Пауло Коэльо - НА БЕРЕГУ РИО-ПЬЕДРА СЕЛА Я И ЗАПЛАКАЛА

И я тогда принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя. Произношу какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и о том, что все мы вовлечены в эту борьбу. Пытаюсь сказать, что, когда в мире у определенного числа людей появится достаточно веры для того, чтобы изменить этот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке нашей планеты ни жиля они, будут этой переменой облагодетельствованы. Но мне не верят. И ничего не делают.

– Они – точно такие, как горы, – сказала я. – Горы прекрасны. Тот, кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли о величии Творца. Горы – живое свидетельство той любви, которую питает к нам Господь, но удел этих гор – всего лишь свидетельствовать о ней.

В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.

– Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, как они?

– Потому, должно быть, что горам сужден ужас ный удел, – ответила я. – Они обречены вечно созерцатъ один и тот же пейзаж.

Священник промолчал.

– Я училась для того, чтобы стать горой, – продолжала я. – Всему было предназначено и определено свое место. Я собиралась поступить на службу, выйти замуж, внушать религиозную доктрину моих предков моим детям, пусть даже я в нее больше не верю.

А сегодня я решила все бросить и следовать за человеком, которого люблю. И хорошо, что я вовремя отказалась от участи горы – долго бы все равно не выдержала.

– Ты говоришь мудро.

– И сама этому удивляюсь. Раньше я могла только вспоминать детские годы.

Я встала и двинулась дальше. Священник не пытался нарушить молчание и не заговаривал со мной до тех пор, пока мы не дошли до шоссе.

Я поцеловала ему руки.

– Я прощаюсь с вами, и на прощанье говорю, что понимаю вас и понимаю вашу любовь к нему.

Он улыбнулся, благословил меня и сказал:

– И я понимаю твою любовь к нему.

Весь остальной день я шла по долине. Играла в снежки, побывала в соседнем городке, съела в кафе сэндвич с гусиным паштетом, долго глядела на мальчишек, гонявших по снегу мяч.

Потом зашла в церковь, зажгла свечу. Закрыла глаза и стала повторять молитвы, которые выучила накануне. Потом, устремив неподвижный сосредоточенный взгляд на распятие перед алтарем, начала произносить лишенные смысла слова. Мало-помалу дар языков снизошел ко мне – это оказалось легче, чем мне думалось вначале.

Все это могло показаться глупостями – бормотать что-то бессвязное, произносить слова, ничего не говорящие нашему разуму. Но Святой Дух вступил в беседу с моей душой, и она слышала то, что должна была услышать.

Когда же я почувствовала, что очистилась достаточно, то закрыла глаза и прочла молитву:

"Пресвятая Дева, верни мне веру. Сделай так, чтобы и я сумела стать орудием Твоего труда. Дай мне возможность обрести постижение через любовь. Ибо любовь никого не отдаляет от своих мечтаний.

Сделай так, чтобы я стала союзницей и товарищем того, кого люблю. Помоги ему сделать все, что надлежит ему сделать, и при этом – рядом со мной".

Уже вечерело, когда я вернулась в Сент-Савен. Автомобиль стоял возле дома, где мы сняли комнату.

– Где ты была? – спросил он, едва завидев меня.

– Ходила, бродила, молилась, – ответила я. Он крепко обнял меня.

– Был момент, когда на меня напал страх – мне показалось, что ты ушла насовсем. На этом свете у меня нет ничего дороже, чем ты.

– А для меня – чем ты.

Мы остановились в каком-то городке, немного не доехав до Сан-Мартин-де-Ункса. Из-за того, что вчера шел снег с дождем, путь через Пиренеи занял больше времени, чем мы предполагали.

– Нам бы найти какую-нибудь харчевню, – сказал он, выскакивая из машины. – Умираю с голоду.

Я не шевельнулась.

– Ну что же ты? – он распахнул дверцу.

– Я хочу задать тебе один вопрос. Я не спрашивала тебя об этом со дня нашей встречи.

Он мигом перестал улыбаться, и меня рассмешила его внезапная встревоженность.

– Что-нибудь важное?

– Чрезвычайно важное, – ответила я, стараясь быть серьезной. – Итак, вопрос формулируется следующим образом: «Куда мы направляемся?»

И оба мы расхохотались.

– В Сарагосу, – не скрывая облегчения, ответил он.

Я выскочила из машины, и мы пошли на поиски ресторана, который был бы открыт в этот поздний ночной час. Казалось, что это дело безнадежное.

«А вот и не безнадежное. Другой со мной больше нет. Чудеса случаются», – сказала я себе, а вслух произнесла:

– Когда ты должен быть в Барселоне?

