Валерий Гусев - Картина с кляксой

– Мы не журимся, – сказал Алешка, отправляя в рот конфету, – мы папин бинокль потеряли.

– Беда. – Тетя Зина покачала головой, и один цветочек из венка упал ей в чашку. – Но я верю в чудеса. Найдется ваш бинокль.

Что-то в ее словах было такое, что Алешка вскинул голову с надеждой:

– Правда, что ль?

– Точно! Я, хлопцы, столько в жизни всего теряла и столько всего находила! – Она прижала ладони к щекам. – И не журюсь!

Да, количество тети Зины переходит явно в отличное качество.

– Вот попомните мои слова. – Тетя Зина перегнулась к нам через столик. – Как только ваши родители приедут, так сразу ваш бинокль найдется. Хотите, я вам спою?

– Лучше сыграйте, – сказал Алешка.

Мы вернулись к себе, забрались на верхнюю палубу. Без бинокля она уже не была капитанским мостиком – пустой футляр на стене однозначно это подчеркивал. Но почему-то не унывали.

– А давай конфеты доедим! – сказал Алешка. – Все равно их там две штуки всего.

Он раскрыл нашу красивую коробку и посмотрел на меня:

– Твоя работа?

– Я не брал, – сказал я торопливо.

– И не клал? – Алешка протянул мне коробку – она была полна почти доверху. – Это как?

– Домовой?

– Это Славский подбросил. Это нам с тобой взятка, чтобы мы его пожалели. Давай не будем есть, – Алешка сунул в рот конфету, – вдруг они отравлены?!

Я тоже взял конфету – погибать, так вместе. Пожевал, проглотил, прислушался к внутреннему голосу – признаков отравления не ощутил. Но вот признак того, что совсем недавно я уже такую конфету глотал, несомненно присутствовал.

– Как тебе? – спросил я Алешку.

– Нормалек. Но здорово надоело. Надо подышать немного под березами.

Когда я спустился вниз, Алешка сидел на крылечке и лениво бросал нашим собакам пустую пластиковую бутылку из-под воды. Грей и Грета лениво догоняли ее и без особого куража клали «апорт» Лешке под ноги. Все трое время от времени заразительно зевали. Я присел рядом и тоже зевнул. Но не от жары, а на нервной почве.

– Записку передал? – спросил Алешка.

– Вручил. В собственные руки. – Я почувствовал усталость. То ли от жары, то ли от напряжения. – С помощью студента Истомина. Виталик созрел. Вот-вот лопнет.

Алешка вдруг так забористо зевнул, да с таким взвизгом и лязгом зубов, что наши собаки подскочили от зависти.

– Пошли, Дим! – Алешка вскочил, поддернул молнию на шортах. – Ты думаешь, что я все это время с удочкой просидел? Или обдуванчики на салат собирал? Я, Дим, почти все уже сделал!

– И что ты сделал? Самолет построил?

– Куда нам два самолета? – удивился Алешка. Напомню, что один самолет он уже построил, в прежние годы. И даже на нем полетал. Один раз. Недолго. Полминуты. – Пошли, я тебе одну вещь покажу. В глубине рощи.

Поскольку оперов с велосипедом и коляской мы уже давно на своем горизонте не наблюдали, то без всяких проблем углубились в березовую рощу. Зачем? Сейчас узнаю – Алешка больше любит показывать, чем рассказывать.

Пока мы молча брели меж березок, я с грустью заметил, что листва на них уже не такая свежезеленая, как в начале лета, что трава под ногами не шелковистая, а уже немного шуршит, и всякие цветочки склоняют свои разноцветные головки, будто засыпают. И птицы уже не так задорно щебечут, и небо уже не такое синее, а облака на нем уже не такие белые.

Алешка, наверное, почувствовал то же самое.

– Скоро осень, Дим, – сказал он. – Опять школа начнется. Ты рад?

А то! Еще как! Прямо щас лопну от радости!

– Ты, Дим, счастливый. – Алешка вздыхает. – Тебе только один год остается в школу ходить. А мне… еще сто лет.

– По десять лет в каждом классе собираешься сидеть? До пенсии?

– А что? Зато знаешь каким умным в старости буду! Как дед Строганов.

Вот это уж совсем ни к чему.

Мы вышли на край рощи. Это место называлось Сторожкой. Никакой сторожки тут давным-давно уже не было. Просто когда-то на месте болота было озеро. А на берегу – лодочная станция. И была будочка, где лодочник держал весла и пробковые спасательные круги. Озеро постепенно заглохло, потому что за ним не ухаживали, заросло осокой и всякой трясиной, а сторожка развалилась – остались только некоторые бревна сруба. Местные ребятишки сделали на ними навес из веток и собирались здесь по вечерам. Вот и вся Сторожка.

Впереди зашуршали под ветром камыши. Они дружно клонились то в одну, то в другую сторону, кивали друг другу своими коричневыми гусарскими султанами.

