Юлия Яковлева - Дети ворона

Движение по обе стороны площади замерло.

Через площадь, стуча барабанами, сверкая горнами, шли школьники. Они шли на большой парад. К самой главной площади.

Колонна растягивалась, покуда хватало глаз. Над головами качались транспаранты. Вожатые-комсомольцы переходили на рысь, поправляли, выравнивали ряд то тут, то там.

Милиционер вскинул руку к каске, отдал честь. Ему замахали флажками в ответ, засмеялись.

— Ура-а-а! — грянула колонна. Крики залпами взвивались над головами детей. Как салют. — Ура! Ура!

— Вы чего? — спросил Шурка старуху. — Они же нас не видят. Идемте.

Но старуха смотрела на смеющихся детей.

Губы у старухи побледнели. Стали голубоватыми.

— Дети, — сказала она.

Дети шли мимо. Махали руками. Топали, маршируя. Толкались. Вертели головами.

— Что-что?

— Я поняла. Им нужны дети.

У Шурки всё дрогнуло перед глазами. Серая площадь медленно поехала в сторону, как огромная карусель.

А школьники шли и шли. Барабаны били. Горны трубили. Воздух раскалывался от их рева. «Ура! Ура! Ура!» Над их головами качался усатый-носатый портрет. «Друг детей» — было написано под ним огромными буквами.

Шурка схватился за фонарный столб.

Друг детей. Ворон — друг детей.

Дети Ворона! Так вот зачем хватали родителей! Чтобы забрать детей.

Обзывали врагами, вредителями, шпионами их честных мам и пап, теть и дядь, бабушек и дедушек.

Детей кормили таинственной слизью. Давали новые имена. Одевали одинаково. Бубнили им одно и то же, пока голова не превращалась в заезженную пластинку с записью.

Серый дом был фабрикой.

Туда свозили детей. Тань, Шурок, Бобок, Зой, Кать, Коль, Наташ, Миш, Лид, Петек, Вовок. И делали из них Рэев, Маев, Сталин, Кир, Владленов. Детей Ворона!

Не честные, хорошие, умные люди были нужны Ворону. А преданные ему. Забывшие свою семью. Свое прошлое. Убежденные, что Ворон — их отец. Что Ворон мудрее всех на свете. Что серое и страшное царство Ворона — лучшая страна в мире.

И Тумба. Тупая, жестокая. Она тайком смотрела на фотографию дамы в шляпе и сама не знала почему. Несчастная. Всё забывшая. Дочка Ворона.

Вот где сейчас Бобка. В Сером доме. Где был и Шурка.

А раз Шурка не встретил там Бобку, значит, у Ворона много таких домов. Дома для малышей, как Бобка. Для первоклашек, как Шурка. Для многих-многих других.

— Бобка, — прошептал Шурка. И заорал: — Бобка-а-а-а-а!!!

Словно кулак ударил ему в живот. Что-то рванулось вверх к горлу. Шурку согнуло пополам. Он раскрыл рот. И увидел, как изо рта шлепнулось вниз серое существо. Оно было похоже на толстую сардельку. Без глаз и ушей. Но с жадным ртом, по кругу усеянным мелкими острыми зубками. Шлепнулось и, бешено извиваясь, метнулось прочь.

— А-а-а-а-а-а, — застонал Шурка от ужаса и гадливости.

В животе опять толкнулось. Следом шлепнулось второе.

— Мамочки! — тоненько вскрикнула старуха. И упала в обморок.

Шурка скрючился. Схватился за живот.

Третья «сарделька» шмякнулась на асфальт. И вот уже из Шуркиного рта хлынул целый поток.

«Я умираю», — понял Шурка. Он дрожал от омерзения.

Но Шурка ошибся. Он не умер.

Существа эти были его прежними мыслями. Серой стаей, разевая зубастые ротики, они врассыпную бросились прочь. Раскатились кто куда. Только спинки мелькнули.

Шурка был не виноват в этих мыслях. Эти мысли прокрадывались в тебя тайком. Они прикрывались красивыми словами: «родина», «мы», «герои», «патриот», «народ». И уже внутри вырастали в полный свой вид и рост. Присасывались своими ротиками к самой душе. Из-за них человек во всех вокруг подозревал врагов. Готов был считать шпионами собственных маму и папу. Был уверен: раз схватили, значит, виноваты. Думал «так им и надо» про тех, с кем случилась беда. Не сомневался. Не спорил. Не боролся. Боялся. И верил в Ворона: с восторгом или страхом.

А может, никакого Ворона не было? Не существовало вообще? Ни с крыльями, ни без. Ни с клювом, ни с человеческим лицом. А может, были только людские подлость, жадность и трусость.

Подлые и жадные люди держали в повиновении трусливых. Трусливые и жадные — совершали подлые поступки. И круг замыкался. Подлость и трусость как ядовитое облако, как тусклое серое небо стояли над городом.

Главное — трусость.

У Шурки дрожали колени. Внутри всё вопило от боли.

