Ариадна Борисова - Записки для моих потомков

Я пока их слушал, чуть живот не надорвал от смеха. И тут Коська говорит: «Нас папка тозе от гланаты на войне погиб». Галинка губы надула, сейчас заревёт. Коська на меня покосился и шепчет: «Давай мы эти гланаты подальсе блосим, а то вдлуг Миска подолвётся!»

Не успел я вскочить, как малыши схватили гранаты и умчались. Я с ходу в штаны запрыгнул, на улицу вылетел, да поздно: упредили, швырнули со всего размаху гранаты об забор. Сами упали на землю ничком и не шевелятся, взрыва ждут…

Дедушка Миша помолчал. Потом сказал как-то глухо:

— Гранаты, конечно, лопнули. Взорвались. Они же спелые были, аж кожица надтреснутая. Потекли по забору красные зёрнышки. Как кровь потекли…

Дедушка достал из кармана пачку папирос с нарисованной картой, взял веточку и, поворошив ею в костре, прикурил.

— Вот так-то, — сказал, — от всего понемножку.

Костёр потрескивал деревом. Он был живой и похожий на хоровод весёлых оранжевых белок. Голубой дымок от папиросы смешивался с большим дымом костра и растворялся высоко в воздухе. Тонко звенели комары.

Васька сидел у костра, уставившись в огонь, а глаза у него были странные, будто он в костре какие-то картинки увидел. Павлик вдруг засуетился, зачем-то пробежал вокруг костра, остановился возле дедушки Миши и запрыгал на одной ноге.

— Чего ты, чудик? — улыбнулся дедушка Миша, и его лицо опять собралось в симпатичный букетик.

— Да так, — потупился Павлик. — Я, дедушка, пошутил насчёт еды. Ну, что мне многое не нравится. У меня почему-то с утра резко аппетита не было. И вдруг сейчас он появился. А так я всё люблю — и сыр, и пенки, прямо до ужаса. Я, можно сказать, ни дня без них прожить не могу!

И он выпил всё без остатка, съел до последней корочки и даже крошки собрал и в рот закинул. А потом мы попрощались с дедушкой и отправились домой. Молча шли по дороге и догадывались о мыслях друг друга.

Я даже слов таких слышать не хочу — «война», «бомбы», «террор» и «оружие». Вот мы вырастем и сделаем так, чтобы наши потомки вообще не знали ни о каких военных гранатах! Только о съедобных.

Мы сидели на скамеечке у Сарданы во дворе и умирали от скуки.

— Давайте хоть в бадминтон поиграем, — зевнув, предложил Васька.

Никому не хотелось.

— Под землёй есть полезные ископаемые, алмазы и другие самоцветы, мы могли бы их поиска… — начал было Павлик, но Сардана просто закрыла ему рот рукой. Мы были по горло сыты всякими кладами.

— Моё дело — предложить… — пожал плечами Павлик и встал вниз головой, прислонив ноги к стене сарая.

— Ты что делаешь? — спросила Сардана.

— Мысли коплю, чтобы придумать, чем заняться.

Пока Павлик копил мысли, мы ели вкусный домашний хлеб, который испекла мама Сарданы. Сверху он был присыпан сахаром. Сахар сверкал на солнце, как белый бисер.

Павлик, стоя на голове, спросил:

— У тебя, Валентинка, что ли, нога болит?

— Нет, я просто так бинты накрутила, из-за Мальвы, — объяснила я. — Она лапу ушибла и хромает. Поэтому я Мальве лапу перевязала и себе тоже из солидарности.

— Театр! — засмеялся Васька.

Павлик хлопнулся на землю и заорал:

— Повтори!

— Ну… театр… — удивился Васька.

— Вот чем мы займёмся!

И мы решили поставить настоящий спектакль.

— Есть всякие пьесы, — важничал Павлик. — Например, про то, как один принц спрашивал у всех, быть ему или не быть. Или как Дездемóну душили.

— Кто душил? — раскрыл рот Васька.

— Кто-кто… Отéлло.

— А зачем Отелла Дездемону душила?

— Отелло — он, а не она. Чёрный такой. Вот у дедушки Миши есть собака Мавр, а у Отелло была такая национальность.

— Собака?!

— Мавр, дурак!

— Кто дурак — Отелло?

— Ты дурак, отстань! Не мешай над пьесой думать! — Павлик откусил от горбушки и уставился на сахарные блёстки.

Васька пробормотал:

— Ну и что, я тоже пьесу сочинить могу…

Сардана сказала:

— Я понимаю: театр — это где актёры. А почему тогда некоторых врачей зовут психтеатрами?

Павлик фыркнул, и сахар с хлеба так и разлетелся во все стороны.

