Йован Стрезовский - Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой

В стародавние времена поселились в наших краях два брата. Поделили землю на две части и зажили каждый своим домом. Когда у братьев родились сыновья, а потом и внуки, между семьями начались раздоры, дальше — больше. И невесть к чему бы все это привело, если бы однажды состарившиеся и одряхлевшие братья, стоя, можно сказать, одной ногой в могиле, не решили положить предел вражде да ссорам. Как задумали, так и сделали. Собрали они оба семейства на границе между своими владениями — как раз по ней и проходит ныне дорога — и помирили их. А в память об этом важном и счастливом событии братья посадили дуб, который стоит здесь и по сей день…

Вот под этим-то дубом и был назначен сбор нашей команды. Когда все собрались, поднялся такой гвалт, что пришлось заложить два пальца в рот и свистнуть. Мгновенно все стихло. Коле подошел к дереву, окинул взглядом товарищей и, откашлявшись, торжественно произнес:

— Ребята, не мешало бы и нашей команде придумать название.

— Ура! Да здравствует наша команда! — раздалось под деревом.

— А какое? — вытягивая шею и силясь перекричать других, спросил Танас.

Коле дотронулся до дуба и постучал по стволу:

— Давайте назовем ее «Братское дерево».

— Ура! Согласны! — ликовали мы.

— Тогда переходим к главному. Тихо!

Коле во второй раз оглядел наши ряды и бережно вытащил из-за пазухи сложенный лист бумаги. Искоса стрельнув по нему глазами, он взволнованно начал:

— Сейчас я прочитаю клятву команды, которую мы сочинили вместе с Джеле. Каждый должен дать обещание, что будет выполнять все, что в ней записано. Слушайте:

«Пункт первый. Все члены команды обязаны защищать и выручать друг друга.

Пункт второй. Что бы ни случилось, не плакать и не жаловаться.

Пункт третий. Не переходить в команду Бузо.

Пункт четвертый. Не разглашать тайны команды.

Пункт пятый. Никогда не говорить «не буду», «не хочу» и «не могу».

Вот и все. Хотите что-нибудь добавить? — спросил Коле.

Мы переглянулись.

— Тогда поклянитесь, что будете верны нашей клятве.

— Клянемся! — взметнув руки вверх, прокричали мы.

— А что, если нам название команды на коре написать? — предложил Коле.

— И наши имена в придачу, — прибавил Танас.

— Конечно, и имена тоже, — подхватил Коле и стал выбирать подходящее место на стволе.

Держа наготове перочинные ножи, каждый с нетерпением ожидал своей очереди. Коле очень старался, работал медленно, усердно. Когда, вырезав под названием команды свое имя, он наконец отошел в сторону, я приписал рядом: «Командир». Коле досадливо поморщился, но в следующую секунду уже улыбался во весь рот. Под его именем я поставил свое.

Следом шли Танас, Джеле, Митре. Последним был Васе. Привстав на цыпочки и изо всех сил вытягивая руку вверх, он огорченно прошептал:

— Эх, не могу достать.

— А кто клялся не произносить слова «не могу»? — возмущенно воскликнул Митре. Он пригнулся, посадил Васе себе на плечи, и тот с грехом пополам тоже вырезал на дереве свое имя.

Внизу Коле поставил дату: 26.XII.1940. Когда все было готово, я на всякий случай пересчитал: один, два, три, четыре, пять, шесть. Вся команда здесь. Ой, погодите, одного имени не хватает! И как это нас угораздило забыть Калчо? В классе Калчо сидит на последней парте, за спиной Бузо. Сожмется, ровно ежик, в комочек, затаится за печкой, так и коротает время на уроках. Калчо всегда один, никто в нашем классе с ним не дружит. Даже учитель не хочет попусту тратить на него время. Раньше он хоть иногда обрушивался на Калчо: «Спрашивать тебя — только нервы трепать! И когда ты думать научишься?»

Но и учитель давно махнул на него рукой, проходит мимо Калчо, точно мимо пустого места. А уж коли остановится — считай, пропал урок. Да и Калчо старается реже попадаться ему на глаза, раскроет тетрадку и, тихонько бормоча что-то себе под нос, весь урок пишет и рисует. Оживляется Калчо только со звонком.

Не успеют, бывало, закончиться уроки, глядь, а он уж у меня во дворе с тыквой под мышкой. Пристанет к нам с Васе как репейник — сделайте да сделайте ему ловушку.

— Сгинь ты, надоел! — огрызается Васе и набрасывается на него с кулаками.

Но Калчо уже как ветром сдуло. Забившись в темный закуток, он выглядывает оттуда, словно затравленный зверек, и жалобно нудит:

— Ну что я вам такого сделал?.. Хотите, я и вам тыкву принесу?

