Людмила Одинцова - Приключения Пуха на Земле и в Космосе

Вот что значит крепкая детская психика. Девочка Люда даже и не подумала сходить с ума, как Марковна. Не стала прятаться от меня и пить валидол, а обрадовалась. Она поставила меня на стол и стала подпихивать к краю:

– Ну, полетай еще немножко, ну, пожалуйста! Я девочкам из школы покажу! Они обзавидуются!

Но я слез, на всякий случай показал зубы и убежал на место спать. Слава – это приятно, но я никогда не мечтал о славе цирковой собачки.

Потом вернулась Девочка Ира. Младшая сестра побежала ее встречать с новостью:

– А наш Пушок умеет летать!

– Что ты с ним делала? – строго спросила Ира. – Не смей мучить собаку!

– Я не мучила, он сам летал, правда. Я захожу в комнату, а он летает.

Ира покрутила пальцем у виска и ушла переодеваться. У шестиклассников психика тоже достаточно крепкая.

Но Люда не угомонилась. Вечером она пристала к Маме, которая готовила план занятий на завтра. Мама преподавала в техникуме «дисциплину» (как она говорила) под странным названием «теор-мех». Я думаю, это что-то про шерсть, возможно, даже про собачью.

– Мама, наш Пушок умеет летать! – сказала Люда.

– Что ты говоришь? Оч-чень хорошо, – сказала Мама с неподдельным восторгом в голосе, не отрываясь от тетрадки.

– Ну мама же, он и вправду летает!

– Да, да, конечно, конечно, – сказала Мама.

И Девочка Люда пошла к Папе. Папа тоже преподавал в техникуме, только я не знаю, про какую шерсть. Он лежал на диване и читал газету, положив ее прямо на лицо.

– Папа! У меня такая новость! Наш Пушок умеет летать!

– Ах-хр-р-рррр, – сказал Папа.

На следующий день случилось несчастье. После школы, пока не вернулась сестра, Девочка Люда решила тоже поучиться летать. Я так думаю – людям летать не дано от природы, в отличие от собак. Хоть я и не встречал пока других летающих собак, но надеялся, что я в этой вселенной не одинок и обязательно найду братьев или сестер по полету.

В общем, Люда залезла на свой маленький столик и спрыгнула. Конечно, она не взлетела. Это я знал, что нужен особый настрой, просто так даже собака не полетит. А Девочка Люда не знала. Она забиралась на стол и прыгала. То размахивая руками, то с прискоком, то с поворотом.

Вдруг стол зашатался, и Люда упала. Столик был не очень высоким – всего-то меньше метра высотой. Я видел, что она не ударилась. Но тут подлый стол грохнулся – и ребром крышки прямо Люде на руку! Девочка сначала даже не заплакала. Я потом узнал – это называется «шок», когда человек так удивляется, что ничего не понимает и ничего не чувствует.

Ну, а потом начался рев! А дома – никого. Девочка Ира еще на занятиях, родители на работе. В таких случаях нужно срочно звонить в «скорую помощь». Только телефоном я пользоваться еще не научился. Что делать?! Девочка Люда ревела, а я метался по квартире. Нужно позвать кого-нибудь из взрослых! А дверь закрыта на ключ. Я поскребся у двери, потявкал, но куда там – Люда меня не слышала и не видела.

И я решился. Форточка в одном окне была приоткрыта, разбежаться и разлаяться – дело одной секунды. Я вылетел в окно, распахнув форточку носом. Во дворе никого не было, я набрал высоту и перемахнул через ворота. На улице пришлось приземлиться. Что теперь? Я знал, что где-то тут недалеко Папина-Мамина работа, но где? Куда бежать? И я побежал в школу. Пару раз я там был, когда Папа брал меня с собой встречать Девочку Иру вечером после литературного кружка.

До школы было четыре квартала, мне показалось, я их пролетел – так быстро я бежал. Очень может быть, что иногда я взлетывал, только низенько-низенько, чтобы не привлекать к себе внимания прохожих.

Вот и школа наконец. Я забежал во двор и подумал: «Какой же я дурак! Кто пустит меня в помещение? И где я буду искать Девочку Иру? Заглядывать подряд во все классы? Да меня из первого же вышвырнут с позором». Я сел на пороге, осмотрелся. И – ура! На спортивной площадке в школьном дворе я увидел Иру. У нее был урок физкультуры.

Со всех ног я помчался к ней. Конечно, тут начался переполох. Ира очень испугалась – почему я вдруг оказался на улице? И учительница без лишних разговоров отпустила ее домой. Обратно мы бежали еще быстрее.

Дома Ира посмотрела на Люду, сразу все поняла, обмотала больную руку мокрым полотенцем, сказала:

– Не плачь, я сейчас, – и убежала.

