Самуил Полетаев - Второе небо

Ребята давно уже удрали из овражка и опять лежали на берегу.

— Ну и влетит же ему! — вздохнул Васька Чаусов, обсыпая голову песком. — Поели арбуза, называется!

— Отпустит, — сказал Махтай, снова ползая на четвереньках вокруг пещеры.

— Дракин? — усмехнулся Васька. — Да он его держать будет, пока мать не придет. Дракина не знаешь?

— Отпустит. Он маленький.

— Да, поели арбуза!

И еще долго и лениво спорили, а вскоре забыли про Костика, играли в камушки, барахтались в песке и прыгали с мостика в воду.

А в это время Костик бегал голышом вокруг сторожки, заглядывал в щели и жалобно скулил. Из щелей доносился густой, как пчелиное гудение, храп Дракина, желтые табачные усы его равномерно взлетали и плавно оседали.

— Дедушка, отдай штаны! — Костик просовывал нос в щель. — Больше не бу-у-ду!

Но дед был крепок на сон, усы его по-прежнему мерно поднимались, словно бы крылья какие, и оседали. Штаны Костика лежали у него под головой.

Мимо бахчей шли женщины с вальками и связками белья на руках.

— Срамота какая! — заругались они. — Ты что же это без штанов, бесстыдник!

Не успел Костик спрятаться, как с другой стороны показались парни с ружьями — на охоту шли.

— Попался! — рассмеялись они. — Задаст тебе Дракин.

Тогда Костик взобрался по лесенке на чердак, просунул голову между жердинами и стал сыпать на деда труху.

— Дед, а дед! — строго прикрикнул он. — Нельзя на людях голым ходить! Отдай штаны!

Дед всхрапнул — усы разлетелись в стороны — и сел на лавку. Он глянул наверх, откуда сыпалась труха, достал кисет с махоркой и не торопясь стал свертывать козью ножку.

— Ну ладно-ть, — зевнул он. — Раз нельзя, так забирай свой наряд.

Костик слез с чердака, прошел в сторожку и быстро надел штаны.

— Я пошел.

— Куда же ты? Поешь-ка сперва холодненького. А то жарко нынче. Ну, я сам тебе выберу. — Дед выкатил босой ногой из-под лавки арбуз, вытер о волосатую руку широкий нож, ловко махнул им и отвалил кусок.

Дед курил, зевал и смотрел, как Костик, обливаясь соком, уплетает арбуз.

— Чего это моя бабка припозднилась сегодня с обедом? — сам с собой разговаривал Дракин. — А то поспать еще, что ли?

Костик съел кусок, вытер шею и грудь и повернулся к выходу.

— Дедушка, я пойду, ладно?

— Съешь-ка еще, — сказал дед и отмахнул ножом еще кусок.

— От него живот липкий, — сказал Костик, но все же взял кусок двумя руками и снова погрузился в мякоть по самые уши.

Правда, ел он на этот раз без удовольствия, но все же быстро управился. Он бросил корку, тяжело вздохнул и пощупал вспученный живот.

— Дед, я пойду, ладно? — сказал он не очень уверенно.

— А ты поешь арбуза-то, — зевнул Дракин, свертывая новую цигарку.

— Я наелся, во! — сказал Костик и хлопнул себя по твердому животу.

— Да ты лучше другого отведай, тот послаще будет. — Дед, не поднимаясь с лавки, выкатил из-под нее другой арбуз и отхватил ножом новый кусок.

— Не лезет, — просипел Костик.

— Хороший арбуз завсегда полезет. Ну как, скусный?

— Угу, — сказал Костик, вяло вздыхая и глотая приторный сок.

Живот наполнился по самое сердце, глаза его осоловели.

— Кто же так ест? — сказал Дракин. — Ценный продукт, а ты выедаешь только из середки.

Дед отрезал от арбуза маленький кусочек, съел его, аккуратно собрал косточки и вместе с коркой бросил под лавку.

— Нехорошо есть до обеда, а старуха чего-то припозднилась. Ты, малый, не смотри на меня, старика, ешь, ешь!

И вдруг с Костиком приключилось неладное. Он выбежал из сторожки, пошуршал в кустах и вскоре вернулся.

— Ну, я пошел, — сказал он и легко вздохнул.

— Что с тобой поделаешь. Иди, коли так.

Но Костик не уходил. Перетянул покрепче штаны и не уходил.

— Дедушка, а ты мне дай арбуз, ладно?

— Ну вот, я ж говорю мало ел. Садись. Арбуз такое дело — мале́ньку передышку дашь, а потом, стало быть, сызнова начинай.

— Не! — вытаращил Костик глаза и отступил от дверей. — Это не мне. Ребятам.

— Это каким же? Дружкам твоим?

— Ага. Они ждать будут.

— Значит, слову верность соблюдаешь?

Дед оглядел его щуплую фигурку своими острыми глазами, лукавыми глазами старичка лесовика, пыхнул дымком.

— Ну ладно, выбирай. Только дружкам в другой раз не больно доверяйся.

