Джон Вердон - Загадай число

Ты удивлен: откуда я знаю, что ты загадал цифру 658? Кто может знать тебя настолько хорошо? Хочешь получить ответ?

Тогда сперва ты должен мне вернуть $289.87, которые были истрачены на то, чтобы найти тебя. Пришли эту сумму по адресу: а/я 49449, Вичерли, штат Коннектикут, 61010.

Пусть это будут наличные или личный чек на имя Х. Арибда (раньше меня звали иначе).

Помимо необъяснимого предсказания цифры, вторая записка вновь делала упор на личное знакомство и упоминала сумму, якобы уплаченную, чтобы найти Меллери (хотя из первой записки складывалось впечатление, что речь идет про случайную встречу), — сумму, которую следовало вернуть, чтобы автор обнаружил себя. Записка также предоставляла выбор: заплатить наличными или чеком, и для чека упоминалось имя Х. Арибда с пояснением, почему Меллери это имя не покажется знакомым. К этому прилагался адрес абонентского ящика для отправки денег. Все эти факты Гурни записал в блокнот, потому что это помогало ему приводить мысли в порядок.

Из всего записанного следовало четыре вопроса: как можно объяснить фокус с цифрой, если исключить возможность гипноза или ясновидения? Имеет ли какой-то смысл цифра 289.87, помимо того, что она заявлена как сумма, потраченная, чтобы найти Меллери? С каким замыслом предоставлялся выбор между наличными и чеком, звучащий как дешевый рекламный ход? И почему имя «Х. Арибда» кажется Гурни смутно знакомым? Он записал эти вопросы в столбик.

Затем он разложил записки в порядке, в котором они пришли.

Первое, что поразило его, это резкая смена настроения. Игривый тон первых записок в прозе стал угрожающим уже к первому стиху, откровенно зловещим ко второму и заговорил об отмщении в третьем. Если оставить в стороне вопрос, насколько велика реальная угроза, послание было таково: автор, некто Х. Арибда, говорил, что намерен поквитаться с Меллери (или даже убить его) за некий поступок, совершенный спьяну когда-то в прошлом. Записывая слово «убить» в блокноте, Гурни снова взглянул на первые строчки второго стиха:

Теперь ему стало совершенно ясно, что эти слова означали, и значение их было до ужаса простым. За жизнь, которую ты отнял, ты заплатишь собственной жизнью. С тобой сделают то, что сделал ты.

Его пробила нервная дрожь. Он не знал, явилась ли дрожь для него подтверждением правоты, или уверенность в собственной правоте вызвала дрожь, однако сомнений у него не осталось. Впрочем, это не давало ответов на остальные вопросы, а скорее порождало новые и делало поиск ответов более срочным.

Была ли угроза убийства просто угрозой или декларацией о намерениях? Что именно автор хотел сказать строчкой «Я делаю, что сделал»? Сделал ли он уже с кем-то другим то, что теперь собирался повторить с Меллери? Мог ли у Меллери быть подельник, с которым автор уже поквитался? Гурни записал для себя напоминание спросить у Меллери о его друзьях — был ли кто-нибудь убит, подвергался ли угрозам или нападениям.

Возможно, далекие вспышки у чернеющих холмов и упрямые раскаты грома вызвали соответствующий настрой, а может быть, Гурни просто устал, но образ автора записок начал потихоньку проступать из тени. Отстраненный тон, угрозы, аккуратный почерк — он сталкивался с таким сочетанием прежде, и оно приводило к ужасным последствиям. Он смотрел в окно бывшей кладовой, чувствуя надвигающуюся бурю. Записки, со всей очевидностью, писал психопат. Психопат, называющий себя Х. Арибда.

Разумеется, оставалась возможность, что он ошибался. Не в первый раз мимолетное настроение, особенно когда он сидел дома один вечером, создавало в нем уверенность, не подкрепленную фактами.

И все же… что такого в этом имени? Почему что-то шевелилось в закоулках памяти?

