Андрей Ефремов - Я успею, ребята!

Так и тянулась сидячая жизнь Пантелея, пока не закрылся магазин на ремонт. Правда, сам Пантелей, как всегда, думал о щуке и никаких перемен сперва не заметил, а когда заметил, то оказалось, что в витрине он не один. У новичка были сапоги до самого пиджака и ружье в выставленных руках.

— Ну вот, Пантелей, — сказал директор, будет тебе, Пантелей, компания.

Под самым потолком витрины подвесили птичьи чучела, и Пантелеев сосед делал вид, что целится.

Ночью в неуютной темноте они познакомились и Пантелей рассказал соседу про хитрую щуку в стеклянной речке.

Охотник поскрипел новеньким патронташем.

— Ерунда, ба-бах, глупости, — сказал он сердито, — тут, кроме тараканов, ничего не водится.

— Как же не водится, как же? Ты вот целишься, — значит, дичь видишь.

— Я, ба-бах, не целюсь. Я притворяюсь. Магазин теперь называется «Охота — рыболовство», вот я охотой притворяюсь, а ты, ба-бах, рыболовством.

— Я щуку ловлю, — обиделся Пантелей, — мне притворяться ни к чему. Мне надо, чтобы костер горел.

— У тебя костры, щуки всякие, а мне, ба-бах, что делать? В потолок палить? Так он же на тебя, ба-бах, и обвалится, картонная твоя голова.

Теперь по ночам приставучий Охотник мешал Пантелею думать приятные рыболовные мысли.

«Эй, Пантелей, — дразнился он, — ну и где твой, ба-бах, клев? Рыба твоя где?»

Пантелей молчал. Он смотрел на поплавок и старался думать про щуку.

— Уж больно ты стараешься, — сказал ему как-то раз Охотник, — вон как перекосился.

— Не перекосился, а нагнулся. Потому что надо.

— Врешь, ба-бах, это только люди нагибаются-разгибаются. А тебя от старости скрючило. Рассохся весь.

— «От старости», «от старости»… Говорю, нагнулся, — значит, нагнулся, а ни от какой ни от старости.

Пантелей хотел обидеться, но раздумал. «Ну чего на такого обижаться — целится, а сам даже глаз не прижмурил. Охотничек». Он-то по-прежнему ночи напролет высматривал щуку в запылившейся своей речке. Щука шевелила толстым хвостом в неподвижной стеклянной глубине и не желала вылавливаться. Пантелей смотрел на потушенный костер и злился.

Но как-то вечером, когда пришло время выключать костер, продавец, который всегда делал это, не смог дотянуться до выключателя. Твердая спина покосившегося Пантелея не давала просунуть руку. Продавец совал руку и снизу, и сверху, и толкал Пантелея по-всякому — до выключателя было не добраться. Он рассердился:

— Ах ты чучело шершавое! — изо всех сил толкнул Пантелея. У того внутри что-то хрустнуло, и он покосился еще больше. Продавец испугался и оставил Пантелея в покое.

— Смотри ты, — сказал Охотник, когда во всем магазине остались только они двое. — Нет, ты смотри — горит ведь, а?

Пантелей молчал. Он смотрел на отражение костра в стекле, на поплавок. Из темной прохладной глубины медленно подымалась невидимая осторожная щука.

Настырный Охотник не дождался ответа и опять начал зудеть у Пантелея над головой:

— Ну сиди, сиди. Будет тебе утром клев. Вот, ба-бах, прибьют тебя к пеньку гвоздем — будешь знать, как выключатели загораживать. Или вообще уберут. Куда нам, скажут, этот, ба-бах, скособоченный.

И вдруг — дзынь! — разбежалась мелкими трещинами стеклянная вода. Пантелей разогнулся и вскочил с пенька. Хрясь — треснуло у него в руках удилище. Охотник испугался и замолчал. Пантелей бросил обломки, заглянул в лопнувшее стекло и сказал басом:

— Ушла, окаянная!

Охотник побоялся еще немного и решился подать голос:

— Ничего, Пантелеюшка, вернется… — Голос у него окреп. — Нам, ба-бах, шевелиться не положено.

— «Вернется», «вернется»… — Пантелей возился в темноте, щелкал задвижками. — Что она, глупая, на одном месте два раза клевать? Нет, ты как хочешь, а я пошел. Я теперь все рыбные места наизусть знаю, никуда она от меня не денется.

Щелкнула последняя задвижка. Пантелей толкнул тяжелую раму раз, другой… Огромное стекло качнулось и сдвинулось.

Он шагнул на тротуар и сначала неловко, а потом все уверенней зашагал прочь. Охотник глядел ему вслед вдоль пустой улицы, слушал, как стукаются от ночного ветра деревянные птицы над головой, и думал, что для витрины Пантелей определенно не годится.

