Александр Сытин - Контрабандисты Тянь-Шаня

— Разве можно спрятаться от народа? — сказал Джантай.

Он слез с коня и, тяжело ступая по длинной скользкой траве, пошёл в гору.

— Если я не пойду на суд, пшеницу вытопчут, воду отведут, коней раскрадут.

— Хорошо, я буду с тобой, — сказал Оса, идя за ним.

Только тут он заметил, что впереди них шел старик. Джантай, следуя за ним, продирался через колючие кусты, пока наконец они не поднялись до большого камня. Перед ними открылась небольшая ложбина, поросшая кустарником. Пять или шесть стариков, таких древних, что казалось, будто они вросли в землю, торжественно и молча сидели на камнях. Их бороды позеленели от времени. Казалось, что они сидят здесь всегда, молчаливые и неподвижные, с застывшими глазами, похожие на идолов. Парчовые халаты горели на солнце. Джантай подошел с опущенной головой, сложив руки, как подсудимый. Оса легко взбежал за ним. Дно ложбины поднималось круто вверх, и старики сидели один над другим. Командир спокойно сел на камушек и закурил трубку.

— Джантай; — слабым, детским голосом заговорил старичок, сидевший ближе других, — ты хорошо сделал, что пришел сюда. Ты соблюдаешь обычай; это хорошо. Но кровь, которую ты пролил, не высохла в нашей памяти.

Он умолк и остался по-прежнему неподвижен.

— Я покоряюсь! — сказал разбойник.

Тогда старик, сидевший на камне выше всех, начал называть какие-то имена одно за другим — киргизские и русские, китайские и дунганские. После каждого имени Джантай говорил:

— Да, я готов заплатить за его кровь!

Потом Джантай замолк и только кивал головой в знак согласия. Казалось, что это никогда не окончится. Старик шамкающим голосом бормотал наверху имена, а Джантай все кланялся. Вдруг он перебил судью и сказал:

— Этих двух людей я не убивал, они упали в пропасть. Я только взял их товары. Людей кругом не было.

Старик не стал прекословить, и его речь, состоявшая из одних имен, полилась дальше. Когда наконец он умолк, Джантай сказал:

— Больше половины этих людей я не убивал.

— Так какого же ты черта молчал! — вскричал Кондратий.

— Йэ! Кто может перебивать судью?! — со страхом спросил Джантай.

После этого совершенно неожиданно для Кондратия судья и разбойник вступили в торг Джантай отказывался от целого ряда приписываемых ему преступлений. Он ссылался на многих свидетелей, которые, оказывается, уже были известны судьям. Наконец дело свелось к тому, что Джантай обещал уплатить пятьсот баранов. Он снял шапку, вытер пот со лба и хотел уходить, но в это время один из судей сказал:

— Два дня назад твой сын обидел свою невесту. Она дочь манапа. Но, кроме того, нехорошо, когда обижают женщину. Пусть молодой человек три дня молится в мазаре, чтобы искупить вину. Так решил суд..

Джантай ухмыльнулся, поклонился и пошел к дороге.

— Что же, это хорошо! — сказал он, обращаясь к Кондратию.

Кондратий что-то пробормотал о проклятой комедии, Ко Джантай его не понял. Все молча сели на лошадей и поехали догонять отряд. Через полчаса пути они увидели у дороги глиняные развалины мазара. Здесь была могила святого. Длинный шест саженей в пять длиной поднимался из-за стены, и на шесте висел конский хвост в знак того, что это место свято. Джантай остановил коня с носилками Алы, и юноша с усилием опустился на землю.

— Ты совсем больной, — сердито сказал Оса. — Все это глупости, пусть старики сами сидят в этой дыре.

Алы упрямо улыбнулся и пошел к мазару. Джантай последовал за ним. Кондратий плюнул от злости и ударил коня камчой. Красноармейцы с сожалением поглядели на юношу и тронулись за командиром. Алы медленно вошел в мазар. Это была небольшая постройка. Высокая глиняная стена, наполовину развалившаяся от времени, окружала четырехугольным забором большую, поросшую травой могилу. Ветхая деревянная дверь в глинобитной стене была вся изъедена червоточиной. На могиле стоял глиняный кувшин с водой и лежало несколько лепешек. Алы понял, что это все его пропитание на три дня. Как надлежит кающемуся, он сел на могилу и остался неподвижен. Потом ему стало скучно. Он снял чапан, разостлал его в тени около раскаленной стены и, съев лепешку, заснул как убитый.

— Алы-батыр! — сказал женский голос.

Алы открыл глаза. Была ночь. Луна, спокойно поднявшись над мазаром, сияла вверху. Алы зажмурился и не шевелился. Холодный ужас прошел у него по всему телу. Он решил, что святой хочет с ним побеседовать. Голос звал его все более настойчиво. Алы не выдержал и открыл глаза. Через стену смотрело на него миловидное лицо Батмы. Он понял, что девушка сидит на коне, и рассердился на нее за свой испуг.

— Здравствуй!..

— Мне жаль, что ты сидишь здесь, — печально заговорила девушка, пытаясь лучше заглянуть через стену и рассмотреть Алы. — Я чуть не загнала коня, чтобы накормить тебя. Если ты позволишь, я внесу это тебе, — и она положила на верх стены сверток, который сняла с седла.

Она нагнулась и мгновенно исчезла. Потом ее лицо снова появилось над стеной, и она проговорила с улыбкой:

— Кроме того, я привезла много мяса.

— Ты пришла нарушить мой пост?

Лицо девушки исчезло. Юноша услыхал ее плач и потом хрумканье коня в темноте. Он знал, что конь должен поститься вместе с ним. Прежде чем заснуть, он тоскливо слушал, как голодный конь бил копытами в землю, но теперь решил, что шайтан хочет, чтобы он выглянул из мазара.

— Скажи, правда ли, что мой конь ест траву? — обеспокоенно спросил он.

— Да, — отвечала Батма, смеясь сквозь слезы. — Он умнее своего господина и потому ест, когда ему предлагают.

Она замолкла, потом заговорила, понизив голос:

— Я приехала к тебе, чтобы спасти твоих друзей. Я знаю, что ты их любишь, но ты сделался муллой, и я сейчас уйду.

— Куда ты уходишь? — закричал Алы.

— Мои женщины охраняют стадо, — с притворной печалью отвечала Батма. — Сейчас лунная ночь, и волков нет. Мужчины устали за день и спят. Молодые девушки ждут своих пастухов. Пастухи приходят и говорят слова любви. Я пойду к пастухам. Мой любимый стал святым, но я — не гурия и потому ухожу.

— Подожди! — закричал Алы. — Правда ли, что моим друзьям угрожает опасность?

— Байзак собирает долги. Он будет прощать всем, кто ему должен, но за это собирает их подписи против Кок-Ару. Тогда Джантай не сможет быть и одного дня на пшенице. Он уйдет в горы, и вместе с ним ты. Поэтому я пришла, чтобы предупредить тебя.

— Я, останусь здесь, — угрюмо ответил юноша.

— Джантай уйдет в горы, если несчастье случится с Кок-Ару, — сказала девушка. — Джантай никому не верит, кроме Осы. Поэтому я буду его спасать. А ты, если можешь сделаться святым за три дня, сиди здесь.

Алы видел, как ее тонкая фигура скользнула по холму, и сам, не понимая хорошенько, что делает, вышел из мазара. Девушка помогла ему подняться и лечь на носилки, взяла в повод коней и помчалась к городу. Скоро черными колоннами показались тополя и замигали огоньки домов. Они протопали по пустынным улицам и остановились около маленького домика Осы. Комната была набита народом. Пограничники и джигиты разговаривали и смеялись, а Джантай сидел в кресле, поджав под себя ноги. Когда какая-нибудь нога свешивалась, старик подтягивал ее рукой, подминал ее под себя и снова устраивался так же удобно, как на полу. Кондратий попыхивал трубкой и слушал разговоры, которые гудели по всем углам комнаты. Его жена еле успевала наливать чай из самовара такой величины, что он делал комнату похожей на чайхану.

— Кок-Ару! Они хотят взять тебя на бармак, — коротко сказал Алы.

В комнате воцарилось молчание. Все присутствующие хорошо знали, что значат эти слова. Под всякой клеветой вместо подписи за неграмотностью прикладывается бармак. Выражение «взять на бармак» обозначало безысходную, непоправимую клевету. Сотни порабощенных, забитых пастухов подписывали по приказанию бая или манапа какую-нибудь кляузу. Целые аулы младших родственников клятвенно подтверждали клевету и брали врага на бармак. История Будая живо всплыла в памяти всех, и ни один голос не прерывал молчания в маленькой комнате.

— Кто? — спросил Джантай.

— Байзак. Он говорит, что половину опия украли, что пограничники без денег брали баранов в юртах.

— Алы, — перебил Джантай, — так они будут говорить для русских начальников, которые ничего не понимают, Но как он хочет говорить тем, кто приложит пальцы?

— Байзак простит им все долги, — отвечал юноша.

— Что же ему должны пастухи? — спросил Кондратий.

— Опий, — отвечал юноша. — Они могут заплатить скотом или деньгами, так как у них нет черного теста. Но если он простит долг, они сделаю для него все.

— Пусть при мне никогда не говорят всех этих глупостей, — твердо сказал Оса. — Мне все равно, какая сорока бегает по пастбищам с бумагой. Я отвечаю только перед законом.