Мы не откликаемся. Какое-то необъяснимое злорадство так и распирает нам грудь.

— Подожди-ка, — шепчу я, спускаю с цепи собаку и науськиваю ее на Калчо.

Разъяренный, засидевшийся пес стрелой вылетает за ворота и несется вдогонку за Калчо, а мы с Васе, распаляя его еще сильнее, кричим и улюлюкаем:

— У-лю-лю-лю! Держи вора!

И тут неожиданно Калчо исчезает, будто бы сквозь землю проваливается, — так ловко удается ему юркнуть в ближайшую подворотню.

Ну и чудак этот Калчо! За ночь все забывает, а на другое утро снова как ни в чем не бывало тенью бродит за нами и канючит принять его в нашу команду. Каких обидных прозвищ ему ни придумывай, как ни гони от себя, отвязаться от него не удается — Калчо повсюду бегает за нами, как собачонка.

Не знаю, какая муха нас укусила, но недавно мы все-таки приняли его в нашу команду. Вот как это произошло.

Давно наступила зима, а снега все не было. Как-то утром я проснулся оттого, что дедушка толкал меня в бок поленом, которое собирался сунуть в печь:

— Вставай! Хватит сопеть, как паровоз. Погляди-ка, что делается! — И он показал на залепленное снегом окно.

Выпрыгнув из-под одеяла, я приклеился носом к стеклу. Смотрел и не узнавал нашего двора, вчера еще такого до последней мелочи знакомого. Прикинув, что снега навалило, должно быть, по пояс, раз под ним не видно даже собачьей конуры, я выбежал из дома, зачерпнул в пригоршню снега, слепил снежок и откусил от него, точно это было яблоко.

Уроки в школе тянулись целую вечность, особенно последний. С каждым-уроком учитель все больше донимал нас своими придирками. Он словно бы досадовал на себя за то, что отступил от раз и навсегда заведенного порядка: войдя утром в класс, он задержался у окна, долго стоял в раздумье и наконец, очнувшись, мечтательно проговорил:

— Снег идет, ребятки… Глядите, какая красота…

Класс, как по команде, уставился в окно. Смотрим и молчим. Молчит и учитель. Ни шепота, ни скрипа парты. Удивительная, таинственная тишина воцарилась в классе.

Снежинки торопливо ударялись в окно и тут же разбивались наподобие крошечных кусочков стекла.

Никто не заметил, когда закончился урок… А второго и третьего лучше бы и вовсе не бывало. После звонка учитель влетел в класс взбешенный и сразу же напустился на нас:

— Да вы точно с привязи сорвались! Что это за дикарская игра в снежки, когда одни ревут от восторга, а другие — от боли? Если это не прекратится, я вынужден буду запретить…

И пошло, и поехало… Нам ничего не оставалось, как только молчать, но на сей раз молчали мы одни — учитель, как кнутом, хлестал нас словами. Очень хотелось, чтобы зазвенел звонок и взбучка закончилась.

Прежде чем распустить нас по домам, учитель сказал:

— К понедельнику всем написать сочинение о первом снеге.

Когда школа скрылась за поворотом, Коле подал знак рукой, чтобы мы остановились. Дождавшись, когда пройдут девчонки и все, кто мог нас ненароком подслушать, Коле строго, как подобает настоящему командиру, произнес:

— Ребята, у меня предложение.

— Какое?

— Давайте всю дорогу до дома рисовать себя на снегу!

— Как это? — раздираемый любопытством, выпалил Танас.

— Вечно ты спешишь со своими вопросами! — возмутился Коле. — Объяснить не дашь.

Он сунул свой портфель Митре и, разбросав руки в стороны, повалился в сугроб.

— Видали, как это делается? Проще простого. — Коле поднялся и посмотрел на оставленный в снегу отпечаток. «Картина» до смешного смахивала на пугало.

Тут мы поскорее принялись плюхаться в сугробы — чьих отпечатков окажется больше — и так увлеклись, что не заметили, как добрались до перекрестка. Здесь, укрывшись за толстый ствол дуба, нас поджидал Калчо. Завидев нашу шестерку, он робко шагнул из своего убежища и, заикаясь, спросил:

— Можно и мне с вами?

— Мотай отсюда, пока по шее не схлопотал! — заорал на него Коле.

— Пристал как банный лист, пора его хорошенько проучить, — разозлился я, а сам махнул Калчо рукой — вроде бы мы передумали и зовем его к себе.

Калчо приблизился и, как щенок, заюлил вокруг нас — смотреть было тошно.

— Хочешь получить свое изображение? — спросил я.

— Хочу.

— Тогда ложись!

Калчо растянулся на снегу, словно намереваясь всласть позагорать.

— Э, нет, так не годится, перевернись-ка на живот, чтобы и лицо отпечаталось.