Евгений Некрасов - Блин – гроза наркобандитов

– Я тебя люблю, – прошептал Блинков-младший тихо-тихо, чтобы не разбудить Ирку. Пускай услышит во сне и, если вспомнит потом, решит, что это ей приснилось.

– Просто у тебя половое созревание, – совершенно несонным голосом поставила диагноз Ирка. – В твоем возрасте мужчины еще не способны на глубокие чувства.

Блинков-младший легонько треснул свою скво по затылку. А скво, как сказал бы папа, реагировала неадекватно. Она еще крепче прижалась к Блинкову-младшему и шепнула:

– И я тебя.

Страшно плыть среди сельвы по речной протоке. Особенно в узких местах, где гигантские серокожие деревья обнимаются ветвями у тебя над головой. Мало ли кто там прячется за этими деревьями и в этих ветвях.

Ночью сельва еще страшнее и загадочнее, чем днем. Потому что ночью не видно ничего, зато прекрасно слышно, как сельва попискивает, щелкает, хрипит, цвиркает, ревет и хохочет голосами неизвестно кого. Шарахнется над лодкой спугнутая птица, шевельнув твои волосы упругим воздухом из-под крыла, да ка-ак квакнет в самое ухо!

Свет фонаря не помогает. Свет фонаря обманывает. Глядишь, запутавшись в прибрежных кустах, качается на воде оранжевый баскетбольный мяч. Ничего себе, думаешь, а мячу-то здесь откуда взяться? И вдруг в метре от наплывающей лодки этот мяч стонет душераздирающе, как привидение, и сдувается. А в кустах сидит лягушка размером с хороший кулак и неслышно пульсирует оранжевым горлом. Или в заводи сонной, среди похожих на великанские сердца плавучих листьев, замерцают десятки золотистых блесток. Они переливаются, как гаснущий салют. Они парят над водою, как фонарики эльфийских принцесс. А потом под ближайшей парочкой фонариков раскрывается пасть, что-то великоватая для эльфийской принцессы. В нее поместилась бы виолончель, если бы кто-нибудь не пожалел виолончели. Это пасть каймана или крокодила. Их можно различить по зубам, но тебе почему-то не хочется. Ты сразу же очень ясно себе представляешь все остальные пасти под всеми остальными фонариками, которые, само собой, не фонарики, а бессмысленные глаза убийц.

Ирка все же натянула палатку, распялив ее на дугах из тонких прутьев. Получилась низенькая каюта посередине лодки, и теперь Ирка ее обживала, то есть спала, не видя ни лягушек, притворяющихся баскетбольными мячами, ни чарующих крокодильих глаз. А Блинков-младший неудобно лежал на лодочьем носу и светил мощным шестибатареечным фонарем. Если в сельве кто-то рычал особенно близко и угрожающе, он зажигал фальшфейер. Нестерпимо яркий свет густо разливался над протокой. Сельва испуганно умолкала. Все моментально понимали, кто здесь царь природы, а кто просто так гуляет, пока в зоопарк не отправили. В изумленной тишине потрыкивал мотор и с шипением падали в воду прогоревшие кусочки фальшфейера.

Когда фальшфейер сгорал весь, до пояска на картонной рукоятке, в глазах еще долго металось черное пламя. Свет фонаря казался немощным, черное пламя приглушало его, как солнечные очки. А сельва начинала потихоньку наглеть. Кто-то в ней опять возился, попискивал, щелкал, хрипел, цвиркал, ревел и хохотал. Блинков-младший пересчитывал фальшфейеры и ждал близкого угрожающего рыка. Он был уверен, что лодку преследует один и тот же зверь. Наверное, ягуар, как в «Белом Ягуаре – вожде араваков». Или пума. Главное, зверь с каждым разом все меньше боялся фальшфейера. Когда сгорел первый, он целый час не подавал голоса, а после шестого зарычал минут через двадцать. Если так пойдет дело, то фальшфейеров не хватит до утра. Или зверь до того надрессируется, что и при свете фальшфейера не побоится запрыгнуть в лодку.

Мистер Силкин дядя Миша как уселся к мотору еще засветло, так и сидел нахохлившись. Он переел консервов и мучился одной важной проблемой. Блинков-младший хотел дождаться, пока проблема мистера Силкина не вырастет до нестерпимо важной, и удрать на лодке, бросив мистера Силкина в кустиках.

Но в сельве рычал зверь. Бросать мистера Силкина на съедение – это было бы слишком. Пришлось отложить побег.

А про папу мистер Силкин говорил неохотно. Будто бы полетели они с папой и Вольфом разыскивать детей. Потом вертолет упал в сельву и взорвался. Он, мистер Силкин, успел выскочить, а другие не успели. Вот и все, что удалось из него вытянуть за весь день.

