Сергей Голицын - За березовыми книгами

И среди снежно-белых, цветастых, маркизетовых, штапельных платьев я увидел… Я даже остолбенел… Я увидел Галю, Лиду и Танечку в замызганных шароварах, в продырявленных кедах. В их партнерах я узнал тех самых юношей, что приносили нам баранью ногу. Лида застенчиво положила руку на плечо своему кавалеру, у Танечки прядь волос выбилась на потный лоб, видно, она танцевала уже давно. Галя танцевала опустив глаза, щеки ее раскраснелись от удовольствия.

Минут пять мы стояли и смотрели. Танечка, не замечая нас, превесело болтала со своим кавалером.

— Таня, Лида, Галя! — коротко позвал Николай Викторович.

Они обернулись, увидели нас, побледнели и покорно подошли к нам.

— Марш спать! — беззвучно проговорил Николай Викторович. — Завтра будет «большая» линейка.

Все три девочки пошли по коридору впереди нас, низко наклонив голову. Они шли, как овечки на заклание.

Утром все встали молча. За завтраком тоже удручающе молчали. Никто не смеялся, не рассказывал веселых историй. На Галю, Таню и Лиду избегали смотреть.

Вчера вечером мы договорились: с утра пойдем в ту деревню, где живет Эльвира. Что же будет сначала — эта самая «большая» линейка или пойдем за березовыми книгами?

Николай Викторович подошел ко мне:

— Идите туда, но, простите меня, я с вами не пойду — просто голова крýгом идет.

Мы собрались перед школой. Гриша построил всех для переклички. Николай Викторович обернулся к «преступницам».

— А вы… идите в класс — и не выходить никуда! — приказал он.

— Какой позор! — кинула через плечо Лариса Примерная, блеснув очками. Она тоже оставалась, но оставалась ухаживать за Ленечкой.

Не пошли и четверо дежурных. Остальные налегке, без рюкзаков, отправились в путь.

Мальчики шагали и оживленно спорили между собой. Я их не слушал — слишком много мыслей будоражило мою голову. Березовые книги перемешивались с переживаниями вокруг Ленечкина ожога, а таинственное исчезновение жены Николая Викторовича путалось со страшной «большой» линейкой.

— Отправит первым поездом в Москву, — доказывал Вася, — головой ручаюсь — отправит.

— А я бы простил, сперва бы полчаса, не меньше, тряс, а потом простил бы, — убеждал Миша.

— Нарушение дисциплины, какое нарушение дисциплины! — ужасался Гриша, теребя свой безнадежно погибший чубчик. — Это все Галька подбила.

Я узнал, что «большая» линейка созывается во время похода только в случае из ряда вон выходящего безобразия. Тогда Николай Викторович берет в свои руки всю власть, сам командует, сам наказывает.

Так, разговаривая, дошли мы до деревни и всей толпой ввалились в магазин.

Магазин был очень тесный. Тут продавались калоши, чайники, мыло, духи, сладости, высохшая вобла, запыленные стеклянные вазочки. Молодая, очень толстая и очень румяная продавщица в засаленном халате бойко отвешивала одной гражданке селедку.

Она оторвала листок от какой-то книги, завернула селедку.

Я сразу обратил внимание на пожелтевший масляный листок — написано по-славянски, кажется, книга старинная.

Миша дотронулся до моего локтя и показал пальцем.

На одном из оставшихся бумажных листков я увидел все тот же загадочный треугольный штамп:

Продавщица благосклонно обернулась в нашу сторону:

— Покупайте, покупайте! Орешки, драже, мармелад. Выбирайте, выбирайте любые сладости. Сколько свесить?

— Вы Эльвира Пылаева? — перебил я ее.

— Я, а что? — вздрогнула продавщица.

— Мне про вас недавно ваш бывший сосед рассказывал — Трубка.

— Трубка? — засмеялась продавщица. — Бывало, все со своими внучатами гуляет, во все стороны они его тащат: этот плачет, этот упал, эти подрались… Как же он там поживает? А его Павлина Панфиловна как?.

— Оба очень хорошо поживают, — ответил я. — Он говорил, у вас книг много хранится.

— Как же, как же! Два ящика от отца осталось. Но книги совсем незанятные, какие-то старинные, да много обгорелых. Вот уж сколько лет прошло, а я все в них покупателям продукты заворачиваю.

Установилась такая тишина, как перед грозой.

— И много у вас… осталось таких книг? — заикаясь, спросил я Эльвиру.

— Да нет, последняя пачка на исходе. — Она нагнулась и с усилием бросила на прилавок штук пятнадцать перевязанных веревкой книг — рваных и цельных, в переплетах и без переплетов.

