Вадим Собко - Скала Дельфин

— Тебе, Вася, нужна скрипка. Понимаешь? Такая хорошая собственная скрипка, чтобы ты мог играть на ней, когда захочешь, а не только у меня.

Профессор замолчал, внезапно прервав мысль, не сказав больше ни слова. Вася ушел. Профессор долго смотрел ему вслед. Парень шел медленно, поднимая пыль босыми ногами. Профессор улыбнулся, вернулся обратно на веранду и сел писать письмо. Он писал письмо в Москву.

А Вася шел в порт встречать теплоход, ловить монеты и таскать чемоданы. Пять рублей для мадам Кивенко заработать было не так–то легко.

На скамейке у ворот сидели и мирно беседовали два водолаза. Вернее, один рассказывал, а второй слушал.

Рассказчик, Матвей Петрович Кравченко, могучего сложения человек, был местный житель и старожил.

А слушатель, Степан Тимофеевич Огринчук, человек еще не старый, но тоже здоровый и тоже с обветренным лицом и черными усами, похожими на пучки игл, сравнительно недавно перевелся в этот город из другого черноморского порта. Он подружился с Кравченко и всегда с интересом и уважением слушал рассказы старшего товарища.

Сейчас разговор у них зашел о гражданской войне, и старик вспомнил, как из города бежали белые, когда Красная Армия их так толкла, что они едва добрались до моря.

Ветер налетел из степи, смеркалось. Старик рассказывал не спеша, с расстановкой:

— Крейсеры и линкоры на рейде стоят, — говорил седоусый, — французские, английские, немецкие и еще черт знает какие. Орудия на город навели, что с каждой пушки человека расстрелять можно. В городе тишина, ни слова, попрятались все, как крысы в ​​трюме. Никто и на улицу не выходит. А за графским молом баржа стоит. И вот туда каждую тебе ночь везут кого–нибудь из контрразведки. Ну, а кто уже на баржу попал, тому каюк и похороны по первому разряду А в городе полковник Тимашов ловит правого и виноватого. Всех большевиками называет, и суд у него скорый: на баржу, колосники к ногам — и конец. Подняться бы всем народом, собрать бы всех матросов и водолазов, придавить бы Тимашова к ногтю, он и не пискнул бы, потому что в городе войска нет, только юнкера желторотые бегают. Но что ты сделаешь, когда пушки прямо на город направлены со всех кораблей…

Мужчина сплюнул на траву, несколько секунд посидел, словно вспоминая, потом достал из кармана резиновый кисет с махоркой, вытащил из–за пояса маленькую трубку, набил ее, закурил и еще раз сплюнул. Попыхивая и выпуская густые клубы дыма, он продолжал рассказ:

— Ну, я тоже дома сижу, чего мне на улицу высовываться, просто к Тимашову в лапы, когда меня весь город знает. Когда как–то вижу: идут ко мне дорогие гости, в погонах, при оружии, морды блестят.

Я не очень робкий, а тогда сердце так и екнуло. Поведут меня, думаю, на баржу и вспомнят мне все — и партизанский отряд, и пристава убитого. Бросился я к окну, бежать хотел, а они и там своего поставили.

Ну, думаю, конец мне. Входит в комнату такой шпингалет в чине поручика и говорит мне вежливо так, еще и руку к козырьку прикладывает:

— Полковник Тимашов просят вас к себе в гости, так что я прошу вас идти вместе с нами.

Что за черт, думаю. Чего это они такие вежливые сделались, просто как действительно в гости зовут. Вижу я, что от такого гостеприимства мне, видимо, не отвертеться, и говорю:

— Ну что ж. Пойдемте, коли полковник по мне так соскучился.

А поручик сердится:

— Прошу не смеяться и не шутить, — говорит. — Речь идет о репутации нашей белой армии.

Что за черт, думаю, чего он от меня хочет? Однако ничего не поделаешь, иду к полковнику. А они со мной рядом идут, револьверов не вынимают, так что я понять никак не могу, арестован я или действительно в гости иду.

Ну, приходим мы в контрразведку. Часовые, пропуска, все чин по чину, и ведут меня сразу и прямо к полковнику. Я только вхожу, а он уже из–за стола поднялся и идет мне навстречу.

— А, — говорит, — Матвей Петрович, я вас давно жду. Присаживайтесь, пожалуйста.

Посмотрел я на него, на палача всего города нашего — такой невзрачный, бледненький, в пенсне, еще и лысеть начинает. Как посмотреть на него — ангельской доброты человек, а сколько людей, собака, на тот свет отправил.

— Мы от вас ждем большой услуги, Матвей Петрович, — говорит полковник, когда я уже сел и сигару его курил, — большой услуги. Видите, — говорит он и штору на окне открывает, — вон на рейде у Графского мола крейсер «Галифакс» стоит.

