Семён Ласкин - Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)

— Собаку привяжите! — распорядилась тетка. — Смотрите какая она мохнатая.

— Наша собака не кусается, — вежливо так объяснила Ольга Алексеевна.

— Это вы так думаете, — говорит басом тетка, — а что собака считает, никто сказать не может, нет таких данных науки.

Тут Санечка встал, поднял меня на руки и стал гладить, чтобы я не обижалась. Я же, честно сказать, ухом даже не повела, иногда приятно, если принимают тебя за зверя.

— Вот это другое дело, — говорит тетка и отодвигает плечом Ольгу Алексеевну, а сама направляется в комнату, где пьют чай Борис Борисыч и Виталия Тредиаковская.

И тут я ее вспомнила. Это же тетка из нашего домового начальства, она лифты включает и выключает, когда хочет. Может, к примеру, днем выключить, и тогда весь дом пешком ходит до девятого этажа, может вечером отключить, а может и вообще не дать ток, такая у нее большая власть над лифтами.

— Не хотите ли с нами чаю выпить, — любезно говорит Борис Борисыч.

— Чая?!? — удивляется тетка и долго на стол глядит, с тарелки на тарелку глаза переводит. — Да, нет, — говорит она, — Я еще не обедала.

— А мы уже пообедали, — улыбается Борис Борисыч.

— Жаль, — говорит тетка. — Но ничего не поделаешь, можете, говорит, мне налить рюмочку, одну, к сожалению, потому что я сейчас на рабочей нахожусь вахте, лифты пускаю.

— Пожалуйста, — говорит Борис Борисыч. — Чем мы можем служить?

— А у меня, — говорит тетка, — две просьбы к вашей жене, большая просьба и маленькая.

— И какие же у вас две просьбы?

— Маленькая просьба — не посмотрите ли вы мою тетю? Она сегодня из деревни приехала и на голову жалуется. У нее в деревне их фершал одиножды намерил давление крови на мозг, так мы захотели показать нашу любимую тетю врачу, а про вас в нашем дворе говорят, что врач вы хороший.

— Но я же детский врач, — извиняется Ольга Алексеевна, — Вы лучше завтра к взрослому врачу сведите свою тетю и посоветуйтесь.

— Может, вы идти не хотите, потому что у вас гости, — не слушая Ольгу Алексеевну, говорит лифтерша. — Так гости все же не больные, здоровый человек может и без врача обойтись, а тетя моя непременно вам бы хотела показаться. Да и чего до завтра нам ждать, когда у нее сегодня голова раскалывается. Вдруг к завтряму она у нее болеть перестанет, и никто не сможет узнать всей правды про мою тетю.

— Ну что ж, — говорит Ольга Алексеевна. — Я схожу, раз вы так настаиваете. Только у вас есть и большая просьба.

— Да, — говорит лифтерша, — Вот я хочу подарить вам кактус, этот цветок. Теперь все собирают кактусы, так как модно, и я хочу именно вам его подарить.

— Но я не собираю.

— Вот поэтому и прошу. Возьмите его и собирайте. Это очень красивый цветок, хотя и безобразный. А потом, говорят, ваш муж — писатель, а как же писатель без живого уголка, без природы?

— А нельзя ли не брать? — обращается Ольга Алексеевна.

— Нельзя, — убежденно говорит тетка. Во-первых, мне он совсем надоел дома, вытирать начнешь — руки исколешь, а, во-вторых, если вы не возьмете, то я его выкину на помойку, где он и погибнет во цвете лет.

— Слушайте, — перебивает всех Таля. — Давайте его мне, а то у меня дома пустынно, так хоть одно живое существо поселится.

— Очень одобряю, — говорит лифтерша и ставит кактус к Виталии по правую руку. — Тем более, что это как раз и есть пустынный цветок, он вашего вида домашнего не испортит. Запаха от него нет, поливать можно редко, да еще любой жидкостью, хоть чернилами, лишь бы мокро.

Потом лифтерша снова поворачивается к Ольге Алексеевне и говорит.

— Ну что ж, не будем терять времени. Пойдемте к моей тете, тем более, что меня лифты ждут, я их временно выключила, пока занята другим делом. Нельзя, сами понимаете, оставлять их без присмотра.

— Дорогая Таля, — говорит Ольга Алексеевна. — Вы, надеюсь, на меня не рассердитесь, я через полчаса приду.

— Идите, идите, — разрешает Виталия. — И выполняйте свой долг. Я даже завидую, что вы постоянно нужны людям.

— Совершенно верно, — соглашается лифтерша.

Она отступает в сторону, пропускает вперед Ольгу Алексеевну, потом пристально смотрит на меня и на Санечку и грозно так спрашивает:

— Скажи, мальчик, не ты в лифте лампочку открутил?

— Нет, — удивляется Санечка.

— Смотри, — говорит лифтерша и грозит пальцем. — Поймаю — откручу голову.

