Альберт Иванов - Лилипут — сын Великана (с иллюстрациями)

— Курс? — не понял Пальчик.

— Нет, тебя. Так держать — на привязи.

— Болван лопоухий! — не выдержав, вдруг крикнул Пальчик чёрному терьеру, сам страшась своей смелости. Но тот и ухом не повёл.

— Ты для него — пустобрёх, — криво усмехнулся Гав.

— Почему ты меня понимаешь, а он — нет? — озадачился Пальчик.

— Да потому что он местный, а мы с тобой с другого этажа.

— Но ты-то ведь тоже с другого, а вы с ним разговаривали. Чёрный терьер куда-то исчез, и Гав отпустил прутик:

— У собак повсюду один язык.

— А почему ж я тогда и людей здесь не понимаю? Тот мальчишка, помнишь? Ни он меня не понял, ни я его…

— Да у вас, людей, там тоже язык разный. Помню, в наше кафе «Улыбка» зашли какие-то дядьки в шляпах, уж буфетчица Оля им и так и этак кричала: «Гав-гав! Кофе нет!», а те ни бум-бум. «Иностранцы», — вздохнула она. Пришлось им сварить. Так-то…

— Ладно. А почему и здесь люди — одетые, а собаки — раздетые?

— Нам это ни к чему, у нас шерсть. Да и люди иных голых собачек в жилетки и попонки одевают.

— Выходит, и здесь… — начал Пальчик.

— Хорошие хозяева и здесь заботятся, — перебил его Гав. — Не то вы, неженки, окоченеете.

Быстро темнело. Кабины лифта нигде не было видно.

— Заблудились? — ужаснулся Пальчик.

— Не хнычь. Жди меня здесь, я сам быстрее найду. Гав унёсся, а Пальчик устало опустился на обломок кирпича. Ждал он недолго. За дремучим кустарником, густо усыпанным жёлтыми листьями, послышались чьи-то шаги — Пальчик вскочил. Но это был не Гав, а чёрный терьер, поменьше размерами, чем прежний громила, подобрее своей кудлатой внешностью, но тоже с красной повязкой на лапе.

Верно, жалкий вид имел мальчонка в клетчатом костюмчике, с ошейником вокруг тонкой шеи и привязанным к нему прутиком. Ни дать ни взять потерявшийся «щенок». Страж порядка сразу же заскулил над ним. Пальчик догадался, что терьер, сочувствуя, бормочет что-то вроде: «Ах, ты, несчастный! Потерялся! Где же твой хозяин, бедолага?» Не успел Пальчик опомниться, как и этот терьер взял его тоже за шиворот — только не лапой, а зубами — и понёс прочь.

Напрасно Пальчик негодовал, размахивал руками и вопил:

— Оставьте меня! Пустите! Гав, где ты? На помощь! Добряк терьер уносил его всё дальше и дальше от того места, куда должен был непременно вернуться Гав, и только сдержанно порыкивал на строптивого найдёныша.

Страж толкнул калитку в заборе, и перед ними оказалась улица. Здесь уже горели фонари. Низкие машины, похожие на гоночные, которыми, лёжа, управляли разномастные псы, проносились взад и вперёд мимо двух-трёхэтажных домов. Дома были похожи на комфортабельные большие конуры с островерхими крышами и круглыми застеклёнными входами, к которым вели открытые и столь крутые лестницы, какие у нас увидишь разве что на собачьих площадках. У иных внизу стояли грубо сколоченные сторожки, возле которых сидели на цепи люди в попонках и, охраняя хозяев, грозно покрикивали на прохожих — собак. Очевидно, они орали: «Не подходи! Укушу!» или, вернее, «Поколочу!», потому что у каждого была здоровенная палка. Недаром говорится: на своём подворье и собака пан. А уж человек и подавно, если он на собачьей должности!

Всё это успел подробно разглядеть ошеломлённый Пальчик, оттого что они с терьером стояли долго у перехода, ожидая, пока мраморный дог-регулировщик не взмахнёт своим полосатым хвостом в нужную сторону, наконец-то разрешив идти пешеходам.

Когда терьер переносил Пальчика через улицу, из-за угла внезапно вылетело спортивное авто. Его вела взбалмошная болонка с окрашенным в ядовито-синий цвет мехом. Раздался визг тормозов. Терьер, взвизгнув ещё громче, взмыл в воздух так высоко, словно обладал способностью вертикального взлёта, и с перепугу выпустил Пальчика. Тот шлёпнулся на багажник авто, скатился на землю и дал дёру.

Ныряя под ноги лающих псов, он помчался куда глаза глядят…

Вот когда пригодился ему маленький рост. Шмыг туда, шмыг сюда — и нету. В пустынном, как ночной парк, переулке он проскочил меж прутьев железной ограды и, перепрыгивая через какие-то цепи, ведущие в сторожку, юркнул в её приоткрытую дверь.

