Юрий Кушак - Плывёт кораблик в гости. Стихи и переводы

Как-то в зимний день отправился к морю старший сын. Глядь, среди торосов к полынье царь-песец крадётся голубой масти с дымчатым хвостом. За такого песца любой купец на торгах пуд соли даст да целую голову сахара! Крадётся песец, по насту пластается, а того не чует, что уже на ружейной мушке его шуба висит. Ахнул выстрел, а как ветром в сторону дым снесло, увидал старший сын только морянку-селезня на чёрной той полынье. И хвост у селезня, как подол отцовской кухлянки, верёвкой кожаной перехваченный. Вот кто нарочно царь-песца подманил! Поклонился старший сын морянке-селезню за добычу, а того уж и след простыл.

В весенний день, когда солнце золотыми шестами льды разгоняло, пришёл к морю средний сын. Не сразу признал он в сизом селезне среди стаи утиной родного отца. А селезень-морянка по воде крыльями бьёт, косяк рыбы красной к берегу подгоняет. Тут скинул средний сын кухлянку с себя и давай красных рыб вычерпывать. Столько наловил, что потом на двух оленьих упряжках с трудом увёз. С тех пор к рыбному делу и пристрастился: где селезня увидит – там и сеть заведёт. И не было на всём побережье рыбака удачливее.

А в летний день, когда утки к озёрам потянулись, у младшего сына свадьба была. Только среди веселья загрустил младший сын, об отце вспомнил: где его теперь искать, на каком озере? Вот бы увидел невесту, порадовался…

Вдруг захлопали над тундрой крылья быстрые: это в синем небе плясал сизый селезень, словно в бубен бил вокруг жениха с невестой. А на прощанье пёрышко обронил: летело оно, кружилось, на ладони сыну опустилось.

Конечно, от пера утиного что за толк? Однако смотря у кого в руках. Сын-то младший стал из коры и трав краски варить да тем утиным пёрышком красоту рисовать. А про что рисует, про то и поёт. Песен его я много знаю: он же был дедушкой моего дедушки. Однако время позднее, потом спою. И пёрышко покажу. И ещё что-нибудь вспомню. А пока всё.

Не везёт моей тёте. Близорукие её глаза стали грустные-грустные. А когда наденет очки, то кажется, будто глядит она сквозь слёзы.

Был у неё кот Шаник, ласковый и добродушный, как и тётя. Шубка у Шаника была пушистая и голубая, как голубичная поляна в летнем кедровнике. И вот Шаник заболел. Шубка на нём потускнела и свалялась, ободки вокруг глаз почернели, словно их обвели тушью. Рыжий тётин Энер, похожий больше на лиса, чем на охотничью лайку, тоже его жалел: то косточку со двора притащит – дескать, бери, Шаник, это очень хорошая косточка; то прыгает вокруг, на спине валяется – представление разыгрывает. А если забудется, ударит Шаника легонько, тот не отскочит, как прежде, не зашипит, смешной и взъерошенный, а плюхнется на бок, вытянув ослабевшие задние лапки.

Тётя его тёплыми сливками поила и отваром из трав, даже за старым шаманом в далёкий посёлок собиралась поехать. А Шаник однажды уснул – и не проснулся.

Вскоре и Энер пропал. Он и раньше пропадал, бывало, но ненадолго – на день, два, ну на неделю. Однако возвращался, жалкий, заискивающий, виноватый, со свежими следами жарких схваток на Собачьем пустыре. Теперь его и на пустыре не было.

Первое время, когда не стало Шаника, он ещё слушался тётю и даже подолгу не выходил из квартиры, лёжа в углу на Шаниковой подстилке. Но потом какой-то злой дух вселился в него. Раньше он и на улице не позволял себе лаять, как какая-нибудь дворняга. А теперь услышит любой шорох или шаги в подъезде – лает, хрипит, хоть уши затыкай. А как выпустит его тётя во двор, обязательно набедокурит. Однажды ни с того ни с сего соседскую курицу придушил. А ведь курицу эту тётиной соседке с материка на вертолёте к празднику доставили.

В наказание за это стала тётя Энера дома запирать. А что собаке в пустой квартире делать? Был бы Шаник, тогда другой разговор. В те дни пристрастился Энер к чтению. Достанет газету с трюмо или забытую в кресле книгу и начнёт читать всё подряд. Он даже пытался съесть особенно полюбившиеся страницы. А их было много, потому что у тёти была очень хорошая библиотека. Больше всего ему понравилась «Женщина в белом», которую тётя тоже очень любила. На эту бедную «Женщину» он вылил всю воду из миски, а миску загнал под диван.

Когда же тётя стала прятать от него литературу, он вспомнил истинное своё призвание и принялся за охоту. Особенно досталось зайцу, из которого была сделана некогда пушистая тётина шапка. Шапку пришлось выкинуть, а Энер в тот вечер остался без ужина.

