Аделия Амраева - Германия

Юля взяла Витю на руки, он обнял ее за шею и заревел.

— Ах, Дильназочка, ну зачем ты так?

В гости к тете Свете мы приехали через месяц или два. Я взахлеб рассказывала Димке про Тузика, щенка, и про деревню. Про то, как часто я бываю на улице, про наших коров, про теленка. Димка слушал и не перебивал. Впервые. А я гордилась.

— Пойдем в шалаш? — предложил Димка.

Я сначала обрадовалась, но тут же опомнилась:

— Не пойду. Сейчас Витя выскочит и снова будет преследовать.

— Не будет. — Димка перестал улыбаться. — Они с Юлей в Германию уехали. Как вы — насовсем.

Я не знала, где она — Германия. Дальше, чем моя деревня? Ближе? Далеко от Димки? Но я ничего не спросила. Почему-то захотелось прижаться к маме, крепко-крепко. Я прибежала на кухню, по щекам уже текли слезы.

— Мама, мама!

— Что такое? Тебя опять Дима обидел? — Тетя Света аж встала, рассердившись.

— Не трогал я ее! — Димка стоял в дверях и разводил руками.

— Мама… — Я прижалась к маме сильнее. — Теперь меня никто не любит?

— Глупая, почему это?

— Витя в Германию уехал!

— Он и из Германии любить может.

— Поехали к нему в гости, пожалуйста! — Попросила я и посмотрела на маму.

Она улыбнулась и погладила меня по голове.

— Вот вырастешь и поедешь.

— А сейчас нельзя?

Димка показывал мне шалаш, все то новое, что он там устроил: ковер почистил, новый «хлам» собрал — вот ложка, вот у папы ключи двух размеров стащил…

А я не слушала. Впервые.

Я ненавидела немецкий! Я его не выбирала.

— Über allen Gipfeln ist Ruh, in alien Wipfeln spürest du…[2] — выводил на доске Игорь Владимирович, проговаривая каждое слово медленно, по слогам, До того как нам ввели немецкий, училась я хорошо. А теперь стала троечницей. Только это вовсе не потому, что я чего-то не понимала или не могла усвоить. И вовсе не потому, что «обленилась», как сказала про меня классная, когда жаловалась родителям на недавнем собрании. Просто я не выбирала немецкий. Хотя и потерянное право выбора не главное. Главное — Ира…

Когда я пришла на первый в моей жизни урок, то села за первую парту, которая стояла напротив учительского стола. Я знала: учительницу я буду звать «учительницей». Разве можно по-другому? Мама уговаривала меня по дороге в школу:

— Твою первую учительницу зовут Майра Калидаевна. Так и нужно ее называть. Повтори: «Майра Калидаевна».

— А что, будут еще другие?

— Да, но это потом. Майра Калидаевна, — настаивала мама.

— Лучше просто «учительница», — упрямилась я.

— Нет, доча, так нельзя. Принято называть по имени и отчеству.

— Но ведь «учительница» лучше?

— Нет, — мама улыбнулась, — это некрасиво.

Она привела меня за руку в маленькую школу с деревянными скрипящими полами. Провела в большой и светлый класс. Пока мы шли по коридору, казалось, что мы идем по тоннелю. А когда мама распахнула дверь кабинета, я явственно увидела свет: он ударил в нас из огромных окон, проник внутрь, окружил, закружил… Мне показалось, что я перестала дышать, что я разучилась дышать, что здесь, в заполненном волшебным светом кабинете, не нужно уметь дышать.

— Вот твой класс.

Эти слова казались особенными, как заклинание, после которого вернулось сознание; свет, застлавший глаза, стал менее властным, и я смогла вздохнуть. Мой класс… Мой…

Я отпустила мамину руку и подбежала к парте, той самой, о которой с утра сообщила родителям: «Я буду сидеть напротив учительницы». Бросив на сиденье портфель, я села и провела рукой по крышке парты. В самом верху ее наклонной поверхности была длинная выемка.

— Для ручки, — услышала я позади мамин громкий шепот.

Тут же я достала ручку и положила в это углубление. В кабинет заходили другие дети с родителями — в основном с мамами. Мамы оставались у двери, а мои будущие одноклассники осваивали дальние парты. Я посмотрела на ручку — она, вся цветастая, словно радуга, лежала на бледно-голубой крышке парты. И мне нравилось, как она смотрится на этой поверхности, мне нравилось сочетание ярких красок со строгим цветом стен кабинета и парты. Я встала, огляделась, улыбнулась маме и снова уставилась на ручку. Но вдруг гармония нарушилась: рядом послышался стук, а ручка скатилась на пол. Я зло посмотрела на источник шума. На соседнее сиденье парты бросила свой рюкзак наглая темноволосая девочка.

