Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)

— „Исторію аббата Милота", страсть какъ скучно; а то еще: „Музеумъ для дѣтей” — сперва было пріятно, а потомъ прискучило три раза перечитывать. а то вотъ “Исторія Карла XII” Вольтера — ну это не то чтобы весело.

— Ну почитаемъ вмѣстѣ кое-что другое, говоритъ тетя Оля; — и мы читаемъ съ ней вмѣстѣ трагедію Озерова: „Дмитрій Донской". Я слушаю съ восхищеніемъ и многое выучиваю наизустъ. Какъ мнѣ кажется чудно, хорошо и занимательно, что Дмитрій Донской является самъ, говоритъ самъ отъ себя, будто онъ живъ еще и передо мною, воочію происходитъ все то, что тогда случилось. Бабушка, замѣтивъ мои восторги и мои слезы, шаритъ въ своихъ большихъ, глубокихъ карманахъ, гремитъ ключами и, отвязавъ одинъ ключъ, даетъ мнѣ.

— Люба, возьми это отъ шкапа съ книгами — тотъ, что стоитъ въ моей спальнѣ съ мѣдными четыреугольниками и зеленой тафтой, знаешь? Тамъ множество книгъ, все книги твоей матери. Она была охотница читать съизмала. Читай и ты, умница будешь.

— Маменька, замѣтила тетушка Наталья Дмитріевна, которая любила ставить свое veto, — не молода ли она? Можетъ ли она читать всѣ ваши книги?

— Отчего? у насъ дурныхъ книгъ нѣтъ. Мать ея всѣ ихъ читала до замужества, отчего же ей не читать? Развѣ всѣ вы не читали ихъ?

— Я кое-что читала, но тамъ есть романы…

— Что жъ такое? Всѣ вы хорошія женщины, и никому книги вреда не принесли. Пусть читаетъ.

Я цѣлую ручку у бабушки и въ тотъ же день разбираю шкафъ съ книгами, Ну, скажу я, такого удовольствія, такого наслажденія не испытать никому во вѣки. У васъ теперь и книжки и иллюстраціи — читай не хочу, а у насъ, грѣшныхъ, въ тѣ поры, когда заведется книжка, такъ и то въ родѣ исторіи аббата Милота, либо Precisde l'histoire ancienne, отъ которой со скуки заснешь да и будешь спать двое сутокъ непробудно, либо всякую охоту къ чтенію отобьетъ навсегда. Насъ морили моромъ въ тѣ поры надъ грамматиками, спряженіями, хронологіей, надъ первыми правилами ариѳметики, надъ дробями и хріями, и называли это ученіемъ и образованіемъ, ну а между уроками почитать занимательную книгу, да не тяжеловѣсную — это нѣтъ!.. Откуда ее достанешь, да и кто доставать ее будетъ? Выучили урокъ наизустъ — поняли ли, нѣтъ ли, ладно, возьми чулокъ да свяжи рядовъ 15, а связала, поди сдѣлай задачу ариѳметики столбцовъ въ десять, а ошиблась цифрою — сотрутъ все, считай снова. Не мало дѣтскихъ слезъ лилось тогда на грифельныя доски и толстыя грамматики. Вотъ и поймите, каково было мое счастіе, когда, отеревъ слои пыли и выложивъ множество книгъ на полъ, я начала перелистывать ихъ, и что строчку не прочтешь, то любопытство возрастаетъ. Одна книга занимательнѣе другой. Богатство несмѣтное лежало на полу, и, какъ Крезъ, я не могла надивиться, налюбоваться ему. Тутъ были розовыя тоненькія книжки „Вѣстника Европы”, повѣсти Карамзина и письма русскаго путешественника его же; тутъ было путешествіе въ Японію и плѣнъ тамъ Головина, анекдоты о Петрѣ Великомъ, прелестные, простодушные и сердечные романы Августа Лафонтена, переводъ съ нѣмецкаго, одинъ изъ нихъ остался до сихъ поръ въ моей памяти: „Елисавета, дочь полковника"; а ужъ что лучше всего, всѣ, всѣ, какія есть трагедіи Озерова, Княжнина, Сумарокова, комедіи фонъ-Визина, романы и пасторали Геснера и Флоріани, такъ же какъ и похожденія Донъ-Кихота Ламанчскаго, „Освобожденный Ерусалимъ" Тасса, и Иліада Гомера по-французски. Да всего и не перечтешь, кажется, И однако я читала, читала безъ устали, перечитывала со слезами умиленія и восторженнымъ упоеніемъ. И какія это были хорошія слезы, сердце смягчающія и просвѣтляющія умъ. Многое поняла я, многое сильно почувствовала. Поняла прелесть любви семейной, сладость согласной жизни, дружбу, высоту любви къ отечеству, величіе героизма, самоотверженія и преданности — словомъ, великость души человѣческой, когда она подвизается въ высшихъ сферахъ духовной жизни; я сознала силы, вложенныя провидѣніемъ въ душу человѣка, и измѣрила, что духъ совершить можетъ. Я вдругъ стала взрослой дѣвушкой. Безсознательное житье кончалось, начиналась иная жизнь въ мірѣ фантазіи. Идиллія дѣтства окончилась, и я достигла такимъ образомъ 17 лѣтъ. Двери жизни, уже не книжной, распахнулись передо мною, но распахнулись не радостно, такъ какъ въ это самое время семейная жизнь наша омрачилась. Разница мнѣній, всегда существовавшая между батюшкой и матушкой, сказывалась все рѣзче и рѣзче, и несогласіе ихъ росло. Поводомъ къ этому служили въ особенности мы, дѣти ихъ. Старшему брату моему минуло 18 лѣтъ, и матушка желала, чтобы онъ вступилъ въ министерство иностранныхъ дѣлъ, а отецъ мой и слышать о томъ не хотѣлъ.

— Жить въ чужихъ краяхъ, говорилъ онъ, — отвыкнуть отъ своей земли и семьи, заразиться пороками и въ особенности безвѣріемъ иностранцевъ, погубить свою душу — нѣтъ, я и слышать о томъ не хочу.

— Куда же ты хочешь опредѣлить его? спрашивала матушка.

— Мало ли куда. Еслибы онъ не былъ лѣнивъ и безпеченъ, то могъ бы служить по духовному вѣдомству.

— Ну такъ, съ попами.

— Одинъ изъ моихъ дядей былъ прокуроромъ святѣйшаго синода, собралъ множество любопытныхъ рукописей, старинныхъ документовъ, полезный и почтенный трудъ… Но нашъ Сергѣй къ этому не способенъ. Онъ склоненъ къ тѣлеснымъ упражненіямъ. Пусть идетъ въ военную службу.

— Ни за что! восклицала матушка.

— Варвара Дмитріевна, возражалъ батюшка, a когда онъ называлъ ее по имени и отечеству, мы всѣ знали, что онъ очень раздраженъ, — вспомни, что когда онъ былъ ребенкомъ, ты всегда говаривала о военной для него службѣ.

— Да, тогда это казалось какъ-то далеко, да и времена были не такія смутныя. Теперь все войны, того и гляди грянетъ опять война. Я умру съ горя, зная, что онъ на войнѣ.

— Нельзя же его держать у своей юбки, какъ дочь. Онъ не баба.

— Слышать не хочу, говорила матушка.

Батюшка махалъ рукою и выходилъ изъ комнаты, Братъ всегда молчалъ и оставался, повидимому, безучастнымъ. Онъ не смѣлъ сказать своего мнѣнія, а старался уйти и, осѣдлавъ лошадь, уѣзжалъ въ поле. Онъ былъ лихой наѣздникъ, ловкій и красивый всадникъ. Его веселость, кротость нрава и доброта закупали всѣхъ въ семействѣ, кромѣ батюшки, который относился къ нему холодно. Именно эти свойства его характера не были ему симпатичны, а его недостатки онъ конечно преувеличивалъ.

— Баба! говорилъ онъ часто объ немъ, оскорбляя этимъ словомъ матушку.

Не меньше неудовольствій возникало между ними по поводу моихъ предполагаемыхъ матерью выѣздовъ въ свѣтъ. Тогда устраивался въ Москвѣ большой карусель, который затѣяла графиня Орлова, искусная наѣздница, единственная дочь графа Алексѣя Григорьевича Орлова. Онъ принималъ въ своемъ большомъ домѣ-дворцѣ рядомъ съ Нескучнымъ садомъ, и все московское общество считало за честь бывать на его балахъ, пріемахъ и праздникахъ. Батюшка не хотѣлъ слышать искать съ нимъ знакомства, и на всѣ просьбы матушки отвѣчалъ:

— Я человѣкъ пожилой, поздно мнѣ заискивать знакомства вельможъ. Спина моя и смолоду не гнулась, а подъ старость стада еще прямѣй.

— Зачѣмъ спину гнуть — просто познакомься.

— Мнѣ графъ Орловъ не ровня.

— Чтожъ ты, мелкопомѣстный?

— Нѣтъ. Но всякъ сверчокъ знай свой шестокъ. Я столбовой дворянинъ, а онъ вельможа. Искать въ немъ не хочу. Бѣды большой въ томъ не вижу, что Люба не будетъ скакать на лошадяхъ въ каруселяхъ и на паркетахъ въ экоссезахъ.

— Загубить ея молодые годы, оставить ее старою дѣвицей?

— Зачѣмъ же? Найдется хорошій человѣкъ — женится, а не найдется, на то воля Божія.

— Такъ запри ужъ ее въ теремъ.

— Пустое говоришь ты. Запирать незачѣмъ, a на-показъ выставлять, суетой всякой голову ея набивать, да съ зари до зари мыкаться по пріемамъ и праздникамъ — не мое дѣло, да и не мое желаніе. Я тебѣ не мѣшаю. Дѣлай, какъ знаешь.

— Что же я буду, жена безъ мужа, выѣзжать одна, всѣ засмѣютъ.

— Какъ знаешь.

И отецъ опять уходилъ, прекращая тѣмъ всякія пренія. Матушка плакала или вздыхала, и цѣлый день была не въ духѣ. Между ею и батюшкой установилось мало-по-малу отчужденіе, холодность отношеній, намъ всѣмъ весьма прискорбная. Матушка сдѣлалась раздражительна, батюшка суровъ и мраченъ. Я сносила это печальное положеніе, дѣлая видъ, что ничего не замѣчаю. По цѣлымъ часамъ сидѣла я молча, раздумывая, и пришла къ заключенію, что, любя ихъ обоихъ, помочь не могу ни тому, ни другому. Изъ міра семейныхъ несогласій уходила я съ наслажденіемъ въ міръ фантазіи. Я жила въ немъ окруженная героями и героинями. Прекрасная Ксенія, нѣжная Антигона: