив оружие в пол. Уставшие после ночной смены врачи, дремлют.

Когда отец лежал обожженный на дне ущелья, взятый в кольцо десятком боевиков, говорило ли с ним небо? Звало ли? Или морщилось, в отвращении разглядывая перебитые ноги?

Приподнимаюсь на локте и резко бью, не успевшего дернуться конвоира, в челюсть. Левой, что есть силы, вышибая из десен кровь, выламывая зубы. Красная морось бьет в боковое стекло, словно выстрел из водяного пистолета. Он пытается подняться. Размахиваюсь и бью еще раз. Туда же. Изо всей силы, выбивая из пальцев суставы. Паренек валится на сидение. Сползает на пол. Врач, сидящий слева, у заднего выхода, пытается накрыть меня весом собственного тела. Бью его в грудь ногами, и он с криком отлетает назад, спиной распахивая створки дверей.

— Держись!.. — слышу свой испуганный голос. Тянусь к нему.

Но парень вываливается из ГАЗЕЛи, размахивая руками. Вижу его бледное, искаженное страхом лицо. И потом, спустя всего лишь миг, жесткие колеса преследующего нас УАЗа, подминают его под себя, стирая в темно-красное месиво.