Бывают люди, которые не живут, а мучаются. Утром они мучаются, потому что нужно вставать на работу, а ведь есть счастливчики, которые вообще не работают и живут себе припеваючи. Не успели на троллейбус – мучаются. Долго нет следующего – мучаются. Опоздали на работу – само собой, мучаются, потому что за опоздание никого по головке не погладят. Но ведь они мучаются и когда приходят пораньше. Петров или Иванов, думают они про сослуживца, никуда не торопится, а я тут сиди работай за всех. В обед они мучаются потому, что в буфете очередь. Если очереди нет, они мучаются потому, что котлета дорогая, а винегрет дешевый, но винегрета им не хочется. После обеда они домучиваются на работе и, мучаясь, едут мучиться домой.

Если же по какой-то случайности все у них складывается хорошо и мучиться нечем, такие люди начинают беспокоиться, придираться к пустякам и обижаться без повода. Им чего-то не хватает. Они мучаются оттого, что нет причин мучиться.

Таким человеком был мистер Силкин. Старший Блинков однажды три месяца провел с ним в поле, как говорят ботаники, геологи и вообще все, кому приходится работать в местах, где никто больше не работает и не живет. «В поле» – это может быть и в настоящем поле, и, например, в тайге. А тогда они работали в пустыне.

Зарытое в песок яйцо там испекалось за несколько минут – значит, температура песка была за шестьдесят градусов. Бегающие по этому песку ящерицы иногда переворачивались на спину, чтобы остудить лапки. Сорок градусов в тени считалось вполне сносной температурой. Старший Блинков и мистер Силкин не могли прохлаждаться даже в этой сорокаградусной тени – они составляли карту пустынных растений. Ведь даже в пустыне что-то да растет.

Вода, которую они пили, была горячая и воняла железной бочкой. Ее надо было экономить, и за три месяца им удалось помыться три раза. От пота их кожа покрылась коркой соли, они до язв растерли себе ноги и такие места, которые у человека обычно не растираются.

Мистер Силкин все время ныл, но несильно и по пустякам. Из-за того, что он устал, а делать привал еще рано. Или, наоборот, из-за того, что они сделали привал, а он еще не успел устать. А так вообще он довольно стойко переносил все эти на самом деле мучительные трудности. Ему было приятно, что он мучается, может быть, сильнее всех в мире.

Потом они вышли к людям, и это оказались очень хорошие люди. Им дали помыться, дали чистое белье и мази, чтобы смазать язвы. Сладчайшей и холоднейшей родниковой воды им дали, конечно, в первую очередь. Их посадили в по-настоящему прохладную комнату с кондиционером. Поставили на стол дыни трех сортов и виноград четырех сортов, арбузы и соленые огурчики, которые в тех местах гораздо большая редкость, чем дыни, виноград и арбузы. Поставили ледяную бутылку водки, и они налили себе водки, потому что могли себе позволить после трех месяцев такой работы.

Наконец хозяин, улыбаясь, принес миску самосольной черной икры и грохнул ее на стол. В миске торчало две ложки. Они сидели, как таможенник Верещагин в «Белом солнце пустыни», не хватало только павлинов. И вот чистые, благостные, голодные, они выпили водки и потянулись за ложками. Та, которую вытянул из икры старший Блинков, оказалась побольше.

Мистер Силкин уже схватил свою ложку и отправил ее в рот. И вдруг обнаружил такую несправедливость. Он подавился и долго кашлял, не сводя глаз с блинковской ложки.

Старший Блинков уже достаточно узнал мистера Силкина. Ни слова не говоря, он протянул ему большую ложку.

– Стану я есть твоей ложкой, – оскорбился мистер Силкин.

Это была несусветная глупость. Во-первых, старший Блинков еще не успел поесть этой ложкой. Во-вторых, мистер Силкин три месяца ел именно ложкой старшего Блинкова, потому что потерял свою. Причем ту ложку они не мыли, а для экономии воды чистили песком, и мистер Силкин ничего, не брезговал.

Но старший Блинков не стал выяснять отношения. Он, опять же молча, стряхнул с большой ложки икру, вышел, помыл ложку и вручил ее мистеру Силкину чистенькой.

Мистер Силкин совсем исстрадался. Он три месяца ел одни консервы. Он пожирал глазами дыни трех сортов и виноград четырех сортов, арбузы и соленые огурчики, не говоря уже об икре. Но плюнуть на свою глупую обиду и вкусно поесть – значило бы прожить день без мук, а мистер Силкин не представлял себе, как это делается.

– Мне подачек не надо, – сказал он. – Ты как хочешь, а я ухожу.

И пошел собирать вещи.

Старшему Блинкову тоже пришлось уйти голодным, чтобы не бросать напарника одного.

Хозяин дома смотрел на них как на ненормальных. Простился он очень холодно, потому что ничто так не ранит людей, как неблагодарность.