Михаил Колосов - Бахмутский шлях

— Проходи, Ковалев, проходи! — весело сказал директор, чему Мишка очень удивился. — Значит, будешь работать? — Он встал из-за стола, подошел к нему: — Это хорошо! От души желаю тебе стать настоящим человеком. В прошлом году в совхозе ты отличился, молодец. Этим летом мы организуем несколько бригад — будем помогать колхозам. Понял, какое доброе дело ты начал? Молодец. Не забывай свою школу, заходи к нам…

Последние слова вызвали какое-то щекотанье в горле у Мишки. «Заходи к нам… Не забывай свою школу…» Только теперь он ощутил, что уходит отсюда навсегда, навсегда расстается с друзьями, с этим строгим директором, который, оказывается, не так уж и плох, даже, скорее, добрый, улыбается… С Валей… Первого сентября они снова все соберутся здесь, и только одного Мишки не будет…

Он хотел сказать директору: «Ладно, буду заходить», но не смог и лишь кивнул головой.

Из школы Мишка вышел, как в тумане. Возле палисадника увидел Валю, догадался — она ждала его, и направился к ней.

— Взял? — спросила она.

И Мишка опять не смог выдавить из себя слова. Они медленно пошли от школы, долго молчали. Наконец Валя сказала:

— Ты не бойся, я буду тебе помогать. В вечерней школе такие же предметы, я узнавала.

— Спасибо…

— Ну, вот — «спасибо»! Я всерьез говорю.

— И я всерьез говорю — спасибо, — сказал Мишка.

Валя посмотрела на него, они встретились глазами и улыбнулись друг другу…

Мишка был дома, когда к нему неожиданно пришел Федор Петрунин со свертком в руках.

— Здоров, Михаил! Чем занимаешься?

— Да так, кой-чем… — пожал плечами Мишка.

— А я, брат, уезжаю.

— Куда?

— В Москву. Поеду сдавать экзамены. Вот пришел попрощаться с тобой. Возьми себе на память. — Федор протянул сверток.

Мишка развернул его и увидел прекрасные бегаши с ботинками. Он был так тронут подарком, что не знал, как благодарить Федора, и смотрел на коньки, словно зачарованный. Но тут же вдруг его охватила грусть: «Коньки!.. Где вы были года три тому назад?..» Сейчас он уже о них не думал, слишком поздно сбылась мечта иметь коньки. Мишка теперь увлекся лыжами. Хорошо на лыжах… Он вспомнил, как однажды зимой они делали лыжную вылазку. И Валя там была… Вдвоем с Валей они далеко ушли в поле. Запомнилось: раскраснелась, убежала далеко вперед и среди белой равнины горели, как сигнальные огоньки — красный и зеленый — ее шапочка и шарфик. А он догонял ее…

— Ну, что задумался? Бери, мне все равно ботинки стали жать, а тебе, пожалуй, как раз подойдут. Какой номер носишь? — Федор посмотрел на Мишкины ноги, уверенно добавил: — О, вполне! Ну, а твои как дела?

— Хорошо, — сказал Мишка. — Буду учиться учеником слесаря в депо, записался в восьмой класс вечерней школы. Вчера ходил к Сергею Михайловичу, он помог. Все уже оформили.

— Рад?

— Угу, — весело кивнул Мишка.

— Ну, держи лапу, — Федор протянул руку. — Прощай, а то на поезд опоздаю. Может, проводишь до станции? А то у меня дома такое…

— Что?

— Да… Все с отцом. Кончилась его лавочка, от работы уже отстранили, на собрании будут разбирать. А там еще неизвестно, чем дело кончится. Теперь он мать во всем винит, а мать на него…

Мишка подумал о своем отце. Эх, какой человек был — простой, честный, как бы Мишка его любил, уважал! Федор своего не любит. Да такого и Мишка не любил бы… Он, пожалуй, и не жил бы с ним.

— Ну, пойдешь?

— Конечно! — сказал Мишка. — Настя! — крикнул он. — Я ухожу провожать Федора, смотри тут.

На пороге с удивленным лицом появилась Настя. Она хотела о чем-то спросить брата, но, увидев Федора, только раскрыла рот и ничего не сказала.

— До свиданья, Настя, — подошел к ней Федор. — «Говорила Настя, как удастся». Да? — засмеялся. — Удастся или нет поступить в университет. А у тебя волосы начинают прилегать, ты будешь красивая!

Настя смутилась, убежала.

На станцию шли большой толпой — у Федора, оказывается, было много дядей и теток, — и ему было не по себе от такой торжественной процессии. Но он держался уверенно, шел среди степенных мужчин рядом с отцом, вел неторопливый разговор. Отец Федора был очень грустным. Вслед за ними нес небольшой чемодан Мишка. Замыкали шествие женщины во главе с теткой Галиной, которая на целую голову возвышалась над остальными. Глаза у нее были красные, видать, плакала, но голос по-прежнему звучал властно, громко, на всю улицу…

Домой Мишка возвращался один. И хотя они не были с Федором друзьями, отъезд его все равно вызвал в душе грусть, подобную той, которую он испытал последний раз в кабинете директора. «Какая она все-таки жизнь не постоянная…» — размышлял Мишка.