Через пять минут она вернулась с Мамой, а еще через пять минут приехала «скорая помощь». Маму с Девочкой Людой увезли. Люда уже не плакала, мне казалось, ей даже понравилось такое приключение.

Вечером Люда сидела очень важная и строгая, с рукой, замотанной в гипс и похожей на белую сардельку. Мама и Папа все качали головами и говорили:

– Вот что значит – ребенок без присмотра, – и хвалили Иру за мужество и решительность.

Что интересно, о моей героической роли в этом происшествии никто даже и не вспомнил. И Люда не вспоминала больше о том, что видела, как я летаю.

Девочка Люда очень любила таскать домой всякую живность. Ира за это называла ее – «естествоиспытательница». Постоянно у Люды кто-нибудь жил. То рогатый жук в коробочке. Он громко шуршал ночами и мешал мне спать, пока не убежал куда-то. То у нее в футляре от детской швейной машинки жили виноградные улитки. Люда таскала им листья и дикие виноградины, которые росли во дворе. Однажды улитки вдруг расплодились и по всему подоконнику ползали крошечные слизнячки без домиков. То в банке с водой вдруг завелись какие-то микроскопические полупрозрачные рачки, похожие на инопланетные существа. Мама этого уже не вытерпела и вылила воду из банки в унитаз.

Однажды Девочка Люда принесла скворчонка. Папа посмотрел на него и сказал:

– Желторотик, еще летать не умеет. Видно, вывалился из гнезда. Отнеси его на то место, где нашла, может, родители-скворцы подберут.

Люда сделала страшные глаза и прошептала:

– Там же кошки!

И скворчонок остался жить дома. У него действительно вокруг клюва было желтенькое, и летать он не умел, только прыгал. Очень ловко упрыгивал от Люды под диван. К воспитанию скворца подключилась и Девочка Ира. Она прочитала в книжке, что скворцы, если долго живут у людей, могут даже научиться говорить.

Назвали птенца Карл Петрович. Девочки ловили ему мух и кузнечиков. Папа однажды принес целую горсть червяков. Скворец глотал эту гадость, широко раскрывая свой желтый клюв. Мама только вздыхала, когда видела, как птичка скачет по обеденному столу, подбирая крошки и оставляя на столе жидкие белые какашки.

Я относился к Карлу Петровичу терпимо. С тех пор, как я сам начал летать, птицы у меня уже не вызывали сильного раздражения, даже воробьи.

Однажды вечером, когда Девочки уснули, я услышал, как Мама говорила Папе:

– Это безобразие нужно прекратить. Птичка сдохнет, а у детей будет стресс.

Папа сказал:

– Отчего же она сдохнет? Пусть себе живет.

– Ну уж нет, – сказала Мама, – не пусть. Эта противная птица нагадила сегодня в салат. Летать научится – надо ее отпустить. Пока не привыкла тут в доме хозяйничать вместо меня.

Наутро Папа сказал Девочкам, что как только Карл Петрович начнет летать, нужно его выпустить на свободу. Потому что птенцу лучше на воле. А долго держать его дома нельзя – он так никогда не научится сам добывать себе пишу.

И девочки стали учить Карла Петровича добывать пишу. Они разложили на столе червяков, чтобы он их сам находил, и выпустили в квартире всех кузнечиков, чтобы скворец за ними гонялся. Вот только летать его никто не учил. Ясно было – Девочки не хотели с ним так скоро расставаться.

В конце концов я заметил, что Карл Петрович поскучнел. Он часами сидел на подоконнике нахохлившись и смотрел за окошко во двор. Папа, скорее всего, был прав, бедной птичке не очень нравилось жить в доме. Чего-то ей тут не хватало. И я решил скворчонку помочь.

Забрался как-то раз я к нему на подоконник и сказал:

– Ну, приятель, смотри внимательно, – и медленно слетел на пол.

Карл Петрович глянул на меня одним глазом искоса и отвернулся. Я же не знал, как скворцы учат летать своих птенцов. Я показал ему еще раз. И еще. Вдруг я неосторожно махнул хвостом (подоконник был тесный) и нечаянно столкнул птичку на пол. Карл Петрович возмущенно пискнул, растопырил крылья и свалился. Не то чтобы свалился, немножко даже спланировал. Конечно, с крыльями-то каждая собака летать сможет, не то что мне мучиться – одним усилием воли. Когда скворец опять вскарабкался на подоконник, я его опять столкнул, уже специально.

Через несколько дней Карл Петрович вполне сносно слетал с подоконника и даже вспархивал на него сам. А через неделю мы с ним на пару кружили по комнате, когда дома никого не было. Я очень гордился своим учеником. И собой тоже, как учителем.