Я давно здесь не бывал: не нравилось мне это место. Особенно та коварная изумрудная поляночка. Которая скрывала мрачное болото и манила побродить по свежей густой травке. Бархатистой такой.

Не знаю, утонул ли кто-нибудь из людей в этом болоте, но козу Пантюхиных пришлось спасать. Вообще-то она вредная коза. Драчливая, упрямая, с противным голосом – будто крышка кипящего чайника дребезжит. Но очень красивая – белоснежная. Соблазнилась веселой травкой и вбухалась по самую шейку. Хорошо, что дед Сороко из Пеньков, как бравый ковбой, сумел накинуть, как лассо, веревку ей на рога. Козу вытащили. Из белоснежной она стала черномазой. Попыталась отряхнуться, мекнула и поддала деду Сороко рогами в благодарность.

Пантюхины три раза мыли ее разными шампунями. Отмыть – отмыли, но от едкого болотного запаха так и не избавили. Была она Злючкой, а стала Вонючкой…

Мы подошли к самой стеночке камышей. Мне показалось, что к этой зловредной полянке проложилась среди зарослей довольно заметная тропочка.

– Тут кто-то ходил, что ли? – Мне стало неуютно. Туда дошел, а обратно не вернулся?

– Это я ходил, – безмятежно признался Алешка. – Тропку прокладывал.

– Тебе это надо? – Я так испугался за него, что даже разозлился.

– Еще как! – сказал Алешка с радостью. – Засада в западне. С приманкой.

Где тут засада, где западня, я не разглядел. Хорошо, что он в самом деле звероловную яму не выкопал у музейного порога.

– Тебе это надо? – снова и еще более строго спросил я.

– А то! – Алешка пожал плечами. – Люди приедут за картинами, Дим.

Очень внятно изложил.

– Ну и что?

– А где картины?

– А где картины? – тупо повторил я, совершенно забыв о содержании записки.

– Вон там, Дим, в зеленой травке. Лежат, дожидаются, когда их спасут.

– Откуда ты знаешь?

Алешка улыбнулся своей хитрой и снисходительной улыбкой.

– Догадался.

– Они же там погибнут!

– Ни за что! Их, наверное, кто-то в пленку замотал.

– Кто? Тетя Зина? Дед Строганов? Фуфырь?

– Не угадаешь, Дим.

– Пошли домой, – сказал я. – Скоро родители приедут.

– И собаки соскучились. Они нам будут рады, а от родителей попадет. Внятно изложил?

Тут до меня что-то начало доходить.

– Лех, но это же опасно.

– Ни капельки. Во-первых, мы пойдем с охраной. А потом я как заною, как во всем сознаюсь, как всего наобещаю. Первый раз, что ли?

Да, такой опыт у него есть. Школьный. Он сперва сделает большие удивленные глазки, потом их смущенно потупит, а потом закивает головой: правда-правда, я больше никогда так не буду. И меньше – тоже.

– Нет, Лех, так не годится. Надо папе сказать.

– У папы своих жуликов хватает.

– Тогда майору Злобину.

– Никогда! Он, Дим, ничего не умеет. Сколько времени прошло. А он только заметочки в газеточки пишет. О суровых и опасных буднях. Полиционер! – и столько в его интонации было возмущения с презрением, что я не нашелся возразить.

Мне стало неспокойно и захотелось домой. Тем более что солнце уже потухало за лесом, от болота тянуло сыростью и прелью, а за болотом зловеще каркала дурная ворона.

Я опять взглянул на изумрудную лужайку, в мрачной глубине которой скрывалась лакомая приманка для бессовестных жуликов, и плечи мои зябко передернулись. А над болотом начал скапливаться холодный туман. Колеблющийся такой. Будто в его зыбкой белизне бродили зловещие тени…

Когда мы добрались до своего фургончика, уже совсем стемнело. Грета укоризненно помахала нам хвостом: время ужинать, а вы где-то шляетесь, все родителям расскажу.

А где они, наши родители? Им Большой театр дороже родных детей. Я почему-то почувствовал, что с родителями мне было бы спокойнее. Что-то внутри меня тревожно трепыхалось, как-то не по себе было. Хотелось покрепче запереть дверь и спрятаться с головой под одеяло. И Гретка вела себя беспокойно. Все время прислушивалась, повизгивала и порыкивала. А потом вдруг грозно залаяла и бухнула передними лапами в дверь. За которой был какой-то неясный шум. Мы переглянулись и затаились.

Но тут под окошком раздалось:

– Боу-воу!

Алешка радостно взвизгнул и отпер дверь. Мама подхватила его и вместе с ним вошла в сарайчик. А папа потеснил меня и добродушно сказал:

– Домой, домой, ребята.

Но я кое-что увидел и кое-что услышал. У нас на участке стояли кроме папиного служебного джипа полицейский «уазик» и камуфлированный автобус. Он слабо светился изнутри, и мне послышалось, что там нежно бренчит гитара. Или россыпь патронов у кого-то в кармане.