Он ничего не ответил, и лицо его оставалось сосредоточенным. «Надо избегать подобных вопросов, – подумала я. – А то он может подумать, будто я хочу влезть в его жизнь».

Мы в молчании прошли еще немного, и на площади этого крохотного городка увидели неоновую вывеску "Ресторан «Эль Соль».

– Открыто, давай зайдем, – вот и все, что он сказал.

Окруженные красными перцами анчоусы уложены на блюде в форме стрелы, а рядом – полупрозрачные ломтики овечьего сыра.

На середине стола стоят зажженная свеча и бутылка «Риохи».

– Средневековый погребок, – пояснил паренек-официант.

В этот поздний час в баре никого не было. Он поднялся, подошел к телефону, а потом вернулся за стол. Мне ужасно хотелось спросить, кому он звонил, но на этот раз я сумела сдержаться.

– Мы работаем до половины третьего утра, – продолжал официант. – Но, если вам угодно продолжить после закрытия, можем подать еще ветчины, сыра, вина, и вы посидите на площади. Вино не даст продрогнуть.

– Да нет, засиживаться мы не можем, – ответил он. – Нам надо к рассвету быть в Сарагосе.

Паренек вернулся за прилавок. Мы снова наполнили бокалы. Как тогда, в Бильбао, я почувствовала легкость: это «Риоха» начала оказывать свое мягкое действие, помогая нам в трудные минуты разговора.

Я сделала еще глоток и сказала:

– Ты устал вести машину, и мы пьем. Лучше бы нам заночевать где-нибудь здесь. По дороге я видела парадор «Старинные замки или памятники истории, превращенные испанским правительством в гостиницы. – Прим. авт.».

Он кивнул в знак согласия и сказал:

– Погляди-ка вон на тот столик. Японцы называют это шибуми – истинная сложность простых вещей. Люди запасаются деньгами, приезжают в дорогие рестораны и считают, что приобщаются к изысканности.

Я выпила еще.

Парадор. Еще одна ночь рядом с ним.

Таинственным образом восстановившаяся девственность.

– Забавно слышать, как семинарист рассуждает об изысканности, – сказала я, пытаясь отделаться от своих мыслей.

– Отчего же? В семинарии-то я и понял, что чем ближе мы благодаря нашей вере подходим к Богу, тем проще Он становится. А чем проще Он становится, тем сильнее Его присутствие.

Его рука скользила по столешнице.

– Христос учился своему предназначению, пиля и строгая дерево, делая шкафы, кровати, стулья. Он пришел к нам как плотник, чтобы показать: не важно, что мы делаем, – все что угодно может привести нас к постижению Божьей любви.

Он вдруг остановился:

– Не хочу говорить об этом. Хочу говорить о другой любви.

Его руки прикоснулись к моему лицу.

Вино облегчало многое для него. И для меня.

– Почему ты замолчал? Почему не хочешь говорить о Боге, о Пречистой Деве, о духовном мире?

– Я хочу говорить о другой любви, – повторил он. – О любви мужчины и женщины. В этой любви тоже случаются чудеса.

Я сжала его руки. Может быть, ему открыты великие тайны Богини – но о любви он знает столько же, сколько и я. Хоть и объездил весь свет.

И ему придется уплатить предложенную цену – сделать первый шаг. Потому что женщина платит дороже – она отдает себя.

Довольно долго мы сидели так, взявшись за руки. Я видела в его глазах отблеск древних страхов – они присущи истинной любви как испытания, которые должны быть пройдены. Я видела в его глазах, что он помнит и о том, как прошлой ночью я не отдалась ему, и о нашей долгой разлуке, и о годах, проведенных в монастыре, посвященных поискам мира, где ничего подобного не происходит.

Я видела в его глазах, что тысячи раз он представлял себе, как это будет, воображая себе все, что будет окружать нас, все, вплоть до моей прически, до цвета моей одежды. Я хотела сказать ему «да», сказать «добро пожаловать», сказать, что сердце мое победило в этом сражении. Я хотела сказать, как я люблю его, как желаю его в эту минуту.

Однако продолжала молчать. Молчать и словно со стороны, как бывает во сне, наблюдать за его внутренней борьбой. Я видела, что перед ним стоит мое «нет», что его тяготит страх потерять меня, память о резких словах, звучавших в подобные моменты, – ибо все мы проходим через это, и никто не сумел доселе обойтись без рубцов и шрамов.

Но вот глаза его заискрились. Я поняла, что он сумел одолеть все эти препоны.

Тогда, высвободив руку, я взяла стакан и поставила его на самый край стола.

– Упадет, – предупредил он.

– Наверняка. Я хочу, чтобы ты его сбросил.

– Разбить стакан?