Ребята прыгали с мостика в воду, барахтались в песке, совершенно ошалевшие от жары и безделья. И вдруг появился Костик.

— Лопушок идет!

— Ей-бо, тащит!

Ребята повыскакивали из воды, налетели на Костика, выхватили у него арбуз и подняли страшный галдеж.

— Себе с середки, а мне с краю, да?

— Погляди, что мне дал — одной кожи, а мякоти чуть!

Ребята ели, обливаясь соком, пуляли друг в друга косточками, приплясывали от удовольствия. Вмиг от арбуза ничего не осталось.

— Ой, а Лопуху-то забыли оставить!

Но Костик, блаженно щурясь, похлопывал себя по животу.

— Не, я поел. Дедушка угостил.

— А он тебя не лупцевал?

— Не.

— Так-таки ничего и не сделал?

— Ничего. Посидели мы с ним, а он все бабку свою вспоминал. Ну, поел я арбуза, а потом он на дорожку с собой дал.

— Ловко ты его, — сказал Васька Чаусов, обгладывая корочку. — Зря я не пошел.

— Я же говорил, отпустит, — сказал Махтай и пощупал у Костика живот. — Видать, много съел.

И снова стали ребята валяться в песке, дремать и жариться на солнце.

Тарасик любил заходить в сельпо просто так, без всякого дела. Ему все здесь нравилось, даже запахи: какие-то особенные, необыкновенные запахи пеньки и сельдей, керосина и мыла. А чего только не увидишь там: и крупа, и соль, и конфеты, и повидло, и консервы — все бы перепробовал, если бы разрешили! А рядом — книжки и радиоприемники, мотоциклы и коньки, а кому нужны летом коньки? Но оттого, что в сельпо было много непонятных и ненужных вещей, было еще интересней — все бы потрогал, погладил, а были бы деньги, кое-что и купил.

Но сегодня Тарасик стоял в очереди и скучал — его послали за хлебом, а очередь двигалась медленно-медленно. Хлебные буханки, как кирпичи, поднимались друг на дружке до самого потолка и нависали над лысой головой продавца Харитоныча. Тарасик вдыхал идущий от них вкусный аржаной, с кислецой, дух и гадал: что, если буханки свалятся на лысую голову Харитоныча? До смерти убьет или живой останется?

Женщины толковали о том о сем — им здесь вроде клуба или посиделок, — а Тарасику хотелось побегать. Стоял он, переступал с ноги на ногу и вздыхал. Тоска.

Но еще тоскливее было маленькому существу, которое затерялось где-то в ногах у взрослых. Снизу, едва не с полу, слышался тоненький голосок:

— Ма-ам, купи конфету!

— Цыть! Конфету тебе! Ступай к папке — он тебе купит.

Легко сказать — ступай к папке! А как к нему попадешь, если у входа в леспромхоз, где он работает, стоит сторож и никого не пускает!

Девчонка в платочке, перевязанном по-бабьи, в сандалиях на босу ногу, с минуту молчала и сосредоточенно сосала палец.

— Давеча купил он им конфет, — рассказывала мать, не обращая внимания на девочку, — поели они и в один голос: дай им еще! Ребят четверо, им цельный килограмм нужен, чтобы всласть наесться. Все им дай да дай!

Девочка, услышав слово «дай», снова начинает ныть:

— Конфе-е-ету!

— Вот я тебе! Замолчи!

Но девочка еще пуще заливается.

— Ну что ты с ней поделаешь! — беспомощно оглядывается мать. — Замолчишь ты или нет?

— Да купи ты ей, не жадничай, — говорит соседка. — Гляди, душа помирает, конфеты хотца.

— Бабы, верите ли, мужик-то мой авансу еще не получал, задержка у них с деньгами. До получки занять вот пришлось…

Девочка, чувствуя поддержку очереди, с новой силой, уже отчаянно голосит:

— Конфе-е-е-ту!

В крик этот она вкладывает всю душу. Тонкий голосок ее покрывает все шумы в сельпо и дрожит, наполняя углы и наводя тоску. Сзади стоит аккуратная девочка с косичками, перевязанными бантиком, и, строго поджав губы, укоризненно смотрит вниз, на маленькую соседку.

— Нельзя так, нельзя! — говорит она.

Если бы не взрослые, которых она стесняется, отчитала бы похлеще. Но девчонка, заливаясь горючими слезами, ничего не слышит.

— Да-а-а-ай!

— Иди-ка ты лучше на улицу, поиграй вон с ребятами, — говорит мать.

— Конфету!

Все в сельпо притихли и с укором глядят на мать. Только лысый Харитоныч, ничего не замечая, деловито щелкает костяшками, бросает гирьки на весы и быстро вешает продукты.

— Следующий!

Наконец дошла очередь до Тарасика. Он купил хлеба и пересчитал сдачу.

— Дайте подушечек на десять копеек, — сказал он, бросив монетку на прилавок.

Продавец взвесил конфет и завернул в кулек. Тарасик взял из кулька две подушечки, а кулек сунул девчонке.