Мариэтта Чудакова - Портрет неизвестной в белом

Саня опять покосился на Женю, но посчитал, что слово он выбрал цензурное (хотя охранник заслуживал совсем другого), и этого достаточно.

– Чего пугать, – бормотал часовой, а сам был бледен и затравленно озирался. – Уходить вам надо, братцы, вот что. И вас, и меня положат. Отморозок он… Два раза сидел. Говорят, в 95-м под вышку шел – она еще была тогда, – да другого подставил. К нам сюда недавно пришел. Хвасталя, что зимой девушку какую-то убил – по заказу, за большие деньги. Где-то под Курганом, что-ли.

Тут Женя широко открыла свои круглые глаза, а Том рот приоткрыл от внимания.

– А хозяин, – продолжал часовой, с трудом ворочая будто присыхающим к гортани языком, – тоже не хужее. Ему сам черт не брат… И в городе у него все схвачено. Он такими объемами наркоты ворочает, что его никто не тронет – ни милиция, ни прокурор. Он всех прикормил, весь город. Ничего с ним никто не сделает. Говорю – уходить вам надо. Вон дети с вами, – он кивнул на вылезшего из машины и протирающего глаза Мячика, который после непомерно долгого сна вообще мог сойти за дошкольника, – они и их не пожалеют…

– А что, сержант, – сурово заговорил Леша, – ты им поможешь, что ли, однополчан кончать?

– Да что – «поможешь»! – выкрикнул вдруг часовой. – У нас с вами один Калашников на троих!

– «У нас с вами» – это другой разговор, – удовлетворенно подытожил Леша. – А у них что – много оружия с собой?

– Ну наркоту же возят – сами понимаете! – неизвестно почему оживившись и даже размахивая руками, повествовал часовой. – Два Калашникова у них с собой и Макаровых штуки три. И боекомплектов полмашины.

– А какая машина-то?

– Джип бронированный – как у инкассаторов. «Форд».

– За рулем у них кто?

– Сам же и за рулем. Никому не доверяет. А этот справа сидит…

– Как его зовут-то, который справа?

– Имя-фамилию не знаю, а так – Харон.

– Харон? – удивился Саня. – Что это за кликуха такая? Никогда не слышал. На блатную не похожа.

– Оружие на коленях? – отрывисто осведомился Леша.

– Ну да. Калаш всегда при нем. На въезде-то он его в ноги кладет, тут они опасности не ждут никакой – старики, женщины да дети… Три парня были, начали рыпаться, так Харон их в лес увел – и с концами…

– Как это – увел? А чего они пошли-то – их же трое, говоришь, было?

– Так по одному уводил, – неохотно ответил Часовой.

– Понятно… Другие думали – их не тронет, верно?

– Верно… У двоих дети были. За детей боялись.

– А где дети-то их?

– Здесь и живут.

– Так что они тут – рабство, что ли, ввели?

– Можно и так назвать…

– И сколько ж здесь рабов этих проживает?

– Да человек сорок. И детей штук десять. Не учатся – только на грядках. И всем еще велят мак жевать. Они и ходят вполпьяна, только лыбятся. Собирают сок этот, тут же и обрабатывают… Хозяин с Хароном в город наркоту везут, а из города – продукты, одежду… Ну, пасту зубную, мыло стиральное…

– Жвачку?.. – добавил почему-то Саня.

– Не, это не привозят. Только то, что при советской власти было… Ребята тутошние и не знают про жвачку-то…

Женя и Том уже оба стояли с приоткрытым ртом, как на иллюстрациях в книжке для малышей.

А Мячик в этот разговор не встревал и даже скорей всего его не слышал, потому что тем временем нашел общий язык с мальчишкой. У того не сходил с физиономии жгучий интерес к невиданным гостям. Но Мячика он особо выделил, потащил обратно к своему дому, вынес к калитке крынку парного молока утренней дойки, и теперь тот пил, запрокинув голову и явно наслаждаясь. Городского «нормализованного» молока Мячик не признавал: считал его обратом – тем полностью обезжиренным молоком из-под сепаратора, которым поят телят.

– Так что – тут никто не знает, что ли, что советская власть лет десять как спеклась? Или только старушка эта чумная? – спросил Леша.

– А откуда? Телевизоры они все поразбивали, приемники отняли. Про мобильники тут и не слышал никто…

– А газетку-то эту кто выпускает? Что Брежнев жив-здоров и в Афгане с американцами воюем?

– В городе журналюги нашлись. Он им платит как следует, они и пишут чего ему надо. Дома у одного и делают – теперь ведь типографии не нужны, на компьютере все сделать можно, – проявил часовой понимание новой реальности. – Газета в одном экземпляре выходит – больше-то ему не надо, только на стенд повесить.

Все трое помолчали. Леша с Саней переваривали информацию.

– А как хозяина-то зовут? Фамилия есть у него?

– Есть, наверно. Только я не знаю. Ни к чему мне. Хозяин и Хозяин. Он у них секретарем поселкома считается. А раньше секретарем райкома здесь был. Коммуняка.

