Андрей Трушкин - Кошки-мышки с мафией

Расстроенный этим обстоятельством, я уже хотел на свое место сесть, как Вермишель, сделав такую эффектную паузу, объявляет:

— А к доске у нас сегодня пойдет обманутый будильником Анатолий Затевахин!

"Тьфу ты, — думаю, — все прям один к одному сошлось!"

Но к доске плетусь, делать нечего. Однако тут хоть на целых пятнадцать минут этот скорбный путь растягивай — все равно до конца урока далеко.

Вермишель, значит, это понимает и меня вроде бы и не торопит, только свои замечаньица отпускает:

Ну что, Затевахин, ты уже выспался? Осторожно на стульчик опирайся, не сломай. Ну-с, Затевахин, так в каком году родился великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин?

Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, — начинаю мямлить я, а сам настраиваю свои локаторы на Кольку, — великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин родился…

Этр мы уже слышали, — язвит Вермишель. — В том, что он родился, я не сомневаюсь. Что дальше-то? В каком году это было?

Тыща семьсот девяносто девятый! — доносится до меня с задней парты. — Тыща семьсот…

— Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, — уже уверенно выпаливаю я и тут, значит, вспоминаю,

что цифры-то без "точки" мне говорить нельзя! — Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, — споты

каюсь я, — родился… Вера Михайловна, а можно я эти цифры на доске напишу?

— Зачем на доске? — поднимает брови Вермишель. — У нас же тут не урок математики, верно, Затевахин? Так в каком году родился великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин?

Я, скрипя зубами, значит, выдаю:

— Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин родился в тыща, точка, девятьсот, точка, семьдесят, точка, седьмом, точка, году, точка.-у

Вермишель от этой фразочки чуть со стула не упала.

— Садись, — говорит, — два. И точка!

В общем, настроение она мне, значит, капитально испортила. Я, когда звонок прозвенел, даже про нашу "жвачку" забыл. Все думал, что теперь с моей парой делать…

Как только прозвенел звонок, мы подхватили свои портфели и побежали в кабинет химии — к Сергею Антоновичу Подбельскому, по прозвищу Мензурка.

Сергей Антонович был мужик нормальный — колы за поведение никогда в журнал не лепил, а если кому-то что-то в его предмете было непонятно, оставался после уроков и про свои щелочи и кислоты мог объяснять до посинения. Кличку же свою он заработал потому, что свято верил в то, что ученики должны помогать ему в подготовке опытов, и потому частенько заставлял нас полоскать под краном свою химическую посуду, за что его в конце концов и прозвали Мензуркой.

Когда мы ворвались в кабинет, Сергей Антонович сидел за столом и заполнял классный журнал. У него было "окно" — то есть следующего урока не было, а потому он мог спокойно нас выслушать.

— Вот, — сказал я, вынимая из кармана подушечку "стина". — Как вы думаете, Сергей Антонович, что это?

Вторник, 15 апреля.

Сегодня после первого урока ко мне в класс вошли два ученика нашей школы — Коля и Толя Затевахины. Ребята показали мне какое-то вещество белого цвета, уверяя, что оно обладает уникальными свойствами. Поначалу я подумал, что они хотят завести со мной дружескую беседу, чтобы попытаться пересдать свои тройки. Однако дело оказалось много серьезней, чем я предполагал.

Первичный осмотр вещества позволил предположить, что оно состоит из пищевых веществ с добавлением эмульгаторов. Вначале я подумал, что оно скорее представляет из себя обычное высокомолекулярное соединение, внешним видом напоминающее пластмассу. Опыт на механическую сопротивляемость показал, что вещество не поддается сжатию и растяжению. После попытки нарушить его целостность (пропилить в веществе желоб), с целью выявления различий его внешних и внутренних составляющих, выяснилась его необычайная резистентность к деформации! Более того, под микроскопом на поверхности вещества не было заметно и следа от механических повреждений!

Следующим любопытным наблюдением стало для меня то, что вещество не вступало в реакцию ни с одной кислотой. На него не действовала даже царская водка.

Термический анализ не дал никаких результатов, кроме осаждения продуктов сгорания газа на поверхности вещества.

Крайне заинтригованный, я пообещал ребятам созвониться со своим знакомым, который работает в нашем городе на закрытом предприятии в хорошо оборудованной лаборатории, поскольку в школьном классе возможно было произвести только самые примитивные анализы.

