Андрей Трушкин - Кошки-мышки с мафией

Сергей Антонович головой крутит:

— Ну ты, Затевахин, Эдисон. Если выберемся отсюда, похлопочу, чтобы тебе по физике пятерку поставили.

Я подумал: "Надо ловить его на слове".

Да с физикой, Сергей Антонович, у меня и так все в порядке. А вот нельзя по химии хотя бы четверочку? За четверть, — окончательно обнаглел я.

Вот отличитесь, Затевахин, в прикладной химии, тогда и поговорим.

Вы знаете, Сергей Антонович, а мне эта идея нравится, — оживился профессор. — В конце концов они сами виноваты. Пусть мальчишка отключит одного охранника, а мы с вами тряхнем стариной — займемся вторым. Не век ведь в казематах сидеть!

Мы подвинули на центр комнаты стол, поставили на него стул, и Порфирий Петрович уже собрался лезть на верхотуру, но его остановил Сергей Антонович:

— Профессор, позвольте мне. Это может быть опасно, а вам лучше поберечься.

Так Мензурка залез на стул, поднялся на цыпочки и стал дергать за провод, отрывая его от потолка. Металлические скобы роем полетели на пол, тихонько звякая при приземлении.

Вообще-то с этой работой и я мог справиться, если бы ростом был повыше.

Со стены провод содрать оказалось еще легче. Теперь патрон с лампочкой болтался у профессора в руках, отчего по стенам шарахались кривые мерзкие тени.

Остальную часть работы нам предстояло выполнить в темноте.

— Погодите, — вдруг потер подбородок химик. — Надо бы все-таки генеральную репетицию провести — посмотреть, как они сюда заходят и в каком количестве.

На живую нитку мы опять присадили провод на место, и Сергей Антонович стал каблуком колошматить в дверь.

Меньше чем через минуту в туннеле послышались быстрые шаги, и дверь, скрипнув запором, отворилась.

— Что тут творится?

Охранник, ростом под верхнюю часть дверного проема, сжимал в правой руке резиновую дубинку.

Это и была необходимая информация. Главное теперь — вовремя уловить момент, когда он в следующий раз будет отпирать дверь.

Я не могу здесь больше находиться, — заявил Сергей Антонович" — У меня клаустрофобия.

Чего-чего?! — зарычал охранник. — Так ты из этих? — Тут он схватил химика за ворот и выволок в коридор.

Из каких из этих? — донеслось до нас из-за запертой двери.

Из тех, что в женские платья переодеваются!

Да вы с ума сошли! Клаустрофобия — это боязнь закрытого пространства. Я не могу долгое время находиться в запертой комнате. Это болезнь.

А вот мы сейчас тебя полечим! — захохотали охранники.

Минут через пять дверь отворилась, и к нам впихнули Сергея Антоновича с "фонарем" под глазом и оторванным воротничком рубашки.

— Все в порядке, — прошепелявил наш доблестный химик. — Их там только двое. Попробовать можно.

Как только Сергей Антонович отдышался, мы сняли провод, и я принялся выворачивать лампочку.

Не браться за нее голыми руками у меня мозгов хватило — она же раскаленная. Поэтому колбу я держал через подол рубашки. А потом мазанул горячим цоколем по левой руке и от неожиданности заорал.

— Затевахин! Что с тобой? — бросились ко мне химик и профессор.

— Ничего! — зашипел я. — Руку, гад, обжег!

Тут мои мысли по какой-то удивительной причине потекли совсем в другом направлении, чем следовало. Я сначала испугался, что вот-вот последует реплика: "Будешь гад, пока не передашь другому!", а потом сообразил, что мои взрослые сокамерники, наверняка, в эту детскую забаву не играют, и обрадовался.

Но меня тут же вернули к действительности быстрые шаги в туннеле. Охранники были уже близко, а я еще не разобрался с патроном!

— Стерегите дверь! — зашептал я. — Я мигом.

Правда, оказалось, что работать в темноте и при свете — довольно разные вещи. Тем более когда предстоит что-то сделать на ощупь. Вы никогда не заряжали пленку в фотоаппарат, завернув руки в одеяло и спрятавшись в темный туалет? Так/вот, я занимался почти тем же самым, только времени у меня было в обрез, зато перспектив самому получить удар током — сколько угодно.

Лихорадочно я стал вспоминать внутреннее устройство патрона. К счастью, в свое время я в доме бил лампочек немало, а потому заменял их довольно часто и быстро — пока папаня не пришел со смены.

Сейчас, словно в проекционном аппарате, я увидел разрез "патрона бытового для электроосветительных приборов". Состоял он из трех частей: пластмассового цилиндра с резьбой для вкручивания лампочки, пластмассового же цоколя с отверстием для провода, в котором крепится фарфоровое основание с клеммами, куда собственно и подводится ток.