Посмотрел я в окно. Море синее такое, так мне на волю захотелось, потому что хоть и не арестован я, а все же душно мне с полковником. Вижу, стоит «Галифакс», крейсер трехтрубный, и все двенадцать пушек на город нацелены.

А чуть слева от него — баржа стоит, тюрьма страшная.

— Так вот, Матвей Петрович, вчера с крейсера «Галифакс» одного мертвого матроса в море сбросили с гирями на ногах. Так надо нам того матроса снова достать. Поспешили похоронить его. А если вы, Матвей Петрович, не согласитесь, — говорит полковник и улыбается, а улыбка такая приятная, словно он мне подарок вручает, — а если не согласитесь, то придется вам за тем матросом на дно моря пройти, только уже с гирьками на ногах.

Посмотрел я на крейсер, а там же возле него — глубина. Никто туда никогда ни раньше, ни теперь не лазил. Однако ничего не поделаешь, хоть самому лезть, хоть тебя туда спустят — одинаково весело.

— Что ж, — говорю, — готовьте водолазный баркас, и костюм, и скафандр где–нибудь новый доставайте, чтобы все исправно было, потому что умирать мне неохота на дне морском, а матроса вашего я вам достану.

Мало что–то было у меня желания туда лезть, но ведь они меня об охоте не спрашивали. Быстро баркас снарядили, все как из–под земли взялось, и поехали мы с тем же поручиком к крейсеру, где матроса надо было искать. Встали. Погода такая хорошая, зюйд–вест под вечер затихает, город лежит передо мной как вымерший, тишина такая.

На баркасе двое матросов с «Галифакса», ни черта по–нашему не понимают, но, видно, водолазное дело знают: около скафандра и насосов орудуют хорошо. Только что–то замечаю я — настроение у них неважное. Молчат, мрачные и не улыбнутся друг к другу.

— Ну, — говорю, — держитесь, ребята. Берегите нервы и не волнуйтесь. Достанем сейчас со дна морского вашего братика.

Молчат, ни слова. Только поручик на меня прикрикнул, чтобы я не очень болтал. Ну, я и замолчал.

Снарядили меня спускаться, все чин по чину, и пошел я вниз.

Там глубоко, спускаюсь себе помаленьку, а течение понемногу сносит меня в сторону; знаешь, там, у Графскому мола, подводное течение, где источники. Где же здесь их матроса искать, думаю, когда его занесло, пожалуй, черт знает куда. И вот становлюсь на дно, встал, оглянулся, посмотрел и похолодел весь: стоит около меня женщина, к ногам ее тяжелые камни привязаны, глаза выкатились, волосы распущены и руки вверх подняты. Качает ее течение, и кажется, что живая она идет за мной.

Матвей Петрович сплюнул и помолчал, словно вспоминая.

Огринчук молчал.

— Посмотрел я на нее: рот раскрыт, зубы оскалены, словно смеется. Обошел сбоку, посмотрел дальше, когда их здесь целая толпа появляется. Все страшные, распухшие, качаются в воде, к колосникам привязаны. Мужчины, женщины, дети. И кажется, собрались здесь на сборы какие–то. Руки вверх у всех подняты, словно проклятие они на белый свет посылают.

Это их всех контрразведчики с баржи, чтобы патронов не тратить, просто в воду побросали. И так меня за сердце взяло. Ну, говорю, ироды боговы, будете вы видеть своего матросика. Мало, наверное, над живым поиздевались, так еще и мертвый вам нужен стал. Отошел я подальше от мертвецов, а течение их качает, и мне кажется, что они идут за мной. В воде холодно, а у меня еще и от ужаса мороз кожу пробирает, скорее бы уйти отсюда. Я взял женщину, ту, что первой мне на глаза попалась, завязал канатом: тяните, начальники, своего морячка. И потащили ее вверх, только след пенный по воде пошел.

— Ну и отправили меня в тот же вечер на баржу. Видимо, здорово господин поручик испугался, когда женщина мертвая к нему из воды улыбнулась. Хотел пристрелить меня, а потом решил, пусть меня с баржи утопят.

Приятели посидели еще немного, поговорили о других делах, затем, когда начало темнеть, старик встал, пожал приятелю руку и пошел домой.

Не успел он отойти шагов двадцать–тридцать, как ему встретился высокий человек в сером костюме с непокрытой головой, шел, внимательно рассматривая номера на домах маленькой улочки, кого–то разыскивал … Понятно, что приезжий! Местный житель не будет искать так неуверенно.

Поравнявшись с незнакомым, Кравченко посмотрел ему в лицо. Ну, конечно, чужой.

Но уже через минуту ему стало казаться, что где–то, когда–то он видел этого человека. Но где и когда? Хоть убей — старик не мог вспомнить. Ему даже показалось, что незнакомец его тоже узнал. Но нет, это, пожалуй, так показалось. Старик пошел своей дорогой.