— Ой, не могу! Такая здоровущая, а не может психиатра от театра отличить!

Тут уж и Сардана обиделась. Но потом они помирились, и мы пришли к выводу, что лучше всего написать пьесу сообща. Сначала каждый дома сочинит свой вариант, потом самые лучшие куски выберем и соединим.

Оказалось, быть писателем очень трудно. Я выдумывала пьесу весь вечер. Мама даже заволновалась, что я сижу спокойно, и всё спрашивала:

— Что случилось?

— Мы, мамочка, решили стать актёрами, — успокоила я, — а пока пьесу пишем. У нас будет настоящий театр, где сцена, кулисы и прочее.

Маме с бабушкой наша затея понравилась.

В ту ночь я никак не могла уснуть. На меня то и дело накатывали умные мысли. Я вскакивала, бежала к столу и прибавляла их к пьесе тут и там.

Утром все по очереди прочитали свои произведения. Павлик написал о древнем оружии и космических воинах, Васька — о задушениях и гладиаторах, Сардана — историю о принцессе, а я — о злых и добрых волшебниках. Все пьесы получились хорошие. Мы быстро сложили все в кучку, и вышло замечательно, даже в двух действиях.

Сюжет был такой:

«Жила-была одна прекрасная принцесса, которая влюбилась в воина из космоса. Он тоже полюбил её до гроба. Но тут злой волшебник по имени Драндулет тоже влюбляется в принцессу и посылает воину в подарок отравленную колбасу. В это дело вмешивается добрый волшебник Орбит и отнимает ядовитый продукт. Но воин уже успел отъесть порядочный кусок колбасы. И тут он думает, что Орбит враг, и стреляет в него из булавы. Булава, как объяснил Павлик, это древнее орудие, палка с колючим шариком на конце. Только здесь булава волшебная, стреляющая.

Потом происходят гладиаторские бои. Воин, конечно, всех побеждает. Принцесса, обнаружив поверженного Орбита, начинает страшно кричать. В это время яд проникает в организм воина, и он тоже падает. Драндулет торжествует и начинает склонять принцессу к измене космическому содружеству. Внезапно Орбит волшебным образом оживает, оживляет воина, и они побеждают Драндулета».

Павлик объяснил нам, что это трагедия.

— Чур, я — принцесса! — заявила Сардана. — А то не буду играть.

Мне досталась роль добряка Орбита, Павлику — Драндулета, а роль воина — Ваське. Мелкие роли гладиаторов поручили Сарданиному братишке Вовке.

Начались репетиции. Видимо, мы кричали очень громко, потому что люди подходили и спрашивали:

— Кого бьют-то?

Павлик вежливо отвечал:

— Пока ещё никого. Но скоро будут, приходите посмотреть.

По селу разнеслись слухи, что мы собираемся устроить показательные бои по карате.

— Мы забыли самое главное — рекламу, — волновался Павлик. — Чтобы зрители на спектакль валом валили, мы должны сначала вывесить на заборе театральную афишу.

Он принёс краски, кисти, лист ватмана и принялся по нему ползать. Мы встали вокруг. Всегда интересно наблюдать за работой художника.

— Кто это — обезьяна? — спросил Васька, указывая на что-то коричневое с ножками и в короне, которое улыбалось с афиши кривым красным ртом.

— Сам ты обезьяна! — обозлился Павлик. — Что, принцесс никогда не видел?

— Это принцесса? — удивилась Сардана. — А почему у неё рот куда-то вбок уехал?

— По кочану, — огрызнулся художник. — Потому что она собирается поцеловать воина.

— Вот ещё! Буду я с ним целоваться!

— Так это ж для рекламы! Как взрослые увидят, сразу прибегут! Их хлебом не корми, дай только глянуть, как кто-то целуется!

Сбоку на афише Павлик вывел:

«Трагедия „Космическая сага, или Коварная любовь“! Приходите все, кто хочет посмотреть на стрельбу из булавы! Ещё будет гладиаторский бой! Все приходите со своими стульями! Плата за вход — любой шоколад, мороженое или конфеты!» Мы были заняты театром все дни напролёт.

Родители, довольные, что мы ничего не ломаем и не поджигаем, хвалили и поощряли нас. Дядя Сеня притащил картонный ящик из-под телевизора. Мы разрезали ящик, разрисовали, и получились декорации.

Сцена у нас была в недавно отстроенной беседке, потому что она открытая и с полом. Стол мы подвинули к переднему краю и занавесили покрывалом. Получилась будка, откуда Павлик, пока не играл свою роль, подсказывал нам слова. Павлик сказал, что раньше в каждом уважающем себя театре были такие будки. Они назывались «суфлёрские», в них сидели специальные работники — суфлёры, которые подсказывали актёрам слова ролей.