Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

А я... А я тем временем лежал в своей комнате, не веря никому и ничему. Я был уверен, что Лорна давно покоится на кладбище, и матушка с сестрами лгут во спасение, что­бы я не отправился следом за Лорной. Мысли — черные мысли о том, что мне предстоит жить без Лорны, растрав­ляли мне ум и бередили душу, и я метался по постели до тех пор, пока боль, исходившая от сломанного ребра, не обжигала меня нестерпимым огнем. Матушка, глядя на меня, плакала и жаловалась на судьбу: едва утихла в ней великая скорбь по любимому мужу, утраченному десять лет назад, как вот уж и сыну, последней ее надежде и опо­ре, не сегодня-завтра предстоит угаснуть в самом расцвете жизненного мая. Что и говорить, неисповедимы пути Господни!

Однако хватит обо мне. Расскажу о том, что случилось с Лорной.

Однажды ранним утром я сидел у себя в спальне, и на­строение у меня, как всегда, было подавленное. Еще бы! Я не мог сойти вниз по лестнице, и в доме не было такого силача, чтобы помочь мне, даже если бы я и вправду со­гласился на чью-нибудь поддержку. Кроме того, было уже шесть часов, а я в это время привык собираться на работу, но вместо этого я лежал теперь, изнывая от безделья. Чтобы хоть чем-то занять себя, я, превозмогая боль, надел свое воскресное платье из уважения к доктору, который должен был нынче пожаловать ко мне для очередного кровопускания (он делал его дважды в неделю).

Я взглянул на свою правую руку и не поверил, что это — рука Джона Ридда. Я увидел перед собой все те же громадные мускулы, объемлющие такие же громадные кос­ти, и все те же широкие голубые вены ветвились вдоль моей руки, но сама рука была белым-белешенька, а что касается ее силы, то маленький Энси Дун по-прежнему имел все шансы вызвать меня на поединок и одержать верх после недолгой схватки. Усмехнувшись, я попробовал поднять таз для кровопусканий, но из этого ничего не вышло.

Интересно, что сейчас делается на дворе, в поле, в са­ду? Розы, должно быть, в самом цвету, вишни с каждым днем все краснее, и первый выводок дроздов вылетел полюбоваться на них. Незрелые побеги пшеницы дрожат на ветру, а холмистые луга подернулись молодой травой. Я же, беспомощный калека, сижу взаперти, не видя ничего этого, и, что самое худшее, я уже никогда не смогу лелеять и растить эту благодать.

Вдруг кто-то постучал в двери моей сумрачной комна­ты, и я, полагая, что пришел доктор, попытался встать и отвесить поклон. К моему удивлению, на пороге появилась малышка Рут, ни разу не навестившая меня с той поры, как меня поручили заботам ученого доктора. Одета она была так восхитительно, что я, грешным делом, вообразил, будто она явилась, чтобы завоевать мое сердце теперь, когда Лорны уже нет в живых. Она приблизилась ко мне, и вдруг, увидев таз, с тревогой взглянула на меня.

— Вы в состоянии принимать гостей, кузен Ридд? — спросила она.— Я знала, что вы слабы, дорогой Джон, но мне и в голову не могло прийти, что вы умираете. Почему мне никто не сказал? Зачем здесь этот таз?

— У меня и в мыслях не было умирать. Скажете тоже, кузина Рут... Что же касается таза, так это доктор...

— Что! Вы хотите сказать, он пускает вам кровь? Бед­ный кузен! И давно доктор проделывает это?

— Дважды в неделю все последние полтора месяца. Только это и помогло мне выжить.

— Только это и сведет вас раньше срока в могилу. Вот тебе! — Рут с негодованием оттолкнула ножкой широкий таз.— Ни единой капли вашей крови они больше не про­льют! С доктором и так все ясно, но Анни-то, Анни, — неужели у нее зашел ум за разум? А Лиззи — с ее книгочейством? Нет, с такими сестрицами вы долго не протянете!

Рут, кроткая, спокойная Рут — я впервые видел ее в таком гневе.

— Дорогая кузина, — попытался я урезонить ее, — доктору виднее. Анни твердит об этом изо дня в день. В конце концов, его специально учили...

- Учили убивать людей? У короля Карла была тьма любовниц, но в гроб его загнали не женщины, а два десятка докторов.[82] Джон, дорогой, доверьтесь мне: я спасла жизнь Лорны, спасу и вашу, тем более, что ваш случай куда проще.

- Вы спасли жизнь Лорны — моей Лорны? Что вы этим хотите сказать?

— Только то, что сказала, кузен Джон. Я, правда, этим не хвастаюсь, но Лорна говорит, что это именно так.

— Ничего не понимаю, — сказал я, в изнеможении отки­дываясь на спинку кровати, — все женщины такие лгуньи!