Беда состояла в том, что конструкторы патрона сделали его довольно безопасным для пользования (исключая те случаи, когда человек сует в пустой патрон пальцы, что я и проделал как-то в первый и последний раз в жизни во втором классе). Моя же задача состояла в том, чтобы сделать этот патрон максимально опасным, правда, не для обычного рядового гражданина, а для отъявленного бандюги.

— Опять этот орет? — послышались голоса из коридора. — Мало мы его полечили! Сейчас еще добавим!

Забыв об осторожности, в два приема я свинтил верхнюю часть патрона.

Засов тем временем уже открывался.

Я ткнул что было сил оголенными клеммами в стальную дверь. Раздался чей-то вопль, я бросил провод и отскочил в сторону.

Химик и профессор уже набросились на второго охранника, забежавшего в комнату. Тот легко выдержал удар в подбородок от Сергея Антоновича и отшвырнул его в угол. Профессор оказался проворнее. Он не стал подходить к громиле близко, а пнул его прямо в коленную чашечку. Ботинки на профессоре были старомодные — с крепким рантом, и парень в камуфляже просто зарычал от боли. Он размахнулся своей дубинкой, но бить почему- то не стал, а попытался поймать профессора левой рукой.

Пока они были заняты друг другом, я решил проскользнуть в приотворенную дверь. Но там, лицом к лицу, я встретился с небритой харей первого, вероятно, уже очухавшегося охранника, того самого, что мы видели с Толькой в сторожке вместе с Ползунковым. Он легонько толкнул меня в грудь, я споткнулся о порожек, грохнулся наземь и потерял сознание.

Очнулся я от какого-то шороха, шмыганья и перешептывания.

Профессор? Профессор, с вами все в порядке?

Почти, — прохрипел Порфирий Петрович. — Мальчик, мальчик где?

Здесь, — откликнулся я. — На полу.

Я приподнялся, сел и ощупал голову. Вроде крови нигде не было.

Не получилось, — с сожалением вздохнул я.

Не получилось, — эхом откликнулся профессор. — Но идея была красивая.

Когда я окончательно пришел в себя, то первым делом решил наладить свет.

После третьей попытки я нашарил развинченный мной патрон и привел его в порядок. С лампочкой пришлось провозиться дольше — она откатилась далеко в угол.

Конечно, после короткого замыкания шансов на то, что лампочка загорится, было мало. Но, вероятно, на распределительном щитке этого бомбоубежища стояли очень мощные предохранители — нить накала вспыхнула, и наша камера осветилась ярким, с темноты, светом.

Да будет свет! — продекламировал профессор.

Сказал монтер, — парировал я, — и перерезал провода…

Потом мы прикрепили провод обратно под потолок и замолчали.

Профессор как заведенный бегал из угла в угол — так ему, видать, лучше думалось.

Мензурка барабанил пальцами по столу какую-то песенку.

Я от скуки изучал плакаты по гражданской обороне.

Я вообще-то такие вещи не люблю — уж больно они больницы и поликлиники напоминают. Там тоже вечно по стенам висят веселенькие стенгазетки: "Профилактика стафилококка — дело всей семьи", "СПИД — угроза для общества", "Первые признаки гнойной ангины". Так вот, попадешь в такую поликлинику — и жить не хочется.

Правда, в отличие от санитарных листков, плакаты по ГО рассматривать было интереснее.

На первом из них был изображен, очень подробно и красочно, ядерный гриб. Волнами от него расходились зоны поражения — и полная, и частичные, и стрелочками — разные побочные явления в виде воздушной ударной волны и электромагнитного излучения.

На соседнем рисунке группа энергичных граждан деловито рылась в обломках зданий. Судя по всему, они прибыли из соседнего района, не охваченного бомбовыми ударами, — такие они были чистенькие, отглаженные, и все как один в противогазах.

Далее плакат повествовал о том, что при первых сигналах воздушной тревоги обитателям Энска следует взять за руки детей, положить в карман документы и немедленно спускаться в бомбоубежище.

Прочитав эту галиматью, я невольно фыркнул, представив, как жители нашего подъезда бегут ко входу в подвал, где вот уже три года какая-то коммерческая фирма, врезав во все двери свои замки, устроила склад пива.

Впрочем, никакого сигнала воздушной тревоги теперь не последует, поскольку и радиорелейная линия гражданской обороны тоже уже давным-давно подверглась конверсии. Через все эти мощные громкоговорители, установленные по всему городу, передавали теперь утром рекламные ролики, чем доводили нашего папаню, пытавшегося заснуть после ночной смены, до форменного озверения.