Он лег спать пораньше, задолго до возвращения Мадлен с концерта, намереваясь первым делом с утра вернуть записки Меллери и уговорить его пойти в полицию. Угроза была слишком явной. Он улегся в постели, но не смог успокоиться. В голове у него безудержно метались мысли, которым не было выхода. Это случалось не впервые — он объяснял себе, что такова цена вовлеченности, предельной концентрации на задаче. Когда размышления одолевали его в постели, у него был выбор: либо пролежать часа четыре, пока ум не выдохнется, либо встать и одеться.

Несколько минут спустя он уже стоял на патио в джинсах и старом удобном хлопковом свитере. Полная луна просвечивала сквозь тучи — амбар было видно почти как днем. Он решил пройтись в том направлении, по дороге, ведущей через луг.

За амбаром был пруд. На полпути он остановился и прислушался к звуку машины, едущей со стороны деревни где-то в километре. В этой части Катскильских гор, где ночами раздавался только вой койотов, машину можно было услышать задолго до ее появления.

Вскоре передние фары машины осветили увядающие заросли золотарника на краю луга. Мадлен повернула к амбару, остановилась на щебневой дороге и выключила фары. Выбравшись из машины, она медленно направилась к мужу, привыкая к темноте.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. Ее голос звучал мягко и дружелюбно.

— Не мог заснуть. Мысли всякие крутятся. Решил пройтись вокруг пруда.

— Дождь будет. — Раскат в небе словно подтвердил ее замечание.

Он кивнул.

Мадлен встала рядом с ним на тропинку и сделала глубокий вдох.

— Какой запах. Давай прогуляемся. — Она взяла его под руку.

Они дошли до пруда, где тропинка расширялась. Где-то в лесу кричала сова, точнее, это был скрип, который они принимали за крик совы с момента, когда впервые услышали его тем летом, и с тех пор с каждым разом их убежденность в том, что это именно сова, крепла. Гурни, со своим аналитическим подходом, понимал, что в этой крепнущей уверенности нет никакой логики, однако понимал также, что сказать об этом значило огорчить Мадлен. Поэтому он молчал, радуясь, что знает, когда рядом с ней надо промолчать, и они дошли до дальней стороны пруда в согласной тишине. Она была права — в воздухе стоял невероятно сладкий запах.

У них случались такие вечера, когда они остро чувствовали нежность друг к другу и были близки, как в первые годы брака, до несчастного случая. «Несчастный случай» — безликое обобщение, которым он маскировал в памяти то, что произошло на самом деле, чтобы острота конкретики не впивалась в сердце. Несчастный случай — смерть — затмил солнце, превратил их брак в помесь привычки, сотрудничества и долга, и лишь иногда, очень редко, между ними проскальзывала искра, напоминая о том, что было когда-то и что, возможно, еще не было потеряно.

— Ты как будто все время с чем-то борешься, — сказала она, сомкнув пальцы на его руке, чуть повыше локтя.

И снова она была права.

— Как концерт? — спросил он наконец.

— В первом отделении играли барокко, было замечательно. Во втором — двадцатый век, не так интересно.

Он хотел что-то сказать о собственной нелюбви к современной музыке, но передумал.

— Отчего ты не можешь заснуть? — спросила она.

— Сам не знаю.

Он почувствовал ее недоверие. Она отпустила его руку. Что-то плеснулось в пруду недалеко от них.

— История Меллери из головы не идет, — признался он.

Она промолчала.

— Какие-то обрывки мыслей все кружат, кружат, покоя не дают, и толку тоже никакого. Я слишком устал, чтобы выстроить логику.

Она снова задумчиво промолчала.

— Все время думаю про подпись в записке.

— Х. Арибда?

— Откуда ты… ты слышала, как мы об этом говорили?

— У меня отличный слух.

— Знаю, но всякий раз удивляюсь.

— Может быть, на самом деле это не Х. Арибда, — сказала она как бы между прочим, но он отлично знал, что она ничего не говорит просто так.