Лидия Чарская - Записки маленькой гимназистки

— Ничего! Ничего! — ворчал Жорж. — Посмотрим, как она танцевать будет! Верно, запрыгает, как коза в сарафане! Восторг! Остроумно!

Но ничего подобного не случилось.

С первыми же звуками мазурки Нюрочка грациозно взялась двумя пальцами за свою пышную юбочку, другую руку подала Анне и красиво и плавно, наклонив немного головку набок, легко понеслась по паркету.

Дети даже ахнули от изумления. Маленькая кондукторша танцевала отлично, даже лучше самой графини Симолинь! Даже Матильда Францевна сделала несколько ошибок, невольно залюбовавшись на танцующую пару. Из соседней с залой гостиной пришли взрослые и тоже не могли надивиться на обеих девочек.

Обе они то скользили, как две воздушные феи, по паркету, то неслись быстро, как эльфы, изумительно выделывая грациозные па и ни на минуту не теряя такта.

— Браво! Браво! — вторили им дети, совершенно забыв, что за минуту до этого они сами же высмеяли ту, которой сейчас высказывали шумное одобрение.

— Прекрасно! Чудесно! — слышалось со всех сторон.

— Вы отлично танцуете! Где вы учились? — спросил, подойдя к Нюрочке, Миша Ясвоин.

— Ах, я нигде не училась, — чистосердечно призналась та, — у нас есть ученица одна в школе, так та показывала нам, как мазурку танцевать надо, и польку, и вальс.

— Прелесть как хорошо! — одобрил Миша, считавшийся лучшим танцором во всем классе. — Пойдемте со мной!

И Нюрочка, нисколько не ломаясь и не гримасничая, пошла с Мишей.

Потом к ней подошел Коля Валюк, Ваня Ростовцев, Володя Мухин, Сережа Дронской — и со всеми она танцевала с одинаковым удовольствием, совершенно позабыв нанесенную ей обиду.

— Ага, что скажешь — резвящийся гиппопотам? Коза в сарафане, да? — подскочил к Жоржу торжествующий Толя, все время с восторгом следивший за танцующей Нюрочкой.

— Молчи, щенок! — огрызнулся на него старший брат.

— А ты… а ты… а ты… гадкий мальчишка! — чуть не плача от досады, что ему не выдумать подходящего бранного названия, захлебываясь, произнес Толя.

Анна заметила эту сцену, происходившую неподалеку от нее.

— Пойди сюда, малютка! — позвала она мальчика. — Ты очень любишь Ленушу? — спросила она, когда Толя приблизился к ее стулу.

— Ужасно! — горячо вырвалось у него. — Недавно полюбил только. Раньше не любил и тоже называл Мокрицей, а когда узнал, какая она хорошая, то так полюбил, так! Вот как! — И он неожиданно обвил мою шею обеими ручонками и звонко чмокнул на всю залу. — Вот! — торжествующе заключил он.

— Ах ты прелесть! — засмеялась Анна, притягивая его к себе. — И меня ты любишь?

Толя посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом, потом сказал:

— Вас я еще не люблю, потому что мало знаю. Но вы мне нравитесь. Вы ужасно хорошенькая. У вас такие глаза! Я еще таких не видел. Если б я был такой же большой, как папа, я бы непременно женился на вас.

— Ах ты бутуз! — весело рассмеялась маленькая графиня и, тотчас же став серьезной, тихо проговорила: — Слушай, мальчик! Ты должен теперь защищать Ленушу, беречь ее, быть ее рыцарем…

— Ах, нет, я лучше буду ее Пятницей, — прервал внезапно Анну мой милый братишка.

— Ну, кем хочешь будь — только чтобы никто не смел ее обижать… Слышишь? А в награду за это я выйду за тебя замуж, когда ты вырастешь! Хочешь?

— Ужасно хочу! — обрадовался мальчик.

Анна звонко рассмеялась и, поцеловав его, отпустила плясать.

Перед самым ужином разобрали елку. Каждый из детей получил по красивому дорогому подарку. Все были счастливы и довольны. Мне подарили хорошенький бювар с массою карточек и конвертов. Толя получил трубу и трубил в нее так, что Анна пресерьезно уверяла его, что он оглушит свою невесту.

Наконец последние свечи догорели, елку убрали. Федор и Дуняша явились со щетками в руках подметать пол. В зале открыли форточки, а нас, детей, повели ужинать.

За ужином Нюрочке пришлось еще раз отличиться.

Стали задавать шарады. Миша Ясвоин задал особенно интересную.

— Мое первое, — начал он, — нечто вроде песни, мое второе — часть света, а целое — учебное заведение. Что это будет, а?

— Часть света… м-м-м… часть света… — замялся Жорж, — я знаю части света… север, юг, восток и запад…

Но едва он окончил свою фразу, как в столовой раздался оглушительный хохот детей.

— Север, юг, восток и запад — по-твоему, части света! — громче всех кричал его приятель Миша. — А еще второклассник! Вот молодец! А Европа, Азия, Африка, Америка и Австралия — что, по-твоему, будет? Страны света? Ай! Ай! Ай! Осрамил ты нашу братию, Жорж!

Жорж сконфузился ужасно и, красный до ушей, лепетал себе под нос:

— Страны… части… не все ли равно! Глупая шарада! Остроумно!

Но тут смех детей раздался с новою силой:

— Как все равно? Ай да гимназист! Ай да второклассник!

Нюрочка, сидевшая между мною и Анной, вдруг неожиданно встала со своего места.

— Ах, он не виноват! Право, не виноват! Он спутал. Шарада трудная, — заступилась она за Жоржа.

— А вы решите? — со смехом крикнул ей Миша Ясвоин. — Hv-ка!

— Да я уж и решила, — скромно ответила Нюрочка, — первое — гимн, второе — Азия, а все вместе — гимназия, — закончила она.

— Верно! Браво! Браво! — вскричал Миша.

— Браво! Браво! — вторили ему дети.

— Какая умная эта Нюрочка… А мы-то! — шепнула Сара Рохель Ляле Ивиной.

После ужина все стали разъезжаться.

— Прощайте, Анна! Прощайте, милый друг мой! — говорила я, стоя в прихожей и помогая одеваться моей подруге.

— Прощай, Ленуша! Крепись, если тяжело тебе живется! Теперь мы будем видеться часто в гимназии.

— Очень рада! — отвечала я, целуя графиню.

— Смотри же, Толя! Береги свою кузину, — прощаясь с мальчиком, говорила она, — помни, что я твоя невеста, а ты — ее рыцарь.

— Не рыцарь, а Пятница! — важно поправил мальчик.

Нюрочка уехала последнею. Она долго целовалась со мною, обещая заходить.

Жорж, Ниночка и Жюли мило простились с нею, как с равной, поняв наконец всю глупость своего недавнего поступка с нею.

Прошло Рождество, пролетело Крещение — и снова потянулись скучные будни. Снова каждое утро Дуняша будила меня и отправляла в гимназию. Снова ежедневно просиживали мы с Жюли и Жоржем около пяти часов в классе, в то время как к Ниночке и Толе ходили учителя домой.

Моя гимназическая жизнь несколько изменилась за это время. Девочки, у вид я мою дружбу с графиней Анной, которая слыла любимицей всей гимназии, сразу прекратили свою травлю. Правда, меня пока еще чуждались, но обиды и нападки на меня уже не возобновлялись в классе.

Стоял ясный январский денек. Маленькие гимназистки бегали по зале. Шла большая перемена, после которой должен был быть урок батюшки. Но батюшка прислал записку, что болен, и мы узнали, что вместо урока батюшки Японка будет диктовать нам из красной книжки, которую она особенно берегла, никому не давала и прятала в свою корзиночку для работы. Из другой книжки она не диктовала нам никогда.

Ровно в час на пороге залы появилась тощая, сухая фигура и крикнула резким голосом:

— Дети, в класс! Сейчас будем заниматься немецкой диктовкой. Приготовьте перья и тетради и ждите меня. Я должна зайти к начальнице на минуту. Сейчас вернусь.

— Немецкая диктовка! Фу, гадость! — делая кислую гримасу, произнесла Ляля Ивина. — Что может быть хуже немецкой диктовки, спрашиваю я вас?

— Японка хуже! Сама Японка хуже, в сто раз хуже! — пищала шалунья Соболева.

Действительно Японка была хуже. Она бранилась, злилась и придиралась к нам ужасно. Не было девочки в младшем классе, которая бы любила ее. Она постоянно жаловалась на нас начальнице, подслушивала и подсматривала за нами и всячески изводила нас. И немудрено потому, что и ей платили тем же.

— А знаете, — громче других раздался в эту минуту голос Жюли, — я сделаю так, что диктовки не будет! Хотите?

— Ты сделаешь? Как? Вот глупости! Как ты можешь это сделать, когда красная книжка уже лежит, по своему обыкновению, в рабочей корзинке Японки и сама Японка явится диктовать через какие-нибудь пять минут! — волновались девочки.

— А вот увидите, что книжки она не найдет и диктовать не будет! — торжествующе прокричала Жюли и исчезла куда-то.

Девочки замешкались в зале, не желая так скоро прервать игру. Я пошла в класс приготовить свою тетрадь. Каково же было мое удивление, когда навстречу мне выскочила Жюли, красная, взволнованная, с блестящими, как уголья, глазами.

— Что ты здесь делала, Жюли? — спросила я, останавливая девочку.

— Не ваше дело, госпожа Мокрица! Много будете знать — скоро состаритесь.

И, говоря это, она несколько раз оглядывалась в угол, и глаза ее бегали по сторонам. Я тоже взглянула туда и испуганно ахнула, разом догадавшись, в чем дело. В углу стояла круглая печь, которая постоянно топилась в это время; дверца печки сейчас была широко раскрыта, и видно было, как в огне ярко пылала маленькая красная книжка, постепенно сворачиваясь в трубочки своими почерневшими и зауглившимися листами.