Андрей Жвалевский - Смерть мертвым душам!

Сердце у Грини замерло — куда там качелям, куда там ледянке, летящей с обрыва к проруби! Для Грини черт был единственным знакомцем в этом чужом мире, и вот сейчас умчится карета и останется Гриня один, и не видать ему родимой Диканьки! Как молния прыгнул Гриня на запятки кареты, ухватился за ручку на той двери, за которой пропал черт, и намертво за нее уцепился. Тут же карета помчалась по широкому проспекту. Экипажей было много, они обгоняли друг друга, неожиданно появлялись перед каретой, где обмирал от страха Гриня, но обошлось без происшествий. Наконец экипаж остановился перед серым неуютным зданием с мрачными решетками на окнах. Гриня перевел дыхание, взглянул на свои руки, намертво вцепившиеся в ручку двери, и… не увидел рук своих! В ужасе закрыл он глаза и чуть было не заорал что есть мочи, но вдруг услышал явственно голос черта, говоривший: «Тихо ты, они нас не увидят».

Тут открылись боковые двери кареты, решительным шагом вышли господа в мундирах и, не обращая никакого внимания на Гриню, направились к задней двери кареты с явным намерением вытащить оттуда черта. Вот с лязгом открылась дверь, чиновники ухватили черта за лапы, потянули из кареты и… уставились на свои пустые руки!

Гриня открыл глаза и увидел, что они стоят на другой стороне улицы, а вся картина, разыгрывающаяся около кареты, видна перед ними во всех подробностях. Чиновный господин замер столбом перед открытой задней дверью кареты, выпучив глаза и разинув рот. Второй сановник, наоборот, замахал руками и все повторял: «Чур меня, чур меня!» Потом добавил: «Не надо нам было так рано начинать рождество отмечать. Ведь наотмечались, Леха, до чертиков».

Меж тем над Гриней и чертом заклубился туман, за которым исчезло все окружающее, померк свет, затихли все звуки. Когда туман рассеялся, они обнаружили себя на тротуаре, ограждающем мостовую. Ярко светил месяц, и снег на нехоженых местах так и сверкал крохотными бриллиантиками. По булыжнику мостовой громко цокали копыта лошадей, увлекающих за собой красивые кареты. Иногда встречались статные верховые в роскошных мундирах. Господа офицеры прикладывали руки к треуголкам и раскланивались из окна кареты. По всему чувствовался праздник.

— Хочешь, в царицын дворец сведу? — спросил черт.

Гриня после невероятных последних приключений так устал, что никакого интереса к дворцу у него уже не было. Хотелось скорее оказаться в родной теплой хате.

— Нет, не хочу ничего, — слабым голосом отвечал мальчик.

Каков был обратный путь, хлопчик даже и не увидел: обняв черта за шею, Гриня крепко уснул на его жесткой костистой спине.

Когда Гриня пришел в себя, он был уже дома. Как черт и обещал, родители еще не вернулись, хлопец решил сначала, что он слегка вздремнул и видел удивительный сон, но тут перед ним опять предстал черт в самом отчаянном виде. Он сообщил, что его прогнали с позором из ада, и теперь он бомж, то есть лицо без определенного места жительства. Подвывая тоненько, он упрашивал Гриньку придумать, где он может хотя бы ночь провести.

— Скажи мне, почему ты из чудесной кареты не исчез? — спросил Гриня.

— В закрытом месте перемещаться невозможно, — ответил черт.

— Почему ты меня от них укрыл, так что они меня и не видали?

— Если оставил бы тебя там, в будущем, произошел бы временной парадокс — по-ихнему. А по-нашему — пойми, как бы у тебя дети тут родились, если бы ты остался там, в «завтра»? А со мной что было бы, и думать страшно. И потом, привык я к тебе, — закончил объяснение черт и смущенно опустил глаза.

Гриня был хлопчик, в общем, жалостливый и понимал, что и его вина есть в чертовых несчастьях. Он предложил несчастливцу спрятаться в печи, благо от нее еще веяло уютным жаром. Только черт нырнул в печь, открылась дверь хаты и вошли Вакула с Оксаной.

Черт в печи неожиданно прижился — видно, она напоминала ему родное пекло. Когда Оксана растапливала печь и становилось совсем жарко, он спускался в поддувало и, если Гриня был дома, украдкой строил ему оттуда рожи. Еду он таскал из погреба, иногда навещал Солоху, которая веселого гостя без угощения не отпускала. Больше всего черт забавлялся, дразня жившего по соседству за печкой домового. То молоко черт сквасит, то золу по полу рассыплет, то Оксанин гребень спрячет, то Вакуле под ноги черевик кинет, чтоб споткнулся, — все его баловство очень злило домового. Домовые, как все знают, любят порядок. Домовой видел чертовы проказы и ругал его на чем свет стоит, а черт радостно хрюкал и вообще всячески кривлялся. Но домовой зла долго не держал и, хоть и бурчал что-то в белую бороду, шел на мировую, когда черт начинал подлещиваться. Ему тоже бывало скучно долгими зимними вечерами. Когда в хате все засыпали, черт с домовым играли в карты «на интерес». Потом пили чай с липовым цветом, очень душистый. А еще спорили про жизнь, и все-то у них выходило, что раньше все как-то получше было: и вода мокрее была, и трава зеленее, и день светлее, и ночь темнее, а теперь оно все как-то не так, и куда оно так придет, сразу и не скажешь. А шло оно, между прочим, все туда же — из вчера в завтра, как раз к нам…

Автор — чтец за кадром.

Мамань — синьора Капулетти.

Джуди — Джульетта, дочь Капулетти.

Монтекки — синьор Монтекки Старший.

Ромео — сын Монтекки.

Мамань и Джуди на одном балконе.

В доме напротив Монтекки Старший.