Да! Когда я спросил ребят, откуда они взяли это вещество, они ответили, что нашли на улице. По-моему, врут.

Как мы, значит, от Мензурки выкатились, так я прямо в коридоре на пол и сел. Вот это да! Что же это за штуку мы из "Банзая" увели?

Колика предлагает:

— Надо дяде Боре позвонить.

Я только головой мотнул:

— Нет, рано еще. Вот к Мензуркиному другану сходим, узнаем, что это за штука, тогда… А чего сейчас волну гнать, — может, эта "жвачка" еще ни чего из себя и не представляет.

В общем через пень колоду досидели мы с грехом пополам до конца уроков. Правда, на последнем — физре — мне повезло. Когда мы в баскет шарились, Костька Деревянкин два раза штрафной бросок промазал и, разозлившись, значит, брякнул:

— Вот гадство!

Ну я, конечно, тут же его и припечатал:

— Будешь гад, пока не передашь другому! — Да так громко, что наш физрук чуть свисток не проглотил.

Тогда я, значит, еще не догадывался, что с этого момента началась для нас полоса сумасшедшего везения. Хотя поначалу мне так вовсе не казалось..

После школы мы побрели домой. Вначале мы хотели пройти мимо дома, где Жанка Синицына живет. Мы с Толь-кой раньше часто по этой улице ходили — ее надеялись встретить, что ли?

Дело было в том, что мы с Толькой вместе по ней сохли. Училась она в параллельном классе и нравилась нам гораздо больше, чем все другие девчонки нашего города, вместе взятые.

Вообще-то мы с Толькой не любители насчет любви трепаться. Может быть, оттого и произошла та печальная история?

Короче, сохли мы поначалу по ней отдельно. Толька ничего мне не говорил, а я, соответственно, свои дела при себе держал. Но один раз я случайно увидал листок, на котором Толька в задумчивости написал ее имя. Ну тут комиссаром Мегрэ не надо быть, чтобы сшурупить, что к чему. Я, конечно, огорчился страшно. Ведь я Жанку тоже любил, да еще как! Но не будешь же родному брату дорогу переходить. В общем, думал я думал и решил уйти со сцены по-английски, не прощаясь.

Гораздо позже выяснилось, что Толька, тоже совершенно случайно, узнал о том, что я к Жанке неровно дышу. И решил уступить путь к ее сердцу мне! Так мы друг другу ее уступали, уступали, на дискотеках на медленный танец не приглашали, провожать домой не вызывались, пока не появился третий — Жорка Бугай из одиннадцатого класса — и не увел Жанку у нас, придурков, прямо из-под носа!

В общем, переглянулись мы, хмыкнули и прямиком пошли домой, чтобы душевные раны не бередить. А дома нас ждал такой облом! На двери квартиры, колыхаемая сквозняком, висела записка от мамани: "Мальчики! Мы с папой уехали приводить в порядок дачу. Вернемся послезавтра. Еда на плите и в холодильнике. Не забывайте выключать свет в туалете!"

Содрали мы эту записку, прочитали, и оба тут же вспомнили, что ключи от квартиры-то мы утром взять забыли! Что теперь делать — не пилить же пять часов на электричке в нашу деревню?!

Как, значит, мы поняли, что остались без ночлега, то стали соображать, что теперь дальше делать-то. Вначале хотели было в квартиру на нашем же этаже позвонить — попроситься переночевать. Но потом вспомнили, как однажды привязали веревку к дверным ручкам наших соседей и потом чуть не целый час помирали со смеху, как они свои двери — каждый на себя — тянули, чтоб открыть. Тогда нам, значит, весело было. А потом, кроме того, что дома влетело, еще и с соседями отношения испортились.

Ох, зря мы это сделали, с веревкой-то.

В несколько офигевшем настроении мы выпали из подъезда.

Тут я предложил:

— Может, к Костику Деревянкину пойдем?

Колька зубом цыкает:

— Ну, если ты думаешь, что он тебе спасибо скажет за то, что ты его на физре подставил…

Да-а, в такие минуты понимаешь, что людей надо любить.

Вот в какой ситуации мы оказались — хоть на чердаке ночуй! Но и этот вариант отпадал, потому что чердаки в нашем городе стали запирать, как только у нас появились столичные бомжи.

Минут пятнадцать мы вышагивали по лужам, пока Колька, значит, вдруг не завопил: