Татьяна Рик - Чур, Володька — мой жених!

— Проси куклу, — шепчет мама мне в самое ухо. — Большую куклу.

Я, честно сказать, немножко растеряна. Я бы хотела сама что-нибудь пожелать, без подсказки. Но я же понимаю, что это игра. Мало ли что я захочу! И потом что может быть лучше для девочки, чем большая кукла?!

— Большую куклу! — говорю я громко.

И из-за двери выезжает по полу коробка. О, это необычная коробка! Не желто-серая, тоскливая, как обычно. Эта — вся разноцветная! На ней нарисованы играющие дети. И на крышке, и по бокам! А внутри лежит огромная кукла! С голубыми глазами, с настоящими пушистыми ресницами и светлыми, как у феи, волосами! Платьице у неё скромное, но, видимо, очень модное. Короткое, светло-зелёное, с фиолетовыми рукавами. Сзади — кнопочки. Лицо у куклы почти строгое, но, конечно, очень красивое! Это немецкая кукла, с резиновыми ручками, и мягким резиновым лицом. Наши куклы — пластмассовые, твёрдые. Даже ресницы у них пластмассовые. Гнучие-колючие. Кукла Лада такая и кукла Вика. А эта — почти человек! Красавица Насто!

Но лепестков осталось ещё шесть!

— Собачку! — подсказывает мама. — Проси собачку.

— Живую? — с надеждой выдыхаю я.

— Игрушечную. Но почти! Почти как живую!

Из-за двери выезжает серенькая собачка с оранжевыми стеклянными глазами. Пушистик. Обратная сторона ушек у неё беленькая, чуть шершавая. Носик чёрный. Хорошая собачка!

До этого я играла с рыженькой собачкой. С висячими ушами. Она была из какой-то ткани: вроде тряпочка, а вроде с какими-то кудряшками. И однажды я её постригла. Ну не сильно, так, немножко. А мама заплакала. Эту собаку ей, оказывается, папа подарил. Ещё до моего рождения. И мама считает, что я её испортила. А по-моему, ничего почти и не заметно. Но маму жалко. И стыдно, что я её огорчила. Ну эту, серенькую, я стричь не буду. Я назову её Тотошка. Как в «Волшебнике Изумрудного Города». Это моя любимая книжка, мне её папа из командировки привёз. Какие там картинки! Элли в серебряных башмачках, Элли в плену у людоеда, Страшила на палке, Железный дровосек с шёлковым сердцем в руках… Вот злые летучие обезьяны схватили моих любимых героев, вот Гингема колдует, Бастинда растаяла… Мы с папой читали вместе эту отличную книжку. И я запомнила: автор — Александр Волков, а художник — Леонид Владимирский. Обожаю их обоих! Как-то я ходила и спрашивала всех вокруг: «Кто твой любимый писатель?» Все что-то отвечали. А папа хитренько так посмотрел и говорит: «Александр Волков». И я с разбегу как прыгну к нему на шею! Как обниму!

И когда цветик-семицветик мне подарки присылал, я понимала, конечно, что они не сами прилетают, что за дверью сидит папа и подталкивает. Мне было его видно через щёлочку. Но это была хорошая игра. И я чувствовала, что родители очень старались сделать мне праздник.

Мама говорит, что когда мне было полтора года, они с папой на новый год нарисовали для меня большую картину — с ёжиками, которые лепят снеговика. Папа хорошо умел и рисовать, и срисовывать. А всё придумала мама, конечно. Они срисовали ёжиков с маминой иностранной открытки. Я всего этого не помню, если честно, но мама говорит, что я, проснувшись, встала, подошла поближе, долго рассматривала, пальчиком показывала. Радовалась. Ну скажите, вы много знаете родителей, которые для совсем маленькой дочки картину будут рисовать? Мои — самые лучшие! Вот и куклу Насто для меня достали. Такую красивую! Немецкую! Редкую! И дорогую, наверное!

У куклы Насто потом тоже появилась дочка. Ну ту я уже со спокойной совестью назвала просто Настя. Купили мы её на даче. Точнее, на станции. От дачи до станции нужно было идти по тропинке, сначала через речку по мостику, потом — мимо болотца (там водятся крохотные-крохотные, но живые коричневые лягушечки!), потом — через берёзовую рощу. Когда идёшь по роще, по тропинке, всё время спотыкаешься о корни. Эти самые корни выступают из земли, такие толстенные, похожие на огромных червяков. Ноги у меня ещё маленькие; если устанешь, то высоко поднимать их трудно. И я всё время спотыкаюсь! «Выше ноги поднимай!» — сердится мама. Я стараюсь, но этих корней так много!

(Из-за них я не любила гулять в лесу и ходить на станцию. Теперь я немного подросла и перешагивать через корни мне уже полегче. Но всё равно…)

А если поднять голову от корней и смотреть по сторонам, то видишь, как в роще красиво. Солнечные пятнышки лежат на дорожке. И вокруг всё солнечно-зелёное. Деревья, цветы — они как будто поют. Свою какую-то песню. Какую — не знаю, но точно поют. Как в опере «Белоснежка», которую я выучила наизусть: «Огоньки горят кругом ночны-е, светлячки ведут тебя лесны-е. Ни на шаг от нас не отставай, и-ди…» Я старательно перешагиваю корни, «и-ду»! Пытаюсь угадать, о чём поёт лес. На станции мы идём к врачу. Если я не буду бояться, мама купит мне куклу. У врача ничего страшного не происходит. Идём в магазин. Там продаётся потрясающая кукла — необыкновенно похожая на Насто, только гораздо меньше… Теперь она моя. Что про это долго рассказывать?! И так всё ясно! Мама со-гла-си-лась!!!