В первый день на работу Мишка пришел рано, за час. Он робко открыл дверь в мастерскую, вошел. Здесь еще никого не было. Слева вдоль стены стоял длинный ряд тисков. Пол был чисто вымыт, еще не успел высохнуть, от него тянуло приятной утренней прохладой.

Откуда-то появилась женщина с ведром в одной руке и шваброй в другой. Взглянув на Мишку, спросила:

— Тебе чего, сынок?

Он ответил не сразу, почему-то обиделся за ее вопрос. «Неужели не видит, что на работу пришел?» — подумал Мишка. На нем была новенькая темно-синяя спецовка, в руках он держал узелок с завтраком — мать завязала ему два яичка и кусок хлеба. Мишка мельком взглянул на себя — остался доволен, спецовка была настоящая. Переступил с ноги на ногу, новая одежда зашуршала, как прорезиненный плащ. Это окончательно успокоило его, и он дружелюбно ответил:

— Мне Сергея Михайловича.

— Минакова? Не приходил еще.

Мишка решил подождать на улице. Мимо него через пути шли в одиночку и группами машинисты с железными сундучками, главные кондукторы с большими кожаными сумками, проводники, разные начальники в добротных кителях и блестящих погонах.

Прошел отец Федора. Он был уже не начальником — сняли, и ходил он теперь не в белом, кителе, а в обыкновенном темно-синем и без погон. «Дохапался, — подумал Мишка, глядя ему вслед. — Счастье твое, что еще не судили…» Он шел один, о чем-то думал и не заметил Мишку.

После короткого перерыва огромной лавиной двинулись рабочие — слесари, осмотрщики вагонов с длинными молотками, плотники, маляры. На многих были такие же спецовки, как и на Мишке. Ему было приятно это, смущало лишь, что на нем спецовка совсем новенькая, без единого пятнышка. «Ничего, — успокоил он себя, — я постараюсь ее быстро привести в рабочий вид…»

Он почувствовал у себя на плече чью-то руку, поднял голову, увидел Минакова.

— Уже здесь? — Сергей Михайлович окинул Мишку взглядом, подмигнул: — Хорош рабочий человек! Ну, пойдем.

Он провел его в мастерскую. Там уже было полно народу. Рабочие раскладывали инструменты, громко переговаривались, готовились к трудовому дню.

Сергей Михайлович подошел к одному рабочему, поздоровался с ним за руку, сказал:

— Фомич, вот тебе помощника привел. Учить будешь.

Фомич, небольшого роста, худощавый, с морщинистым лицом старичок, посмотрел на Мишку и серьезно, пришепетывая, сказал:

— Ну, что ж, хорошо. Учить молодежь надо.

Фомич на Мишку не произвел впечатления, ему хотелось, чтобы его учил какой-нибудь сильный, здоровый дядька с огромными кулачищами. Но Мишка не подал вида, подумал: «А, может, этот старый рабочий знает больше других?»

Сергей Михайлович ушел. Старик, откладывая в сторону инструмент — молоток и длинный разводной ключ, — спросил:

— Тебя зовут как?

— Мишка.

— Ну, что ж, хорошо. Забирай, Миша, инструменты, пойдем работать. — Он взглянул на него добрыми стариковскими глазами, добавил: — Харчи-то оставь, вот в тумбочку положи. Никто не возьмет, не бойся.

— Я не боюсь… — усмехнулся Мишка, смутившись.

По дороге Фомич рассказал Мишке:

— Будем менять с тобой батареи. Железную штамповку выбрасывать, а ставить чугунные, покрепче. Чтобы шесть-семь атмосфер выдержали.

— Зачем?

— К теплоцентрали подключать будем, а там давление не то что в нашей котельной.

Они пришли в помещение за депо. Во дворе Мишка увидел целый штабель тяжелых чугунных батарей, красных от ржавчины. Возле них — грубо сколоченный из толстых досок верстак с большими тисками.

В помещении старик бросил на пол ломик, кивнул на выкрашенную голубой краской батарею:

— Вот это и есть штамповка, будем выбрасывать ее.

Он стал не спеша закуривать, не спуская глаз с батареи. Мишка стоял, смотрел на него и не знал, что делать. Ему не терпелось начать работать. Он порывался спросить, но не решался. Наконец старик взял у него ключ, зацепил им гайку, которой присоединена батарея к трубе, нажал. Сухо треснул толстый слой краски, гайка сделала четверть оборота, отошла от батареи.

— Ага, ничего, хорошо идет, — сказал старик.