Здесь шло тихое веселье. Трое двуногих сторожей, каждый со свистком на тесёмке у груди, с дубинкой, прислонённой к табуретке, в непременном ошейнике, от которого куда-то наружу тянулась цепь — возможно, даже на соседний участок, — тихо бражничали при свете тусклой лампы за дощатым столом.

Пальчика они не заметили, он нырнул за пузатое ведро.

Краснорожие сторожа пили зелёную, пенящуюся, едко пахнущую жидкость из больших кружек, бесшумно сдвигая их разом и разом заглатывая, а потом, беззвучно притоптывая войлочными башмаками, безмолвно шевелили губами, иной раз так широко разевая рты, что даже привставали с места. Пальчик догадался: они поют. И судя по тому, что были они при свистках, дубинках и на цепях, гуляли они втихую — на работе.

Снаружи послышался чей-то недовольный лай, и люди, отталкивая друг друга и опрокинув жбан, заметались по комнате. И чем старательней они пытались одновременно втроём выскочить во двор, тем больше запутывали свои цепи.

В сторожку просунулась квадратная голова бульдога, возмущённо гавкнула, приведя тем людей в некое остолбенение, затем исчезла и показался наконечник брандспойта. Миг — и мощная струя воды буквально сдвинула всех сторожей в угол, будто распластав по стене. Они взвыли, как стадо паровозов!

Пальчик был не столь любознательным, чтоб узнать, чем кончится эта выволочка. Он нырнул под струёй, проскочил между ногами бульдога и кинулся к ограде. Ошеломлённый хозяин невольно повернулся ему вслед вместе с пожарным шлангом. Проходивший за оградой пёс-водолаз раскрыл было рот на всю эту суету, но с ходу заглотив с «полметра» мощной струи, пронёсшейся над беглецом, брякнулся на спину с раздувшимся брюхом. Никто так и не услышал, что хотел он пролаять.

А Пальчик уже летел по переулку вдаль.

Опомнился он только на тихой и уютной, словно потаённой, площади, внезапно выросшей на его пути. Посредине её ярко горел одинокий фонарь, установленный на чугунных собачьих лапах. Рядом высилась, уходя в темноту неба, ажурная металлическая мачта, похожая на высокий строительный кран. Но всё это Пальчик заметил бегло, мельком, внимание его нацелилось на другое — на большую странную скатерть, разостланную прямо на камнях мостовой под фонарём. Скатерть была заставлена разными аппетитными кушаньями: стопками лежали бутерброды, ломтики ветчины выглядывали из половинок хлеба, как розовые язычки; горками были сложены краснобокие яблоки, насыпом навалены бархатистые сливы; сонно желтели нежные груши; торчали разноцветные бутылки с напитками, окружённые хороводом прозрачных бокалов; а всё это охватывала причудливо разложенная гирлянда румяных сосисок.

Где-то вверху над Пальчиком кто-то шумно задышал. Он задрал голову. Позади, не замечая его, согнувшись к хищному броску, стоял оборванный тощий человек, жадно созерцая царское угощение. «Бездомный», — жалостно подумал Пальчик. Человек напомнил ему прежнего Гава у входа в кафе. А потом шевельнулась мысль: «А я какой?..» Пальчик опять молча уставился на скатерть с кушаньями и сглотнул слюну. Хоть он и был маленький, но голод у него был большой.

Что-то настораживало Пальчика и того человека, что стоял позади, прежде чем броситься к скатерти. Такое же чувство, вероятно, испытывали и ещё несколько оборванцев, только сейчас замеченных им. Они выглядывали из-за углов площади и тоже медлили… Пальчик догадался: пугала всех та особая, как перед чудовищным выстрелом, тишина. И чем дольше она растягивалась, тем больше было не по себе.

Наконец, человек, стоявший за Пальчиком, не выдержал. Чуть не сбив его с ног, он кинулся к заветной скатерти-самобранке. Следом бросились другие оборванцы. Руки жадно накинулись на разложенные яства. Пальчик не помнит, как тоже оказался под фонарем. Если б у него было даже шесть рук, всем бы нашлось дело по душе. Но и двумя он сумел ухватить сразу и бутерброд и цепь сосисок. Что это?! Всё оказалось твёрдым, будто камень. Напавшие на скатерть истошно закричали — сверху резко упала тёмная сеть!

Пойманные в западню, люди метались, падая на раскатывающихся под ногами плодах, дико орали, а самые голодные даже и сейчас пытались откусить хоть кусок от красочной бутафорской пищи. Ячея этой сети была настолько мелка — да что там Пальчик, даже мышь не смогла бы выскользнуть из неё!

Ажурная металлическая мачта, высившаяся рядом с фонарём, и впрямь оказалась краном — он загудел, заскрежетал. Продетые проволокой, нижние края сети, сжимаясь со всех сторон, сомкнулись под бездомными скитальцами огромным мешком, и мачта подняла всех в воздух.