Когда мы живём на даче, со станции иногда приезжает папа. Или мама, если я остаюсь на даче с бабушками. Баба Зина — мамина мама. А баба Лида — её сестра. Она хозяйка дачи. А мы — в гостях. Здесь всё большое — целый мир. Цветы — розовые флоксы, белые и малиновые пионы — почти с меня ростом. Ещё есть бледненький душистый табак. И клубника. И дикий виноград. Я теперь знаю, что на даче всё это непременно должно быть. Вырасту — заведу себе дачу и всё это посажу! Вечерами меня купают в чугунной детской ванночке, эмалированной, белой. Как стемнеет — душистый табак начинает сладко пахнуть. Днём молчит, молчит, а ночью пахнет — чудной какой! Кто ж его ночью нюхать будет? Все же спят!

Напротив дома — берёза. У неё такой ствол, будто замер человек, я отчетливо вижу берёзину голову… Я уверена, что это заколдованная женщина. Вот красавицу Насто в сказке заколдовывали! Вредина Сюоятар! Это у них Баба-Яга так называется. Уж такая противная тётка эта Сюоятар! И в белую уточку красавицу Насто превращала, и дочку свою пыталась жениху вместо неё подсунуть! А главное — у неё и имя такое ужасное — не выговоришь! Наверное, она где-то тут поблизости бродит, рядом с дачей! И эта берёза — её рук дело! Когда мама должна приехать, а её долго нет, я очень беспокоюсь. Как бы её не украли и не заколдовали. И за папу я тоже волнуюсь.

Однажды мы ездили все вместе в Прибалтику, на море: мама, папа и я. Ехали долго — почти два дня. Ночевали в машине. Спать было ужасно неудобно, к тому же меня так больно укусил под лопатку какой-то жучок! А утром мы приехали в кемпинг и там жили в деревянном домике. И купались в море! И ездили в Ригу!

Рядом с кемпингом был сосновый бор, а в нём малинник. Папа ушёл за малиной, а мы с мамой подождали немного и пошли его искать. В кустах кто-то громко хохотал. «Мама! Наверное, это Бармалей! Съел нашего папу и теперь хохочет!» — и я заплакала. Мне казалось, я уже вижу зловещее его лицо, перемазанное малиной. Мама засмеялась и принялась меня утешать: «Это молодёжь веселится!» И правда, папа вскоре нашёлся, живой и здоровый, с малиной в эмалированной посудине в виде цилиндра. (Мы посудину эту купили в Риге. Там же купили и полосатые красно-чёрно-белые банки — для нашей кухни. На них было прямо написано, что в них хранить: рис, крупа, мука, сахар. Я сама прочитала — я умею уже!) Ела я тогда малину и радовалась, что папа на месте. Вот и на даче — я всегда рада, когда мама и папа рядом, невредимые и незаколдованные.

На даче мы живём на втором этаже. Ещё его называют «чер-дак». Там потолок скошенный, ужасно неудобный. В серединке он высокий, а по краям низкий. И я об него даже стукаюсь головой. Ну это оттого, что снаружи у чердака — крыша. А крыша должна быть треугольной. Так во всех домах. Подниматься на чердак нужно по лестнице. Это страшно, потому что лестница не внутри дома, а снаружи, на улице. И расстояние между ступеньками большое, нужно высоко ноги поднимать. Но мама крепко держит меня за руку, и тогда не так страшно. Из чердачного окна видно всё вокруг: наш двор, забор, берёзу (ту самую, заколдованную), поле, речку, рощу, а по бокам — соседние дачи. Весь мир!

Вечерами мы с мамой сидим на чердаке, вдвоём, как друзья, и смотрим диафильмы. Например, про Золушку. Там есть одна очень красивая картинка, где Золушка крупно нарисована. А слова такие: «Она была такая хорошенькая, милая и приветливая — совсем как её покойная мамочка». И однажды я обняла маму и говорю: «Ты моя покойная мамочка!» Я-то думала, что покойная — это значит спокойная. Ну и какая-нибудь особенно хорошая. А оказалось, что это значит мёртвая! Ужас! Я совсем не хочу, чтобы моя мамочка была мёртвая! И, конечно, она будет жить всегда-всегда!

А ещё мама мне читает по вечерам всякие книжки. Недавно читала «Маленького принца». Но мне не очень понравилось. Никаких там нет приключений и волшебников. Одни разговоры. Я не очень поняла, про что. И почему маленький принц умер в конце из-за какой-то змеи. Я вообще не люблю, когда кто-то умирает. Плохие концы не люблю в книжках. Но я запомнила и про розу, и про барашка, и про «удава, проглотившего слона». Мама мне про них объясняла, объясняла… Я люблю, когда мама мне рассказывает и читает. Она старается с выражением читать. А папа читает не то чтобы без выражения, просто он часто засыпает. Я бунтую, а он говорит, что на работе очень устаёт. На дачу папа иногда приезжает на электричке, а иногда — на машине.