— Привет! — сказала она. — Я Ира. Давай вместе сидеть? Я тоже возле учительницы хочу.

Мне захотелось сказать: «Нет! Я одна буду тут сидеть!» — но Ира полезла под парту и протянула мне ручку-радугу.

— Вот, ручка упала, — промолвила она.

Мой кулак разжался. Мне пришлось улыбнуться в ответ.

Конечно, Ира была никакой не наглой. Мы стали с ней лучшими подругами, ведь оказалось, что она, так же как и я, любила собирать картинки с мотоциклами — вырезки из газет и журналов, наклейки. Сначала мы хвастались каждой новой добытой картинкой прямо на уроке, когда Майра Калидаевна ходила по классу или объясняла что-то у доски. Но через месяц нас рассадили. Отчего-то Майра Калидаевна решила, что девочки обязательно должны сидеть с мальчиками. Меня посадили за последнюю парту третьего ряда с толстым и противным Пашкой. А Иру — за третью парту первого ряда с тихим Муратом. И приходилось ждать перемены, чтобы полюбоваться «харлеями» и «ямахами» друг друга. Но, несмотря на такую пропасть между нами во время уроков, в остальное время мы все равно были лучшими подругами.

Ирин папа был военным. Он привозил ее в школу откуда-то издалека, как она говорила, из «военного городка». Где этот городок, я не знала. Но представляла целый город, как Алматы, где люди ходят только в военной форме и строем, где у всех одно место работы — армия. По утрам они бегают, в обед стреляют, а вечером роют окопы. Причем вместо машин, автобусов и трамваев по городу разъезжают танки.

Иногда Иру не привозили: у ее папы почему-то не получалось. И такие пропуски Ире обычно прощались, с нее не требовали справок и объяснительных. А я всегда расстраивалась, когда случались такие дни. Еще бы! Ведь летом я Иру не видела вообще.

Как-то, когда мы были уже в третьем классе, Майра Калидаевна прервала урок и пригласила двух незнакомых учителей.

— Это Шолпан Абдильмановна, учитель английского языка, и Игорь Владимирович, учитель немецкого языка, — объяснила она.

«Я на английский пойду. Мама сказала, что мне он нужнее. Пойдем со мной?» — прочитала я в брошенной Ирой записке.

Майра Калидаевна позвала двух мальчиков, они принесли откуда-то два стула. Незнакомые учителя сели за стол Майры Калидаевны, открыли журнал, какие-то тетради и стали называть поочередно фамилии и что-то записывать.

— Асанова Сигора! — Шолпан Абдильмановна вопросительно осмотрела класс и нашла Сигору, которая тянула вверх руку. — Так, моя хорошая, ты будешь у меня в группе. На английском.

— Бабаев Султан! — Игорь Владимирович нашел Султана быстро. — Будешь учить язык Гёте.

— Что вы хотите этим сказать, Игорь Владимирович? — вдруг как-то неестественно засмеялась Шолпан Абдильмановна. — Давайте я буду перечислять, кто из великих людей творил на английском языке!

— Я ничего такого не имел в виду…

— Ну-ну! От Байрона и Шекспира до Мадонны!

Игорь Владимирович смущенно улыбнулся и ничего не ответил.

— Валиева Дильназ! — дошла очередь до меня. — Ты в группе немецкого языка.

Ира громко цокнула, а я внутренне сжалась. Мне было все равно, какой иностранный язык учить. Мне было важно, чтобы мы с Ирой учили один и тот же.

— Каражаев!

— Заворотний!

Я ждала фамилию Иры с нетерпением и страхом.

— Трибрат! — наконец вызвала Иру Шолпан Абдильмановна. — Милочка, будешь учить английский.

Внутри меня случилось землетрясение, и мне показалось, что стены нашей с Ирой дружбы треснули. Трещина тянулась по ним, разрасталась ветвистым деревом. Я чуть не заплакала…

И все бы ничего, если бы немецкий и английский проходили где-то в соседних кабинетах или хотя бы в одном здании. Но нет же! Игорь Владимирович прямо с урока увел часть класса, немецкую группу, в здание большой школы, туда, где учились старшие классы. Там, на третьем этаже, в самом дальнем кабинете, мы долго слушали, как важен немецкий язык и почему он стал таким популярным, записали несколько букв алфавита и прослушали, какие звуки они обозначают, а потом мужской голос из динамика напевом проговорил алфавит. Парты в кабинете были высокими, а стулья — отдельными. По всей стене висели какие-то листочки с надписями и красочными картинками. А по плакату над доской Игорь Владимирович провел указкой, приговаривая:

— Deutsch lernen — Deutschland kennenlernen. Изучать немецкий язык — значит узнавать Германию.