Мы бросились их перелистывать. Я ведь не специалист-книжник и потому не знал, насколько редки и ценны были эти книги, но на первой странице каждой из них стоял знакомый нам треугольный штамп.

— Тетенька, ну на что они вам, подарите их нашему школьному музею, — жалостно попросил Миша.

— А я во что буду товар заворачивать? — полусердито, полунасмешливо спросила Эльвира.

Нас выручила покупательница селедок — увидела она умоляющие лица ребят и повернулась к Эльвире:

— Ну отдай им эти бумажки, коль просят.

Та небрежно передернула плечами, подвинула стопку в нашу сторону и сказала:

— Остались, правда, на такой жесткой бумаге — верчу фунтики да только мучаюсь.

Ребята тотчас же разобрали все книги по рукам.

Это была, разумеется, любопытная находка. Но мы-то ведь искали не собрание купца Хлебникова.

— А березовые книги ведь на завертку совсем не годятся, — услышал я за спиной подсказку невозмутимого Вовы.

— А были у вас книги из бересты, с железными переплетами? — спросил я, едва дыша.

— Как же, как же, были! — обрадовалась Эльвира. — Крышки эти я, конечно, в металлолом сдала, а…

— Пачку «Беломора»! — Через наши головы протянулась огромная рука с монетой.

Рядом со мной стоял высокий, статный, белокурый сержант.

— Колька! — всплеснула руками Эльвира. — Да когда же это ты приехал? В отпуск или насовсем?

— Насовсем, — нехотя пробасил сержант.

Чувствуя, что любезный разговор грозит затянуться надолго, я самым бесцеремонным образом вмешался:

— Так где же эти березовые книги?

— Да ведь я же вам сказала: в металлолом сдала, — начала было сердиться Эльвира и тут же улыбнулась сержанту. — Думаешь в наш колхоз или на производство податься?

— Простите, — вторично перебил я, — это крышки вы сдали в металлолом, а самые… самые берестяные листы?

— Ах, дались они вам! — вспылила Эльвира. — Да сожгла я их!

— Как — сожгла?!

Верно, мой вопль был такой отчаянный, что все трое — сержант, Эльвира и покупательница селедок — оторопело обернулись.

— Ну да, сожгла, все пять книг. Дрова сырые попались. Целую зиму этой берестой печки разжигала… Ну, гражданин, будете чего покупать, так покупайте, — повысила она голос.

Самые различные чувства охватили меня. Я покачнулся, оперся рукой о прилавок, потом глубоко вздохнул и, шатаясь, пошел к выходу.

— Какие некультурные! Я думала, они полмагазина у меня купят, — услышал я за своей спиной.

Мы столпились на крыльце и не сразу смогли не только опомниться, но даже отдышаться.

«Утопить! Расстрелять! Отрубить голову! Нет, мало!» — думал я.

Мои спутники молчали, видимо, они думали о чем-нибудь в этом роде.

Первым заговорил Миша.

— Всю жизнь мы будем ее презирать, — глухо сказал он.

— Пре-зи-ра-ем! Пре-зи-ра-ем! — хором звонко проскандировали все.

Вряд ли Эльвира услышала нас. Сквозь притворенную дверь доносились ее короткие смешки.

Не говоря ни слова, мы спустились с крыльца и медленно зашагали в Курбу.

Николай Викторович выслушал мой рассказ с горькой усмешкой.

— И вам не повезло, и мне не повезло. Очутились мы с вами у разбитого корыта: вы остались без березовых книг, а я голову ломаю, куда делась Ира. Значит, кончаем поход. Надо как-то суметь достать машину до Ярославля. Оттуда поездом в Москву. А сейчас я созываю «большую» линейку.

Все, кроме Ленечки, выстроились во дворе школы. Таня, Галя и Лида встали сбоку.

Наступила абсолютная тишина.

Николай Викторович поднялся на крыльцо. Гриша сделал перекличку, подошел чеканным шагом и отдал рапорт.

Начальник похода начал говорить:

— В тот день, когда один из вас едва не превратился в полного инвалида… — Николай Викторович не видел, что этот самый «инвалид», прикованный к «воронечнику», без моего разрешения допрыгал до окна и сейчас, за спиною начальника, разинув рот, сгорал от любопытства. — В тот день директор школы гостеприимно раскрыл перед нами двери, с одним только условием: не ходить на их выпускной вечер, не портить настроения молодежи, вступающей в жизнь… В тот самый день трое из вас воспользовались моим отсутствием и нарушили дисциплину. Они отправились на вечер и танцевали там с механизаторами.

Николай Викторович перевел дыхание и уничтожающе посмотрел на неподвижно стоявших «преступниц».