Валерий Воскобойников - Братья: Кирилл и Мефодий

С тех пор больше ста лет страну потрясали смуты. Один император сменял на троне другого. Иногда торжествовали иконопочитатели. Тайно сбереженные иконы торжественно возвращали в храмы и усиленно молились им. Потом вновь побеждали иконоборцы. Они опять уничтожали изображения святых, а порой вместе со щепками от икон летели и головы иконопочитателей.

Последним императором-иконоборцем был Феофил. Однажды в споре разъяренный монах сказал ему, что божеское проклятие горит у него на лбу.

Феофил усмехнулся и вместо ответа приказал на лбу у монаха выжечь бесстыжие стихи.

Царица Феодора и логофет Феоктист были тайными иконопочитателями. Вот почему после смерти царя Феофила неистовый иконоборец, главный советник царя патриарх Иоанн Грамматик, был низвергнут. Трусливый дядя царицы Мануил из ярого иконоборца немедленно стал ярым почитателем икон.

День, когда Феодора разрешила внести иконы в храмы, до сих пор отмечается церковью и называется днем православия.

Тогда же и Лев Математик, племянник Иоанна, с радостью оставил место епископа в Солуни и вернулся в столицу.

Церковные дела его мало интересовали. Ему были скучны споры иконоборцев с почитателями икон.

Некоторые требовали сослать его куда-нибудь — все-таки племянник Иоанна. Но Варда поставил его во главе будущего университета.

Константин вставал на рассвете, одновременно с Феоктистом. Завтракали они вместе.

У Феоктиста дел становилось все больше. Брат царицы, Варда, проводил время в увеселениях. Делами империи управляли Феодора и Феоктист.

— Вырастет наследник и увидит, что казна за эти годы умножилась втрое, — говорил логофет.

О воспитании наследника по-прежнему никто не беспокоился. И в то же время Варда не подпускал к нему никого.

— Вчера наследнику подарили красивого щенка. Он приказал разрезать щенку живот, чтобы посмотреть, что у того внутри. И никто не посмел удержать его, — жаловался Феоктист Константину.

Сразу после завтрака Феоктист отправлялся во дворец, проходил в женскую половину и решал с царицей дела страны.

В это же время в своем доме усаживался за дела Фотий. Первые утренние часы он посвящал научному трактату.

В те же часы и Константин садился за книги.

Потом он шел на занятия к Фотию.

В те первые месяцы Константин чувствовал себя так, словно бежал за уносящейся колесницей, пытаясь вскочить в нее на ходу. Он читал новые книги, раздумывал над ними, сопоставлял мысли авторов и читал снова. Но колесница уносилась дальше, и надо было бежать изо всех сил, чтобы догнать ее.

Чтобы получить высшее образование, полагалось изучить семь наук. Три словесных: грамматику, риторику, философию, и четыре математических: арифметику, музыку, геометрию и астрономию.

Теперь у Константина были книги. Он брал их у Фотия, у Льва Математика, в патриаршьей библиотеке. Его учителя были самые образованные люди страны, у него появились хорошие друзья. С одним учеником он изучал Гомера, с другим — законы музыки, с третьим решал хитроумные математические задачи. Все вместе под руководством Фотия они упражнялись в искусстве красноречия — риторике, учились логично доказывать свои мысли, убеждать слушателя.

Однажды ученики Фотия опять заговорили о поэтессе Касии. Они стали сравнивать ее книгу изречений с другой книгой — Иоанна Стобея. Не все читали Стобея, и поэтому многие лишь слушали. А Константин уже брал Стобея в библиотеке у Фотия.

Касия писала для себя, лишь о своих переживаниях и мыслях. Стобей расположил изречения по темам. Там были разделы: «О мире и войне», «О законе», «О власти и могуществе». Его изречениями пользовались проповедники, юристы, поэты. Константин увлекся и стал сопоставлять изречения Касии не только со Стобеем, но и с Менандром. Неожиданно в комнате стало тихо. Ученики смотрели на него удивленно и со вниманием. Константин не сразу понял, в чем дело, и смутился.

— Хвалю тебя за глубокие мысли! — Фотий встал со своего места и зашагал по комнате. — Некоторые твои сопоставления, если ты не возражаешь, я внесу в свою книгу.

Такого Фотий еще не говорил здесь никому.

А в другой раз Константин сравнивал поэму древнего Гомера о скитаниях Одиссея с «Энеидой» Вергилия. Снова все были поражены — ведь даже сам Фотий не знал латинского языка!