О Санечкиных уроках я уже немного рассказывала и все же чуть-чуть дополню.

Дело в том, что иногда эти занятия у него так затягиваются, что уже сил моих нет терпеть, приходится напомнить, что я тоже существую и что по отношению ко мне у него есть долг и обязанности.

И вот, в момент такого моего возмущения, я выбираюсь из-под дивана и начинаю стучать лапами в дверь или даже скулю.

— Благодари собаку, — скажет Ольга Алексеевна, — Не она бы, не видеть тебе улицы.

И уйдет.

В такие моменты Санечка одевается как пожарник, сама его не узнаю. Быстро, ловко, видно ему хочется скорее из квартиры уйти.

Не успею оглянуться, а мы уже в лифте.

— Ну, Мотька, — скажет со вздохом, — спасибо, выручила.

А гулять с ним — одно удовольствие. Он, как правило, на одном месте стоит, мерзнет, а я ношусь.

Вот и теперь! Выскочила из лифта — и в снег! Бегу, лаю — вызываю приятелей.

А погода во дворе — блеск! В глазах рябит — так чисто. На пустыре ребята в хоккей гоняют. Я к ним.

Не сразу, конечно, но в игру приняли. Ну и погоняла же я их.

Клюшки у меня нет, но ноги слушаются. Хватила шайбу зубами — и деру.

Они кричат:

— Окружай! Блокируй Мотьку! С флангов забегай!

А я напролом, молча.

У одного между ног прошмыгнула, другого обвела, рванула во весь опор через сугробы.

Всю игру один папаша испортил. Выскочил из парадной и как закричит:

— Пса, пса держите! С цепи сорвался! Он же детей перекусает!

У меня даже настроение испортилось. Есть же еще психи. Собаку увидят — и в панику. С чего это собака будет детей кусать, если ребенок ей друг.

Плюнула я на него шайбой, и к Санечке.

Впрочем, на Санечку в таких случаях надежд никаких. Он даже не слышал, как меня оскорбляли, как издевались над моими лучшими чувствами. Встал, инвалид, на крыльце, привалился спиной к косяку, втянул шею в воротник, чтобы, не дай бог, не закоченеть совсем, и сам книжечку читает. Побледнел от ужаса — что-то там страшное написано, губами шевелит. Это, понимаете ли, культурный отдых.

Посидела я около него, поскулила на всякий случай, — он даже головы не поднял, — и побежала дальше.

Пока у меня занятия не было — я с прохожими здоровалась. Во дворе почти все знакомые. Вышел из какой-нибудь парадной человек, догонишь его, хвостом повертишь, поздороваешься. А он тебе улыбнется благодарно, каждому приятно такое внимание.

И вот поносилась я несколько минут по двору и вдруг заметила ту лифтершу, которая вчера к нам приходила за Ольгой Алексеевной.

Вернее, вначале я ее ноги увидела. Я всегда вначале ноги замечаю, по ним характер человека отгадываю. И вот, смотрю, идут на меня сапоги, стучат по тротуару — раз-два, будто солдат какой.

Подняла голову и обрадовалась, бросилась к ней.

А тетка как-то странно и непонятно себя повела.

— Брысь, — кричит, — Мотя!

Будто котом меня считает, или это специальное оскорбление.

— Где, — кричит, — тут хозяева? Кто — орет — тут правила нарушил, собаку без намордника выпустил?

А сама одну ногу поднимает и, главное, в пасть мне перчатки сует.

Сначала я подумала: зачем мне перчатки? На лапы их не наденешь, хвост у меня не мерзнет. Поэтому я отскакивала, не брала. Отбегу, а она опять будто бы меня зовет, перчаткой машет. Ладно, думаю, перчатка не бог весть какая еда, не сосиска, но попробовать, раз дают — можно. Взяла осторожно ее зубами — и в сторону. (Это у меня такая привычка, не есть при всех).

Что тут началось! Крик, визг! Тетка прямо зашлась от восторга.

— Мотька, — кричит, а сама даже трясется, — мою перчатку ест! Глядите, товарищи, будьте при этом свидетелями!

Санечка, что и требовалось ожидать, ничегошеньки не понял. Бросился за мной, отнимать, но я его слегка зубами прихватила, чтобы он не в свое дело не лез, отбежала еще и жую спокойно.

Чего тут с теткой происходить только не начало! Не кричит, а хрипит и лает уже.

А перчатка намокла немного, потоньше, да поменьше сделалась — можно и проглотить. С первой попытки, конечно, у меня бы не вышло. Но я запихала ее в пасть поглубже, понеслась по двору. На секунду встала она у меня в горле — весь свет погас — и вдруг прошла. Я даже на задние лапы осела, так сразу легче сделалось.

А тетка Санечке другую перчатку сует, чтобы он теперь съел. Но Санечка не стал, где ему. И правильно, кстати, сделал: мне уже и от первой перчатки худо. Жжет. Режет в животе. Огнем палит.