Но он был теперь здоров. Он знал это.

Шурка медленно выпрямился. Постоял, не отпуская фонарный столб. Вытер рукавом рот.

Всё так же шли пионеры. Всё так же стучали барабаны, летал смех. Всё так же прикладывал руку к каске веселый милиционер. Всё так же хмурилось серое небо. Слепо смотрели серые дома.

Наконец показался хвост колонны. Протопала мимо вожатая в пилотке и с флажками в руках. «Ура! Ура! Ура!» — неслось вверх.

«Какие серые лица. Воронята», — поразился Шурка.

Милиционер взмахнул жезлом. Машины и пешеходы пришли в движение. Площадь ожила. Словно проснулась занемевшая нога.

Шурка сел на корточки перед старухой. Глаза у нее были закрыты. Грудь чуть вздымалась. Он выдохнул облегченно: жива!

— Вставайте, вставайте!

Легонько встряхнул ее. Было очень стыдно, что он так ее напугал.

Старуха открыла глаза. Приподнялась на локтях.

— Боже мой. Я испачкала плащ…

Она принялась отряхиваться. Опираясь на Шуркину руку, встала. Поправила шляпку. Добавила смущенно:

— У меня что-то закружилась голова. — Она покраснела. — Годы не те. А я о них забываю.

Похоже, она решила, что ей всё привиделось. Шурка понимал ее чувства.

— А теперь мне хорошо, — заверила его старуха. — Идем. Сядем на трамвай. Он как раз идет через Троицкий мост, к самой крепости.

Шурка покачал головой.

— Что с тобой?

Он не ответил.

— Не волнуйся, — подбодрила его старуха. — Тут не больше часа. — И, опять не получив ответа, принялась его утешать: — Не волнуйся. Тетя твоя обрадуется.

Старуха не торопила его. Но и не понимала.

— Ты не можешь здесь оставаться, — заметила она осторожно. — Это мы уже старые. А у тебя вся жизнь впереди. Нельзя прожить ее невидимкой. Ты должен быть со всеми. Ходить в обычную школу. Стать кем-нибудь. Жить жизнью со всеми заодно. Мало радости, когда ты для всех прозрачный.

Шурка дрогнул. Она была права.

— Идем. — Старуха протянула ему свою худенькую ладонь в перчатке. — Ну?

Шурка медленно поднял руку, уже почти вложил ее в старухину. Та улыбнулась. Посмотрела на него с сочувствием.

— Я ведь всё понимаю. Не горюй. Твой братик… он всё равно слишком мал. Он уже вас всех забыл.

Шурка отскочил от нее, как будто за шиворот ему кинули снежок.

— Мальчик! Стой! Куда?

Но Шурка не слушал ее.

— Вернись! Сумасшедший!

Не оборачиваясь на крики старухи, Шурка перебежал площадь.

Король не знал, как найти Серый дом.

Это знал он, Шурка.

Серые тучи набухли. Собрался дождь. Немного поплутав по прямым сероватым улицам, Шурка набрел на широкий проспект. Нашел нужный поворот, знакомый дом.

Лена открыла сразу. Радость на ее лице увяла, как цветок.

— А, это ты… — пробормотала она. Выглянула на лестничную клетку. Прислушалась. Зашептала торопливо: — Ну же, не стой. Входи быстрее.

В комнате ничего не изменилось. Те же занавески. Кровать за ширмой. Посредине — стол под тяжелой скатертью с бахромой.

Лена налила ему чаю. Намазала маслом булку. Глаза у нее бегали.

«Странная она сегодня», — подумал Шурка. Но он торопился рассказать ей свой план спасения Бобки.

Шурка тарахтел, в промежутках между словами кусал, глотал, едва прожевывая, запивал чаем. Лена ходила вокруг стола, из стороны в сторону.

— Скорее. Ешь скорее, — нервным шепотом стала говорить она. — Ужас… Как ты медленно жуешь!

Шурка перестал жевать.

По подоконнику застучал дождь.

Лена вздрогнула.

— Уф!

Она прижала пальцы к вискам.

— Пойми, я тебя не выгоняю, — тихо заговорила она.

По ее тону Шурка понял, что случилось что-то нехорошее. В голосе Лены был страх.

Она нервно озиралась на стены.

— Просто нельзя, — зашептала она. — Нельзя, чтобы нас вместе увидели.

Не выдержала. С треском раскрыла ширму, заслоняясь от стены. Видимо, глаза обычно появлялись там.

— Ты и я, — Лена быстро переводила палец с него на себя, туда-сюда. — Один и один. Понял? У меня мужа взяли, у тебя родителей, — она показала пальцами. — Получается двое. Значит, организация. А за организацию они наказывают особенно.

Шурка отставил чашку.

— Не смотри на меня так! Я не могу! Не могу! Понимаешь? Я должна быть тут. Чтобы он через десять лет меня нашел на том же месте. Иначе мы никогда больше не встретимся! Понимаешь?!

Шурке стало жаль ее.

Не за себя она боялась.