Наум Ципис - Немец

— Хорош, — тихо произнес немец.

У открытых настежь ворот богадельни сидели двое в гимнастерках. У одного, остриженного под ноль, были высоко, на сколько это возможно, отрезаны ноги и на широкие круглые культи надеты самодельные, потертые кожаные чехлы. По сторонам от него лежали две деревянные колодки с дырками. Второй — высокий и худой — был без рук. Безногий доставал из голубого бумажного кулька сливы и поочередно клал одну в рот себе, вторую — товарищу, а тот выплевывал потом косточки в стоящую рядом гипсовую урну.

— Нового мы к вам привели, — сказал отец. — К начальству-то как пройти?

Безрукий промолчал, жуя сливу, а безногий, с любопытством оглядев всех, сказал:

— Карантин у нас. Всем входить нельзя. Только тому, кого принимают. Главврач сам к воротам подходит.

— Так позвать его как? — спросил отец, глядя на кожаные чехлы безногого.

— Сейчас сходит, — кивнул тот на безрукого. — Он тоже дежурный, только повязку не на что надевать.

Он засмеялся, и от этого смеха у Витьки побежали по коже мурашки. Безрукий молча встал и пошел по дорожке. Теперь было видно, что он не так высок ростом, как казался рядом с другом.

— Стариков-то почти нет, — сказал безногий. — Перемерли, видно, в войну. Такие, как мы, тут в основном — новоиспеченные.

Он показал рукой сначала на свои чехлы, потом в сторону уходящего.

— Батька, что ли, сплавляешь? — и его лицо сразу стало злым.

— Не родня он мне, — спешно сказал отец. — Немец он.

Безногий вздрогнул и непонятливо посмотрел на отца.

— Правда, что ли?

Немец растерянно смотрел на безногого. Потом что-то тихо и невнятно сказал. Этого оказалось достаточно. Лицо у безногого искривилось и задергалось, он оттолкнулся колодками от скамейки, но вместо того, чтобы спрыгнуть, скатился на землю и стал колотиться о нее затылком. На губах у него выступила розовая пена. Немец вцепился Витьке в руку и тоже трясся всем телом, повторяя: «Майн гот, майн гот, майн гот…» Отец и мать громко закричали. Безногий, не переставая, бился головою о землю. Немец вдруг опустился на колени и стал подставлять ему под стриженый затылок ладони. Прибежали какие-то люди.

Когда безногого унесли, мать и отец сели на скамейку по обе стороны от немца.

— Ну что, Николай? — спросила мать. Отец с минуту помолчал, потом встал и сказал:

— Пошли, Оттович.

В автобусе немец часто мигал, а когда пришли домой, заплакал.

Он прожил еще полгода и умер в мае сорок шестого, через неделю после празднования Дня Победы.

Похоронили его не на немецком кладбище, а на русском, и отец заказал табличку с фамилией и инициалами «Ланг Ф. О.» и надписью «Мир праху твоему».