Наутро он сбежал. Тётя надеялась, что он ещё вернётся, что, скорее всего, он в кого-нибудь влюбился, потому что весной это может произойти с каждым. «Да-да! – говорила тётя. – И с породистыми лайками тоже». Однако не вернулся Энер. Должно быть, и вправду завёл семью и позабыл про тётю. Или отправился в тайгу на охоту, да мало ли что…

Только тётя однажды сказала:

– Ну и пусть! Больше никакого зверья заводить не буду. Долго сердце болит, когда теряешь. Уж лучше совсем одной… – и заплакала.

И я поняла, что тётя просто так это сказала, а на самом деле была бы рада, появись в её опустевшем доме какое-нибудь доброе, симпатичное и преданное существо.

В тот вечер дома, сделав уроки, я забралась в чулан, хотя никто меня и не наказывал. Когда наказывали, я всегда делала вид, будто ужасно боюсь чулана. Но что за славное это было местечко! Справа на гвозде висел карманный фонарик. Я включила его, и в золотом круге света засверкали спицы велосипедного колеса, выступила из мглы перекошенная этажерка с торчащими из нее старыми папиными торбасами, и тихонько вздохнул завалившийся набок среди груды хлама мой старый медвежонок с оторванным ухом. Словно луч фонарика был волшебным, словно он освобождал из тьмы и забытья всё, чего ни касался.

Но я-то знала, кого ждала. И он появился, чёрный и блестящий, и усы его светились и покачивались, точно серебристый противовес в руках канатоходца, которого я видела однажды в Магаданском цирке. Вот оно, живое и симпатичное существо, которое скрасит тётино одиночество. Его можно тоже научить бегать по канату. Спать он будет в банке. А для прогулок хватит и подоконника. Я буду его навещать и приносить самые вкусные крошки. Да и ему будет весело, не то что в чулане.

Я его ловлю, запираю в приготовленный спичечный коробок, а на коробке пишу печатными буквами: «ОСТОРОЖНО! ТАРАКАН ДЛЯ ТЁТИ».

Утро было зелёным-презелёным. Дул зелёный ветерок – отгоняльщик комаров. Над зелёной сопкой плыло зеленоватое облачко. И я скакала и прыгала, как мячик, до самого неба. Но мама даже не удивилась, словно ничего и не заметила: «Сходи-ка, доченька, к бабушке за рыбьими головами». Ничего нет вкусней ухи из рыбьих голов, что и говорить. Да можно ли заниматься такими пустяками зелёным-презелёным утром!

Но я взяла ведёрко, прыгнула с крыльца – и полетела. Волосы мои развевались, словно хвост воздушного змея, полотняная камлейка[3] надулась, как парашют, и я парила до самого бабушкиного дома, держа на весу ведёрко и перебирая в воздухе лёгкими ногами. Жаль, что обратно пришлось идти пешком, потому что глазастые головы хариуса в это утро тоже хотели летать, и мне приходилось хорошенько следить, чтобы они не разлетелись по всему посёлку. Зато потом мама разрешила мне слетать на речку вместе с моим кудлатым Вытелем. «Только недолго!» – крикнула нам вдогонку. Надо же! Видно, боится дома одна оставаться. Но ничего, с годами это пройдёт.

Речка нам с Вытелем всегда рада. Только заглядись на берегу – сразу цапнет, сапожки зальёт, Вытеля, из-под камня подпрыгнув, окатит. А если палку в неё кинешь – подхватит, понесёт, подпрыгивая, мохнатая речка, похожая на озорного щенка. Вытель палку у неё отберёт, вылетит из воды на берег – и ко мне. Ох, хитёр! Пока я палку поднимаю, он – фырррх! – с головы до ног меня обрызгает. Да и я в долгу не останусь. Весело!

Мы и не заметили, пока гонялись друг за другом да брызгались, как появились неподалёку от нас малыши. «Девочка, девочка! – позвала меня малышка в расшитой цветами камлейке. – Можно мне твою собаку погладить?»

И все они по очереди стали гладить Вытеля. А он разлёгся, положив голову на вытянутые лапы, и, чтобы посмешить малышню, вскидывал то одно, то другое ухо, то оба сразу. Но тут прибежала белокурая рассерженная тётя, посмотрела на всех нас сквозь огромные перепуганные очки, ахнула, замахала руками и погнала ребячью стайку к детскому саду за зелёным штакетником. А девочка в расшитой камлейке то и дело оборачивалась и плакала, плакала, не закрывая рта. Бедные дети! Сейчас им будут мыть руки и ставить градусники, уж я-то знаю.

Но Вытель на них и не смотрит. Он притаился за кустом – хвост по ветру, уши торчком, настоящий охотник, выслеживающий добычу! И я сажусь на корточки рядом с ним, приставив ко лбу козырьком ладошку, как в засаде, как в кино про пограничников. Тс-с-с! Вот они, нарушители границы, – смешные зверьки еврашки, похожие на маленьких человечков. Особенно когда они стоят на задних лапках. Наш дедушка, который верит во все сказки, и вправду думает, что еврашки – маленькие человечки, заколдованные злыми духами в стародавние времена. Ему об этом ещё его дедушка рассказывал. И вот они торопятся на водопой, сказочные еврашки-человечки, к прозрачной весёлой реке зелёным-презелёным утром.