Ярослав Стельмах - Митьказавр из Юрковки

— Но почему же, почему?

— А потому, что в озере... — он понизил голос, — кто-то живёт!

Мы вздрогнули.

— Да, — продолжал Василий дальше. — По ночам, — правда, не часто, — воет страшно и вздыхает «о-о-о-о-ох», мороз по коже. Сам слышал. А днём не вылезает. А может, и вылезает, да никто не видел. Вон там берег травой порос, а у нас песок. В прошлом году пастухи здесь коров поили. Вдруг слышат — телёнок так жалобно мукнул. Они туда, а над телёнком только вода забурлила. И на песке следы огромных лап, как от крокодила.

— Да что ты!

— Точно! Но это ещё не всё. Пойдёмте со мной. Мы приблизились к нескольким соснам, что в этом месте росли у самой воды.

— Смотрите!

На стволах виднелись глубокие царапины, корневища двух-трёх деревьев были подрыты, чешуя от коры покрывала землю.

Онемело озирали мы эту картину.

— Вот и подумайте, кто бы это мог быть. Вы знаете что-нибудь о Лох-Несс?

— Что-то такое слышали...

— Это озеро в Шотландии. И живёт там странное огромное животное, вот примерно... Ну, да не буду делать предположений. Это ещё не доказано. Ну, а теперь прощайте, мне пора. Пока! Ещё увидимся.

Он мигом надел штаны и вытащил из-за кустов велосипед:

— У меня тренировки. По графику.

— Что ты на это скажешь? — спросил Митя, когда Василий уже исчез с глаз.

— Да кто его знает, может, это всё неправда. Как-то не верится...

— Может, и врёт, — согласился Митя. — И откуда только здесь этот янтарь? — Подбросил вверх и поймал жёлтый камень. — Как, он говорил, то озеро называется. Лос-Несс?

— Лох-Несс.

— Надо будет расспросить у кого-то из старших.

— Да. А всё-таки он неплохой хлопец.

— Кажется, да.

От озера повеяло прохладой...

В доме звенели стёкла и стаканы на печи. Фа-Диез снова вступил в поединок с тромбоном, и оглушительные звуки разлетались по селу стаями вспугнутых ворон. Если я сравниваю звуки с этой птицей, то фа-диезовские вороны были, кроме всего, очень общипанными и уродливыми. От них хотелось отмахнуться и убежать подальше.

Однако на некоторые организмы они, видимо, действовали положительно. Именно этим я объясняю рождение в Митькиной голове ещё одной идеи.

Митька возился у нашей скудной коллекции (несколько жучков и бабочек мы же словили), а я устроился на кровати, накрыв голову подушкой. Вдруг чую — её отдирают от моего уха.

Надо мной склонился Митька.

— Сергей, а если нам...

Ещё один вопль несчастного инструмента заглушил Митькины слова.

— Что нам?

— Таки поселиться возле озера и самим проследить... за этим от...

— Так тебя бабушка и отпустит! Жди!

— А если отпустит?

— Конечно, это было бы совсем неплохо! И ночевать там?

— Там. Ведь Василий сказал, что оно только ночью вылезает. И шалаш у нас такой, самим себе завидовать можно. Хоть зимуй там. Возьмём с собой одеяла. Сейчас же тепло.

— Да, тепло. Это в доме тепло!

— Не замёрзнем. Не бойся.

— Я и не боюсь. А вот бабушка...

— Беру её на себя. Разве может бабушка чего-то не сделать ради своего внука?

И он выбежал из дома.

Вернулся через пять минут. Радость победителя освещала его лицо.

— Порядок! Сначала на одну ночь. А там видно будет.

И мы двинулись к озеру.

Впереди весело прыгал Митька, за ним с рядном и одеялами топал я. Узел связали один и договорились нести его по очереди.

— А если это действительно какой-то зверь? — обернулся ко мне Митька. — Вот было бы здорово! И мы первыми его увидим.

— Ну, посмотрим, а дальше? 

Я был настроен скептически.

— Сфотографируем!

— А дальше?

— В школу снимок привезём. Вот переполох поднимется! Все умрут от зависти. Это не какие-то там бабочки.

— И мы только вдвоём будем на уроки ходить.

— Почему это?

— Все же умрут.

— Э, тебе лишь посмеяться. Несерьёзный ты человек. У ботанички любимыми учениками станем, — мечтал он.

— И она немедленно пошлёт своего любимого ученика на районную олимпиаду, на которой он торжественно завоюет первое место, и сразу снова станет обычным Дмитрием Омельчуком, посредственностью учёбы и труда.

— Посредственностью! — обиделся Митька. — У тебя у самого тройка по физкультуре. За прошлый год.

— А у тебя по рисованию!

— Потому что это ты мне в последнем рисунке дерева синим карандашом раскрасил, да ещё и дорисовал неизвестно что.

— А ты меня за ногу дёргал, когда я на оценку подтягивался.

— Ты посмотрел бы на себя! Ни разу подтянуться не смог.

— Потому что из сил выбился. А у тебя рожа такого же цвета, как и деревья, стала, когда ты тот рисунок увидел.

Тут мы оба стали так смеяться, вспоминая выражения лиц друг друга, что назревшее было настроение для ссоры мгновенно исчезло.

— Давай я понесу, — примирительно предложил Митька и закинул узел себе на плечи.

Мы решили по очереди сторожить, чтобы чудовище врасплох не напало на нас или хотя бы не упустить его, если оно вздумает вылезти из воды.

— Я пойду посплю, — сказал вечером Митька, — а в два часа ночи сменяю тебя.

— Как же ты проснёшься в два? У нас даже часов нет.

— Часы у каждого человека здесь, — постучал себя Митька указательным пальцем по лбу. — Нужно только знать, как им пользоваться.

— И как?

— Очень просто. Перед тем, как лечь, ты ходишь и всё время думаешь, можно и вслух говорить: «Мне надо встать в два, мне надо встать в два...» Потом походишь немного и снова: «Мне надо встать в два...» И можешь спокойно спать. Но ещё важно не упустить момента. Потому что где-то в четверть второго ты же проснёшься, но если сразу же не вскочишь, то вновь уснёшь. Я всегда сам встаю, когда мы с папой куда-то едем — или за рыбой, или по грибы.

— А почему ты в школу опаздываешь?

— Я могу и не опаздывать. Но этот метод действует лучше, когда должно произойти что-то необычное или очень интересное. Ну вот как сегодня. А в школу каждый день ходишь; Понял?

— Понял.

— Так, сторожи, а я пошёл спать.

— А если ты пропустишь тот момент, когда надо встать, мне — до утра сидеть?

— Не упущу не бойся. А вообще, как надоест, то разбуди меня. — И Митька исчез в шалаше.

Долго сидел я у костра и смотрел, как темнота пленяет лес. Она следовала неслышно и вкрадчиво среди деревьев, сгущалась, замирала на стволах, подступала всё ближе и ближе. И уже только ты и костёр — живые существа в мёртвом царстве. Но нет, не мёртвом: стрекотнёт кузнечик, пискнет комар, и где-то близко, но не видно где, пожалуется, сожалея о потухшем дне, ночная птица.:

— Ов-ва-а! Эге-а!

Наступила тишина. Стало жутко. «Ну чего ты», — утешал я мысленно сердце, но оно не слушалось, билось сильнее. Я встал и от нечего делать направился к воде. Спеть бы что-то, очень уж тоскливо.

начал я робко и оглянулся: ничего подозрительного. Тогда уже бодрее продолжил:

Я вдохновенно пропел песню до конца, но боязнь не исчезла. Тогда я исполнил ещё «Путь далёк у нас с тобой» и «Мы конница Будённого», — почему-то мне в голову лезли именно военно-патриотические песни, — но страх не оставлял меня.

сделал я последнюю попытку отогнать его прочь, но тут же зевнул и замолчал.

Молчаливый таинственный лес окружал меня со всех сторон. Огромные деревья сказочными богатырями заслоняли путь. Моментально я проникся чувством собственного ничтожества, и неожиданные мысли зароились в голове: «Ну что я, — думалось мне, — по сравнению хотя бы с этим деревом? Какое-то насекомое! А по сравнению с целым лесом? Какой-то микроб. А по сравнению с земным шаром…» И от этого мне стало горько-горько... И ещё страшнее.

Я скорее направился назад, боясь взглянуть в сторону и смотрел только перед собой, на проложенный моим фонариком луч света. А если здесь действительно живёт какой-то зверь и сейчас он караулит где-то рядом? Вспомнилась дом, отец, мама... Я зевнул.

выдавил из себя какие-то жалкие звуки,

— Ух... — опустился я на землю, опершись спиной о шалаш. — И я недосыпаю, — зевнул снова. — А что? А можно было бы и досыпать. Вот сейчас закрою на минутку глаза. Как приятно... Ещё немного... — голова моя склоняется на грудь.