Если бы родители хоть раз увидели слаломные ботинки так, как видел их Виктор Барабанов!

Ботинки парили над снежным склоном, их застежки сверкали обольстительно, и не было у Барабанова слов, чтобы рассказать об этом.

«Не канючь, — говорили ему родители. — Сказано, через год, — значит, через год. У младшего еще и велосипеда нет».

Барабанов страдал и экономил. Три недели он не обедал в школьном буфете и не ходил в кино, три недели совал деньги в облезлого резинового петуха со свистулькой. Наконец терпение Барабанова лопнуло, он растянул щель в боку у петуха, вытряс деньги и пересчитал наличность. Ботинки были недосягаемы, Витька лег на диван и стал соображать.

— Бармалея, что ли, соседям продать? — думал он вслух.

Бармалей, мускулистый кот без правого уха, лежал на шкафу и моргал оттуда на Барабанова.

— Ну да, такого, пожалуй, продашь.

Барабанов сполз с дивана и стал мотаться по квартире. Очутившись у окна, соскоблил пальцем шершавый иней и глянул вниз.

Около могучего забора заброшенной стройки крутился знакомый Барабанову второклассник с лыжами. Он огляделся, положил лыжи на снег, нагнулся и пропал.

— Ух ты! — сказал на это Барабанов. Он очистил половину стекла и сходил за стулом. Скоро около забора появился второй мальчишка с лыжами и точно так же просочился в невидимую щель.

Через полчаса на стройке кишмя кишело. Малышня отчаянно сигала в глубоченный заснеженный котлован. Витька Барабанов развеселился, оделся кое-как и выбежал на улицу.

Он обошел весь забор — забор был на удивление, всем заборам забор, и единственную дыру Барабанов нашел едва-едва, да и то потому, что к ней вела узенькая тропка. Витька постоял возле дыры, пошевелил доску, прикрывавшую ее, и ушел.

Назавтра после школы Барабанов натянул на себя два свитера, валенки и вышел из дому. Он встал около секретной дыры в заборе и стал ждать.

Первым явился вчерашний второклассник. Он потоптался перед Барабановым, заглянул ему за спину. «И чего этому длинному надо? Стоит, людям дорогу загораживает».

Витька отставил ногу в рыхлом волосатом валенке и сцепил руки на животе. Именно так делал один знакомый Барабанову студент, когда пускался с ним в разговоры.

— Вот, значит, кто заборы ломает, — начал он чужим голосом. — А знаешь, что за это полагается?

— Мы же только покататься, пусти, Барабан.

— Я тебе дам Барабана, вот позову сторожа — узнаешь!

Мальчишка посмотрел на Витькины валенки. Валенки выражали непреклонность. Вздохнул глубоко-глубоко и пошел прочь.

— Эй, стой! — кинулся за ним Барабанов. — Я ж тебя не совсем не пускаю. Я тебе просто говорю, что забор ломать нельзя и всякое такое. А так чего ж? Давай десять копеек и катайся на своих дощечках.

Все оказалось очень просто. Больше Барабанов на воспитательные разговоры не отвлекался, малыши организованно вносили гривенники, и, когда стемнело, в специальной Витькиной коробке тарахтели два рубля.

Два дня шло как по маслу, на третий случилась заминка. Барабанов коченел на своем посту, а гривенников ему никто не нес.

Когда Витька промерз до последней футболки, он решил пробежаться.

С противоположной стороны забора знакомый второклассник выломал доску и пропускал желающих за пятачок. Такого нахальства Витька снести не мог и долго гонял конкурента по сугробам. Потом пришлось чинить забор, и на рабочее место Барабанов вернулся, когда стемнело. У законной дыры стоял серьезный мальчик в очках и держал за руку что-то увязанное двумя шарфами.

— Один взрослый, один детский, — сказал он строго и протянул пятнадцать копеек. — А почему у вас освещения нету?

— Лампочки от мороза лопнули, — не задумываясь, ответил Витька. — А что?

— А то, что в этом случае соревнования будут проходить в светлое время дня.

Барабанов сунул мальчику пятак.

— Дошкольники бесплатно. А что за соревнования?

— По слалому, естественно.

«Ну кадры! — восхитился Барабанов. — Это же надо чего придумали!»

К соревнованиям он подготовился основательно. Расчистил дорожку к дыре, проверил, нет ли лишних лазеек в заборе, и притащил из дому табуретку: не стоять же столбом весь вечер.

В соревновательный день на стройке собрались школьники-малолетки чуть не со всех ближайших дворов. У Барабанова карман отвис от мелочи, он ни разу не присел и совсем извелся, отгоняя нарушителей с санками.

— На лыжные соревнования зрители с санками не допускаются! — орал он подмороженным голосом.