Ольга Перовская - Ребята и зверята

Мать посмотрела на неё широкими глазами и схватилась за голову:

— Полжизни… Всю жизнь вы у меня отняли со своим Чубаркой! Что мне только делать с вами, не знаю!

А после что поднялось! Все забегали, засуетились. С Сони начали снимать тулупчик. Только дотронулись до рукава — Соня как закричит! Стали резать рукав. Вынули руку. Она распухла, стала как полено. Кто-то сказал, что надо её в горячую воду. Опустили в горячую воду. Потом стали спорить:

— Зачем в горячую? В холодную надо.

Вынули из горячей, опустили в холодную. Соня даже посинела от боли. Молчит, молчит — и вдруг громко так:

— Ой! Ой! Ой! Как больно!..

Подоспел отец с толстым доктором. Доктор нагнулся к Соне и всплеснул руками. Воду сейчас же унесли. Потом приготовили бинты, какие-то палочки и что-то белое, как мел.

Доктор снял пиджак, засучил рукава, подбежал к Соне, а отец с матерью держали её за плечи. Соня страшно закричала:

— Ай, ай, не могу-у-у-у!.. — и лягнула доктора ногой в живот.

Он отскочил, как мячик.

— Деточка, деточка…

Соня от боли потеряла сознание.

Руку вложили в лубки, забинтовали и дали Соне каких-то капель. Потом её уложили в кровать. Но она не могла улежать на месте. Рука так болела и ныла, что Соня всю ночь металась по комнате.

Просыпаясь, я слышала, как она ходит из угла в угол, качает забинтованную руку и баюкает её со слезами в голосе:

— А-а-а! А-а-а!..

У нас с Чубарым была настоящая дружба, и Чубарка надеялся на нас так же, как мы на него.

— Наш Чубарка не выдаст. Уж Чубарый-то небось не сплохует, — часто говаривали мы.

И правда, Чубарый ни разу не сплоховал.

Оттого ли, что всё время он проводил с нами и мы очень баловали и холили его, или уж это нужно было приписать его уму и понятливости (в чём мы, впрочем, не сомневались), но он отлично нас понимал. Мы часто с ним разговаривали, и он был настолько чуток, что по тону голоса догадывался, в каком настроении его хозяева.

Был с нами такой случай. Меня и Наташу послали в город с поручениями. На базаре я слезла и пошла в ряды покупать, а Наташа на Чубаром отъехала и стала в сторонке.

Через некоторое время я оглянулась, смотрю — около неё стоят какие-то люди. Гладят Чубарого, смеются.

После покупок мы устроились в тени. Дали Чубарому клеверу, проверили расходы и покупки и сидим дожидаемся, когда кончится жара, чтобы ехать домой.

Тут вспомнила я, что мне надо ещё забежать к сапожнику.

Оставила лошадь и вещи с Наташей и побежала на другой конец города.

Вернулась — уже темнеть стало.

Наташа сказала, что к ней опять приходили какие-то «дяди». Спрашивали, далеко ли она живёт.

— Я сказала, что около озера… А у них лошадь какая красивая!

Эти «дяди» мне что-то не понравились. Как раз накануне я слыхала, что у соседей украли двух лошадей.

— Поедем-ка лучше, Наташа, поскорее домой. А то как бы из-за этих дядек с нашим Чубариком чего не случилось.

Мы лихорадочно собирались. Но пока запаковали покупки, сложили их в мешок, съездили к колодцу, напоили Чубарого, стало совсем темно.

Дорога шла по длинной тёмной аллее до лога. По логу бежала река, которую нужно было переезжать вброд. Потом подъём на гору. И дальше до озера ровное поле.

Мы выехали на аллею, и Чубарый пошёл своей превосходной рысью.

Наташа крепко уцепилась за меня руками. Мы ехали без седла. Она сидела за мной. Я правила.

Не успели мы проехать двух километров, как я убедилась, что за нами кто-то скачет.

— Ну-ка, Наташа, — сказала я, останавливая Чубарого и вытягивая ступенечкою босую ногу, — перебирайся-ка ты вперёд.

— Зачем?

— Мы сейчас поедем очень быстро, и ты можешь и меня стянуть и сама упасть. А впереди ты будешь держаться за гриву.

Наташа быстро перелезла.

— Ну, поехали… Чубарый, айда!

Чубарый рванул и понёсся. Никогда он не бежал так хорошо, как в эту ночь.

Поднялся ветер, и деревья, кланяясь, уходили назад.

Задача заключалась в том, чтобы успеть добраться до лога.

Там, у реки, на мельнице, — знакомый мельник; если попросить, он, наверно, не откажется проводить нас до дому.

Ветер дул нам в спину, и с его порывами всё ближе раздавался топот погони. Догонявшая нас лошадь шла полным карьером.

Я поняла, что нам не убежать, и решилась на опасную уловку — спрятаться, чтобы погоня проскочила вперёд нас.

Я свернула с дороги, подъехала под ветвистое дерево и остановилась.

Карьер послышался совсем близко. Чубарка насторожился.

Вдруг я вся похолодела: кобыла!.. У них была кобыла! Это значило, что Чубарый непременно заржёт.

— От кого мы спрятались? — спросила меня шёпотом Наташа.

— Молчи, Наташа! Ох, молчи!.. Чубарик, и ты молчи, — как-то невольно прошептала я, поглаживая его горячую шею.

В лунных просветах замелькала лёгкая тень. Кобыла бежала, как кошка, беззвучно касаясь земли.

Наташа что-то шептала Чубарому. Мы обе тряслись, как в ознобе.

Кобыла исчезла за поворотом.

— Проехали, кажется?

— Подожди. Ещё нельзя… Они ещё близко.

В это время Чубарый поднял голову, прислушался и звонко заржал.

Вот было! Мы тихо ахнули…

Один, два, сразу три лошадиных голоса ответили на его ржанье. На дорогу выехали телеги.

Я думала, что они едут к озеру, и прямо подпрыгивала от радости: тогда не надо тревожить мельника — за телегами и мы отлично доедем.

Мы проехали уже и мельницу и лог. Дальше дороги расходились. Телеги неожиданно свернули налево, и мы опять остались одни.

Светила полная луна, и дорога была гладкая и белая, как полотно.

— Ну, Чубарый, лети!

Не успели ещё телеги скрыться из виду, как знакомый стук копыт снова послышался у нас за спиной.

Наташа вцепилась в Чубаркину гриву. Я сжала коленями бока коня и почти что не правила.

По белой от луны дороге, ныряя, мчалась чёрная тень.

— Ну, Чубарый, вся надежда на тебя. И-ии-их!

Чубарый сорвался в карьер. Наше волнение и страх передались ему. Это была бешеная скачка.

Вот и первые огоньки посёлка. Мы влетели в улицу, завернули за угол… и опомнились на траве перед нашей калиткой.

Чубарый остановился так резко, что мы обе перелетели через его голову.

На крыльце затопали чьи-то ноги. Кто-то с фонарём шёл к воротам.

— Я прекрасно слышала: примчался, как сумасшедший, и остановился у наших ворот, — услышали мы Сонин голос.

Чубарый заржал.

— Ага, видишь? Чубарка. Они! Они!

— Неужели вернулись? — закричала мама с крыльца.

— Это мы. Откройте! — откликнулась я немножко вздрагивающим голосом. — Что же вы не открываете?

Мы с Наташей взяли Чубарого под уздцы и вместе с ним прошли в ворота.

— Миленький ты мой, умница моя! — шептала ему Наташа.

— Наташа, смотри только никому не проболтайся об этом.

Но сохранить приключение в тайне не удалось. Соня и Юля пошли посмотреть Чубарого и вернулись со скандалом:

— Что вы сделали с Чубаркой? Пойдите посмотрите, на кого он похож! Хоть выжми. До сих пор отдышаться не может.

— Свинство какое! Так гонять… Никогда не получите больше лошади!

— Мы не гоняли, — растерянно ответила Наташа и оглянулась на меня, — мы потихоньку ехали.

— «Потихоньку»! Что ты врёшь? По лошади небось сразу видно.

— Правда, Наташа, зачем ты говоришь неправду? Мы же ведь ехали быстро, мчались прямо во весь опор.

— А зачем же ты сказала, чтобы никому не рассказывать?

— Чего не рассказывать? — заинтересовалась мама.

— Да что мы с ней удрали.

Я увидела, что Наташа проговорилась, и рассказала тогда уже всё.

Мы так привыкли всем делиться с Чубаркой, что предлагали ему, не разбирая, всё что ни попало. Как-то Юля ела котлетку. Чубарка потянулся к ней. Юля отломила половинку и угостила его. Он съел с большим удовольствием и стал искать ещё.

А в другой раз — на прогулке. Мы уже собирались домой и приканчивали оставшийся провиант, чтобы не тащить его обратно. Все были сыты до отвала, а ещё оставался хлеб и бутылка молока. Хлеб отдали собаке, а молоко вылили в клеёнчатую Юлину шляпу и шутя предложили Чубарому.

Он выпил всё до капли и аппетитно закусил краюшкой хлеба.

Понятно, что после этого мы часто удивляли старших своими разговорами о том, что лошади питаются молоком и котлетами.

— Откуда вы это берёте?

— От Чубарки от нашего. Он всё это с удовольствием ест.

Мы забирались на кручи, в самую отчаянную глушь, и всегда у нас была твёрдая уверенность, что Чубарый вывезет. Случалось нам заблудиться. Тогда мы бросали поводья, и он сам находил дорогу.

Мне запомнилось, как мы ездили в Михайловку за картошкой.

Село стояло на горе, и подъём к нему был очень крутой.

Как раз за день перед тем прошёл снег с дождём, потом ударил мороз, и была страшная гололедица.