Незаметно Константин становился первым среди учеников. Все они были старше его. Но стоило ученикам заспорить, то, если рядом не было Фотия, они обращались только к Константину.

— Скажи, кто автор гекзаметра «Часто при распрях почет достается в удел негодяю»? Его мы сегодня услышали от Фотия.

— Автор этого стиха не известен никому, — отвечал Константин, — а читан он был Каллисфеном, учеником и родственником Аристотеля, на пиру у Александра Македонского.

— А откуда эти строки:

спрашивал другой ученик.

— Это строки из Еврипидовой драмы «Орест». Их любил повторять Сократ, который видел «Ореста», поставленного автором на сцене.

— Константин знает все, — уверовали ученики.

Феоктист любил вечером заглянуть к Константину.

— Из твоих книг можно построить крепостную стену, — говорил он улыбаясь, — неужели все это ты одолеешь за год?

— За неделю, — отвечал Константин.

Феоктист подходил, брал какую-нибудь из книг, рассматривал ее страницы.

— Я рад, что не ошибся в тебе. Думаю, что мудрость твоя скоро не уместится в этой комнате. Но не пугайся, я постараюсь найти для нее неплохой дворец.

Как-то раз Феоктист спросил у Константина:

— Ты давно не писал брату?

— Писал недавно. Он доволен своей службой.

— Напиши ему завтра, поздравь с повышением. Царица дала ему новую должность. Если он будет и дальше так же исправно служить, скоро быть ему стратигом.

В другой раз Феоктист забеспокоился:

— Слуги мне сказали, что ты иногда по целым дням не выходишь из дома. Завтра на ипподроме состязания, почему бы тебе не посмотреть их. Там появился новый наездник, все только о нем и говорят.

В церквах сегодня было пусто. Лишь голоса служек-клириков гулко звучали в храмах. А столичные жители с утра собирались на ипподром, чтобы занять места поудобней.

Порой и монах, прячась за спины, прокрадывался на ипподром, чтоб краем глаза посмотреть зрелище, а потом отмолить свой грех.

На витринах лавок ювелиры выставили самые изящные свои изделия. Улицы были украшены золотыми шелками. А торговцы на подходах к ипподрому раскинули лотки, угощали народ вином, сыром и хлебом, овощами и рыбой.

Издавна зрители делились на четыре партии. Но главными были две — партия голубых и партия зеленых. Каждая содержала своих коней и своих наездников. Представители партий являлись на царские праздники, чтобы славить василевса от имени народа.

Члены царской семьи вместе с приближенными наблюдали за состязаниями с особого строения — кафизмы. Кафизма опиралась на 24 мраморные колонны, и выходили на нее цари прямо из дворца по специальной галерее. В том же строении был зал для приема гостей, чтобы царь мог пообедать, не уходя с ипподрома.

Константин любил смотреть, задрав голову, на башню, возвышавшуюся над кафизмой. Там, на башне, в небесной голубизне готовы были сорваться с места четыре бронзовых мускулистых легконогих коня работы гениального скульптора Лисиппа, современника Александра Македонского. Лисипп сделал эти изваяния для Коринфа. Прошли века, и Рим перевез их к себе. Через несколько столетий коней забрал Константинополь. А после того как крестоносцы разорят столицу Византии, бронзовые кони перекочуют в Венецию и украсят портал собора святого Марка.

Лавочники и чиновники, плотники и каллиграфы, торговцы шелком и воины-стратиоты, матросы и вольноотпущенники заполнили скамьи ипподрома. Все они громко переговаривались, ждали, когда появится наконец царская семья.

В это время Константин стоял во дворце вместе с Феоктистом, кругом были другие знатные сановники. Издалека доносился гул ипподрома. Слуги собирали наследника.

Появился трезвый и важный Варда. Наследника он вел за руку. Телохранители, стерегущие переход на ипподром, расступились, замерли. Варда с наследником двинулись первыми, за ними торжественной процессией шли приближенные.

На кафизме Варда поднял наследника, показал народу. Народ, увидев мальчика, одетого в шитые золотом шелка, в багряные сапожки — знак царской власти, приветствовал его стоя.

Приближенные расходились по своим местам. Константин стоял рядом с логофетом, оглушенный криками многих тысяч людей.

Наконец эпарх кивнул глашатаю. Глашатай встал возле медной двери у основания кафизмы. Его голос считали как бы голосом самого императора. Поймав кивок эпарха, глашатай важно выпрямился, вобрал воздух и провозгласил на весь ипподром: