Валентина Немова - Изъято при обыске. Полвека спустя.

Все эти четыре года, пока он, что называется, околачивался в северной столице, мы с ним поддерживали отношения. Зимой, осенью — переписывались. Летом — я — свой отпуск, он — каникулы — проводили вместе. Жили на природе, в шалаше. Когда он приехал в Магнитку насовсем, мы поженились. Конечно, ему рано было жениться, но он беспокоился, как бы я за другого замуж не «выскочила», не дождавшись, когда он станет старше. Поскольку жили мы с ним в разных городах, учиться ему я не могла мешать, но его деспотичная мать обвинила меня в том, что сына ее исключили из числа студентов. Не нравилось ей также и то, что я старше его, на 4 года.

Пока мы с ним просто дружили, они, его родители, спокойно воспринимали то, что у него есть невеста. Но как только он объявил, что намерен на мне жениться, взбунтовались. Однако он, несмотря на свою молодость, настоял на своем. Короче говоря, жить пришлось не мне у него, а ему у меня. И тогда, когда мы поженились, и тогда, когда вернулись из Перми. Семья моих родителей стала еще больше, но они, как я уже говорила, были очень добрые люди и хорошо приняли моего супруга.

Привечали они также и моих подруг, когда те приходили ко мне в гости. Роза являлась всегда одна, без мужа. Почему-то не сочла нужным познакомить его с Михаилом. Когда Владимир поступил в Московскую аспирантуру (на очное отделение), она частенько ездила к нему, а от нас, можно сказать, просто не вылезала.

Однажды, побывав в Москве, она примчалась к нам. Мы с Мишей обрадовались ее приходу. Усадили за стол и принялись угощать. Так было заведено в доме хотя небогатых, но хлебосольных моих родителей.

Но она вдруг сорвалась с места, выскочила на середину комнаты и давай вертеться перед единственным в нашей компании мужчиной, крутить своим широким тазом, уверенная, что краше не бывает. Демонстрировала она, как танцуют в Москве новый танец — твист.

В молодости я обожала балет, занималась художественной гимнастикой. Розино «выступление» показалось мне вульгарным, отвратительным. Больше всего меня возмутило то, что она явно старалась вызвать у моего супруга сексуальный интерес к собственной персоне. И не стыдилась делать это при мне, его жене. Одним словом, добралась наконец, и до него, хотя должна была бы помнить, что я — ее подруга, а по отношению к подругам вести себя подобным образом не принято.

Михаилу тоже сделалось не по себе от того, что она вытворяла перед ним. Он сидел, бледнел, как побеленная мелом стена, а на лбу его выступили бисеринки пота. Я думала: он одернет ее, как это сделал в свое время ой школьный друг, когда она навязывалась ему. Но Михаил так не поступил. Промолчал. Мне сначала показалось: из деликатности. Но это было не так, что вскоре выяснилось. Муж мой, повторяю, промолчал. Но я молчать не стала, видя такую похабщину, внесенную в мой дом со стороны. Я выгнала эту женщину, переступившую грань дозволенного, сказав ей:

— Впредь не смей приходить ко мне одна, без мужа. Приводи его, и при нем показывай свою доступность!

Она являться ко мне перестала. Мы поссорились. Мы, то есть я и она. Но супруг мой после этого инцидента не отвернулся от Розы. Как видно, она приглянулась ему.

Через некоторое время один из знакомых Михаила, не очень хорошо к нему относившийся, сообщил мне, что видел недавно его в обществе какой-то женщины. Он описал мне ее внешность. Лицо — красивое, как у артистки Вертинской, а фигура — как у деревенской, много раз рожавшей бабы. Руки, кисти рук, просто страшные, очень крупные, красноватого цвета, опять же, как у крестьянки, которая ворочает ухватом, переставляя чугуны в русской печи...

В описанной приятелем Михаила женщине я узнала Розу. Они, муж мой и эта женщина, сидя на скамеечке, непринужденно болтали, весело смеялись, не замечая, что за ними наблюдают. Так любовники, встретившись, смеются ад своими супругами, которых обманывают.

К сказанному доброжелатель мой добавил кое-что еще: уточнил, где «застукал» эту «сладкую парочку». На очень интересном месте — в двух шагах от горотдела КГБ, на той самой остановке, где сотрудники этого учреждения садятся в общественный транспорт и выходят из него.

Вторая часть его доклада была, как выяснилось впоследствии, важнее первой. На я, узнав о неверности Михаила, так была шокирована, что этой детали (что любовники оказались вместе чуть ли не у входа в горотдел), не придала никакого значения...

Я обвинила мужа в неверности. Оправдываться, просить прощения он не стал. И я велела ему покинуть мой дом. Он собрал свой чемодан и пошел жить к своим родителям.

Когда он уходил, я опять же вгорячах, допустила еще одну оплошность, даже не подумала о том, что в этом своем чемодане он уносит мою рукопись — переписанные мною в отдельную тетрадь мои крамольные стихи, упомянутые выше. Не догадалась я отнять у него эту свою вещь. Потом, придя в себя, спохватилась, но было уже поздно. Через несколько дней после того, как я выставила обманщика этого за дверь, его взяли в армию. Хранить ему верность я не собиралась, разумеется. Я даже вспоминать его себе запретила. А он вдруг взял да и напомнил мне о себе. Прислал письмо.

Мама не хотела мне его показывать, но отец велел отдать, сказав: «Пусть сами в своих делах разбираются». Послание это было очень трогательным (жаловаться он умел). Он писал о том, как трудно служить. Служил он не солдатом. Учитывая его, хотя и неполное, высшее образование, абсолютную грамотность и красивый почерк, ему нашли применение в штабе. Назначили писарем. Но я об этом узнала позднее.. Он писал как бы не о самом себе а вообще о службе. Что многие новобранцы не выдерживают, дезертируют. Их ловят и садят в тюрьму. А кое-кто вообще стреляются. Прочитав эти строки, страшно напугалась, зная, какой он малодушный, слабый человек. И как я тогда буду чувствовать себя? Чтобы этого не произошло, я решила ответить ему. Это же мне, как я считала, ничего не стоило. О том, что из этого может выйти потом, я не думала. Это, наверное, у меня в крови — думать о других в ущерб себе. Одним словом, я ему ответила. Он опять написал. И мы снова стали переписываться. Ему дали отпуск. Он приехал на побывку ко мне как к жене. А когда снова уехал в свою часть, выяснилось, что через 9 месяцев я должна буду стать матерью его ребенка. Отслужив, он уехал в Ленинград, чтобы закончить учебу в институте. Уезжая, оставил мне на хранение свои дневники (до этого они находились у его родителей). И разрешил их прочитать. «Чтобы, как он сказал, у нас с тобой не было никаких секретов друг от друга». И какой же секрет таился в одной из его тетрадей, исписанных его красивым почерком?

Он признался наконец, что когда я его за измену выгнала, он, обидевшись на меня, не остался передо мной в долгу: отнес в горотдел мои крамольные стихи. Использовав этот компромат, меня обвинили, как это ни смешно звучит, в шпионаже в пользу английской разведки. Доказать эту мою «вину», естественно, не могли. Я выкрутилась. Но чего мне это стоило (об этом рассказала я в своей первой книге). Это стоило мне здоровья. А после этого еще и беременности. И роды, довольно поздние, в 28 лет. Они были очень тяжелыми. Ко всему примешивалась боль, которую причинил мне муж своим признанием. Если бы я раньше узнала, что он предал меня, я бы не его, а себя пожалела и окончательно порвала с ним. И развелась. Но теперь, после того, как беременность, осложненная токсикозом, истощила меня, на то, чтобы что-то круто изменить в своей жизни, сил у меня не было. После родов я много лет чувствовала себя плохо. Мне ничего не оставалось, как снова сойтись с Михаилом. Все эти злоключения подробно описала я в своей первой книге «Изъято при обыске». Повторяться не буду. Данную повесть пишу я уже не столько о себе, сколько о своей «задушевной» подруге Розе. Михаил в дневнике своем о ней не написал ни слова. И мне придется много добавить к сказанному об этой женщине. Главное вот что.

Приехав в Магнитогорск из Тьмутаракани, куда они с мужем были направлены после окончания университета в наказание за участие студенческих волнениях и хранение запрещенной литературы (фактически это была ссылка), она обо всем этом рассказала мне. На меня ее исповедь произвела сильное впечатление, и я допустила роковую ошибку. Приняв Розу за свою единомышленницу, отнесла к ней на хранение свои крамольные стиххи, о которых было сказано выше. Они лежали у меня, как и другие бумаги, в чемодане. А чемодан этот в нашей однокомнатной квартире, в которой постоянно толклись посторонние люди, даже поставить было негде. У Розы квартира была больше нашей...

Все было бы не так страшно, если бы не одно досадное обстоятельство. Мы с Розой были не только подруги-соперницы. Но еще и конкурентки. Она, как и я, со школьных лет мечтала стать писателем. Пыталась, наверно, что-то сочинить. Но у нее из этого ничего не вышло. А у меня вдруг получилось. В 1953 году, когда мне было 20 лет, я написала свое первое стихотворение Назвала его «Березкой» и посвятила его красавцу Евгению. Осмелев, показала свой стих профессиональному писателю, руководителю городского литературного объединения. На другой же день моя «Березка» была напечатана в городской газете. Неделю спустя — в той же газете, с нотами. Местный композитор написал музыку к моим словам. Эту песню исполняли по областному радио. Меня показывали по местному телевидению. Я выступала вместе с другими членами литературного кружка перед рабочими в общежитиях. В третий раз мое стихотворение было опубликовано в центральной газете. Руководитель литобъединения составил подборку из лучших сочинений своих подопечных и послал ее в «Труд». Все мои знакомые стали называть меня не иначе как Березка. Нахваливали стих, поражались тому, что он получился таким удачным. Хотя и был первым моим опытом в литературном творчестве. Одна Роза никак не отозвалась об этом стихотворении. Прочитав его, лишь сердито нахмурилась. Я не стала тянуть ее за язык. Посидели, помолчали и разошлись. Она уехала к себе в Свердловск (в то время она еще училась в университете) и надолго, года на два-три исчезла из моего поля зрения. Расписавшись с Владимиром, не сочла нужным и на свадьбу меня пригласить. А до этого — звала даже на выходные, чтобы «поболтать».