— Я вам когда-нибудь лгала? — воскликнула Рут, сде­лав вид, что сердится. — Матушка ваша еще может при­сочинить, когда решит, что так будет лучше для дела, да и сестры ваши воспитаны в тех же правилах, но я... Нет, Джон Ридд, на меня вы возводите напраслину!

Я взглянул на Рут. Если когда-нибудь глаза женщи­ны излучали бесконечную искренность, то это были глаза Рут Хакабак. В голове у меня шумело, а сердце, измучен­ное большой потерей крови, билось слабо-слабо.

— Ничего не понимаю...— только и смог повторить я.

— Может, вы что-нибудь поймете, когда я покажу вам Лорну? Я боялась делать это ради вас обоих, но сейчас она уже вполне здорова, и, хочу верить, вы придете в себя, кузен Джон, когда увидите перед собой собствен­ную жену.

Рут, милая, она по-прежнему любила меня, потому что печальны были ее последние слова, едва прикрытые напускной веселостью.

Рут быстро сбежала вниз, и не успел мой воспален­ный мозг осознать, что происходит, как она вернулась, причем не одна, однако, тут же вышла, закрыв за собой дверь.

Передо мной стояла Лорна.

Нет, она не стояла. В следующее мгновение она бро­силась ко мне, опрокинув дюжину банок с микстурами и пиявками, и прижалась к моим бессильным рукам теп­лой молодой грудью.

Жизнь вернулась ко мне. Только теперь я почувствовал всю ее радость и полноту, только теперь проснулось во мне желание жить. Нет, не описать мне тех дней. Да и зачем? Кто чувствовал так, как я тогда, тот не красноречив. Слезы Лорны, губы Лорны, стук сердца Лорны убе­дили меня раз и навсегда, что мир хорош и устать от не­го невозможно.

Рассказать мне вам, любезные читатели, осталось совсем немного.

От доктора мы отказались немедленно. Заботы моей дорогой жены и здоровая пища сделали свое дело: преж­няя сила мало-помалу стала возвращаться ко мне. Смеш­но сказать, но больше всего на свете Лорна любит сидеть рядом со мной и наблюдать, как я ем, причем это одно­образное представление ей никогда не надоедает. Мы идем с ней по жизни долгие годы, деля печали и радости, и когда она, обняв меня, бродит со мной по зеленым эксмурским холмам, мы в любую минуту знаем, о чем ду­мает каждый.

Я по-прежнему фермерствую, но при нынешнем моем солидном положении мне уже нет нужды выкладываться до изнеможения. У Лорны огромное состояние, но мы почти ничего из него не тратим, разве что в тех случаях, когда приходится помогать какому-нибудь бедному соседу. Время от времени я покупаю Лорне дорогое платье, и она по-детски радуется ему, но, походив в обнове день-другой, она снова надевает привычное простое платье, и от этого я люблю ее еще больше. Наблюдая за Лорной, я все больше убеждаюсь в том, что благородная безыскусность ее манер объясняется тем, что половиною своего аристократического величия она сама пренебрегла за ненадобностью, а вторую его половину решила при­беречь для наших детей.

Несколько слов о Томе Фаггусе.

После его участия в битве при Седжмуре королевское прощение потеряло силу, и мой неугомонный родственник вновь оказался вне закона. Однажды солдаты подстерег­ли его на Барнстеплском мосту, перекрыв ему пути спе­реди и сзади. Тогда Том шепнул словцо своей земляничной красавице, и она, не задумываясь, перемахнула через парапет прямо в пенную воду и, отплыв подальше от зло­получного места, выбралась с хозяином на берег в ни­зовьях реки. В другой раз, зная о пристрастии Тома к горячительным напиткам, власти устроили ему засаду в придорожном трактире, но Винни, услышав зов хозяина, вышибла дверь и, подмяв под себя двух констеблей, вы­несла Тома из западни.

Эксмурские барды сложили две баллады об этих двух выдающихся побегах Тома, и поскольку баллады эти поют у нас стар и млад, не стоит мне, любезные читатели, утомлять вас, подробно пересказывая то, что и без того у всех на слуху. Могу лишь сообщить, что для третьей баллады Том Фаггус повода не дал: до нас дошли вести, что его, в конце концов, поймали и, препроводив в Тонтонскую тюрьму, вскоре повесили. Вести, слава Богу, ока­зались ложными. Сопровождаемый верной женой и чу­десной земляничной красавицей, а также пользуясь восхи­щением и сочувствием целого графства, Том удалился туда, где закон не мог дотянуться до него, и когда, нако­нец, на трон взошел новый король, Том Фаггус получил новое прощение [83], или, как говорят судейские, амнистию. После всех мытарств Том окончательно вернулся на стезю законопослушания, респектабельности и относительной трезвости, неустанно внушая своим многочисленным по­томкам, что порядочность есть первейшая из всех челове­ческих добродетелей.