– А с каких пор тут связь-то с внешним миром порвали?

– Да с 1988-го или 1989-го… Про Ельцина уже не слышали. Знают только, что дерьмократы всё хотели у народа отнять, а Брежнев не дал…

– И ты эту дурь с оружием в руках поддерживаешь? – Саня взглянул на бывшего однополчанина с нескрываемым отвращением.

– У меня на то причина есть, – с неожиданной твердостью ответил часовой.

– Ну что, Калуга? – спросил Саня. – Брать будем?

– Другой вариант не просматривается, – медленно и задумчиво произнес Леша.

– Вы что, мужики? Положат они вас, – жалобно сказал часовой. – Уезжайте, говорю. Мне и так плохо придется – след-то вы оставили… Уезжайте! Они в Англию наркоту посылают. Тут такие деньги крутятся – они за них глотку вырвут.

– Ничего, у нас глотки крепкие, – хохотнул Саня. – Небось не вырвут.

– Вперед мы у них когти вырвем, – так же медленно сказал Леша. – И вместе с лапками. Ты вот что, сержант, – ты все-таки введи нас в курс дела напоследок, перед боем…

При этих словах часовой вздрогнул, будто его ударило током, а у Тома сладко защемило в груди – тем более что смысл кликухи Харон образованный Том, в отличие от Сани, Леши и часового, хорошо понял.

– Что у тебя за причина? Ты ж боец был стоющий, – (Том механически отметил это Лешино отчетливое стоющий, через ю), – мы с Саней тебя помним. Почему с такой мразью связался? Что тебя сюда кинуло-то?

– А то, мужики, – неожиданно твердо заговорил часовой, – что у меня сестра на руках – церебральный паралич с рождения. Руки-ноги, считай, не действуют. Родители умерли. Куда я с ней? А он ее в больницу хорошую поместил, в санаторий министерства обороны Украины в Евпаторию каждый год посылает – это с условием, чтоб я у него работал и язык за зубами держал.

Часовой помолчал.

– А когда я на первых еще порах рыпнулся, хотел вырваться от них – сказал, что меня не тронет, а ее – прикончит. Понятно? Ему это – семечки. А Харону – тем более.

Теперь молчали его однополчане.

– Причина серьезная, – сказал наконец Саня. – Но это дело порешать можно. Правда, Калуга?

Леша мотнул головой утвердительно.

– Как вы его порешаете? – вздохнул часовой.

– Разведка зря не болтает – забыл, что ли?

И лицо часового впервые просветлело.

Видно стало, что в этот решительный миг он вдруг поверил своим давним однополчанам (сколько лет минуло? Пятнадцать, не меньше). И показалось ему, что его безрадостную жизнь еще можно переменить.

– Значит, говоришь, в городе все схвачено?

– Все, – убежденно сказал часовой и даже руки прижал к груди. – Все, братишки, честно вам говорю! Они и двух часов в милиции не пробудут – выпустят их. А там у них кодла – нагонят вас и пришьют…

– Ну что ж, – с непонятным облегчением сказал Леша. – Обстановка ясна. Тут выбора тем более нет. Кроме нас эту наркокартель-канитель кончать некому. Так, что ли, Санек?

– Похоже, так, – готовно отозвался тот.

– Вы что, мужики, убивать их будете? А потом за них же сядем? – испуганно спросил часовой.

– Утри слезы, сержант. Мы не расстрельная команда. Хотя пустить этих двоих в расход я вообще-то не отказался бы. Но так и быть, возьмем живыми. Используя фактор неожиданности.

– А денем-то куда? Я ж вам нарисовал картинку!

– Найдем куда деть. Ты, Сань, помнишь ведь, кто в Омске на округе? – непонятно спросил Леша.

– А то!..

– Ну, в общем, хватит лясы точить. Готовим операцию. – Леша взглянул на командирские часы на руке. На них было четыре двадцать. – По твоему раскладу, сержант, полчаса осталось?

Часовой мотнул головой.

– Они всегда точно подъезжают. Пока все спят еще.

– Как раз хватит, – Леша повернулся к Жене и Тому. – Все – в машину. Сейчас вас Саня оттянет в тыл – в тот вон переулок. Из машины – ни шагу! Услышите стрельбу – тут же падайте на пол, под сиденья. Уместитесь как-нибудь. Головы не подымать! Мячику своему голову пригинайте.

Литературным языком Леша владел хуже, чем рулем и Калашниковым.

И тут же пообещал:

– Вообще-то стрельбы не ожидается. Это я так, к слову – мало ли…

Вслед за Саней Том с Женей побежали к «Волге». Мячика еле оторвали от огромного лохматого черного пса. Тот в блаженстве лежал перед ним на спине, болтая всеми четырьмя полусогнутыми лапами, а Мячик чесал ему фиолетовое голое брюхо, что-то приговаривая. Он мог приворожить любого пса, от маленькой шавки до кавказской овчарки-волкодава.